Он делал все это на ощупь, не в силах оторвать глаз от Звездного Камня, и, каким бы ярким он ни был, его свет не причинял боли глазам. Вблизи он казался много меньше, нежели с вершины, меньше даже валуна, который они притащили, и с близкого расстояния можно было разглядеть в зеленом прожилки алого.
— Принесите мне обгоревшие дрова, — приказал Миротворец. — А потом уходите и ждите моего возвращения.
Его лицо было мрачным, поэтому Кьюлаэра подавил в себе желание спорить и пошел вместе с Йокотом наверх, бросая назад, на мудреца, тревожные взгляды.
Когда они принесли мешок с углем, они увидели, что старик выкопал в земле, около Звездного Камня, три длинных борозды с воронками. Он поблагодарил их, сложил дрова у основания Звездного Камня, потом достал из глиняного горшочка, висевшего у него на поясе, тлеющие угли и поджег обгоревшие дрова. Пока пламя разгоралось, старик поджег также выстроенную им гору из хвороста, после чего повернулся еще раз и сказал:
— Теперь уходите. Моя работа началась.
Взгляд его был спокоен. Покорные ученики зашагали прочь. Добравшись до вершины, они услышали, как мудрец начал петь. Они обернулись и увидели, что вокруг Звездного Камня пляшут языки пламени, становясь сначала красными, потом оранжевыми, потом желтыми, затем еще светлее. Распространившийся рев напомнил им Кузницу Аграпакса. Пламя билось в порывах ветра, дувшего неведомо откуда. Поежившись, Кьюлаэра и гном обогнули вершину и пошли в сторону лагеря.
Глава 21
Конечно, они не могли удержаться и время от времени подглядывали. Точнее сказать, наблюдали встревоженно и неотрывно за своим другом и учителем. Они занимались этим по очереди, никто не смотрел подолгу. Наблюдатель лишь немного высовывал голову из-за края горы, смотрел, все ли в порядке с Миротворцем, потом прятал голову и спешил назад, чтобы рассказать об увиденном друзьям.
На самом деле особой необходимости бегать и смотреть на мудреца не было — день и ночь он пел, и пение все время доносилось из-за гребня горы. И все-таки по прошествии еще нескольких часов Йокот не смог больше терпеть, он отыскал трещину под огромной старой сосной, спрятался в ней, развел небольшой костер, завернулся в меха и стал смотреть через свои очки, как мудрец кузнец поет, стучит молоком и наделяет металл магической силой.
Но друзьям Йокота от разведки гнома не было никакой пользы: он ни разу не вернулся и не рассказал им, что происходит. Кьюлаэра, Луа и Китишейн по очереди взбирались на гребень горы, чтобы бросить быстрый взгляд вниз и вернуться с рассказом. Кроме того, они по-прежнему сменяли друг друга на ночной страже. Луа решила отнести Йокоту дров и еды. Кьюлаэра стал возражать.
— Йокот и мой друг, Луа! Позволь и мне позаботиться о нем! — сказал он, хватая охапку хвороста.
Луа остановила его, взяв за руку и нежно, хоть и таинственно улыбнувшись:
— Нет, Кьюлаэра. Это моя работа, и с твоей стороны будет нехорошо отнимать ее у меня.
Она взяла у него хворост и пошла по склону вверх, а Кьюлаэра стоял, безмолвно смотрел ей вслед и гадал, каким образом этой крошечной женщине, которую он бил и унижал, удается теперь остановить его простым жестом.
Потом он снова задумался о том, как же она могла простить его настолько, чтобы стать ему другом, — Оставь ее. — Китишейн взяла его за руку и улыбнулась в точности так, как Луа. — Это ее судьба.
— Ее судьба? — Кьюлаэра мрачно посмотрел на нее. — Это как?
— Ты что, не понимаешь? — проворчала Китишейн. — Она таки полюбила Йокота.
— Полюбила? — Кьюлаэра замер, пытаясь отогнать взрыв возмущения, вызванный этой новостью. — Почему? Что изменилось? Это ведь не из-за того, что он доказал ей свою верность — он давно уже сделал это!
— О, но он так сильно изменился, Кьюлаэра! — Китишейн смотрела на него, сияя. — Так же, как и ты.
Она придвинулась чуть ближе, запрокинула голову, глаза ее так блестели, что Кьюлаэра был бы полным олухом, упусти он такую возможность для поцелуя.
* * *
Сильно волнуясь за Миротворца, Кьюлаэра обзывал себя дураком — если уж кто-то способен о себе позаботиться, так это шаман, превзошедший всех в своем искусстве настолько, что стал мудрецом. Как судьба может быть сурова к возлюбленному богини? И все-таки Кьюлаэра ходил смотреть, как дела у Миротворца, и всякий раз его взгляд задерживался на кузнеце дольше, хотя Миротворец не выказывал ни малейших признаков слабости. Он что-то пел железу, и его голос оставался звучным и сильным; он разделся до пояса, и его мускулы, когда он раз за разом поднимал и обрушивал молот на железо, перекатывались под кожей, как будто он был юношей.
В первый день он занимался лишь тем, что поддерживал вокруг Звездного Камня и под горой хвороста огонь и целые сутки напролет что-то пел пламени.
— Что он делает? — спросила Китишейн у Кьюлаэры, когда он вернулся из первого вечернего похода к краю гребня.
— Все поет и бросает на пламя порывы ветра, чтобы раздуть его, — доложил Кьюлаэра. — Но только на пламя под камнем, а пирамиде он дает гореть спокойно, самой по себе. — Он тряхнул головой. — Не понимаю, как он еще не охрип!
На следующий день вернулась Луа и доложила:
— Пирамида больше не горит. На самом деле ее вообще больше нет! Он пережег ее на угли и добавил их к огню вокруг камня. Над ним высоко поднимается зеленое зарево с прожилками малинового!
Кьюлаэра с Китишейн побежали посмотреть — и точно, Звездный Камень излучал зеленый свет, и в зеленой дымке там и здесь вились красные нити.
Днем вернулся жутко взволнованный Йокот:
— Звездный Камень плавится! Капля за каплей он стекает в канавки, которые Миротворец выкопал около него.
Потом он вернулся обратно на свое место, а остальные двинулись к краю гребня. Так и было — вся огромная масса Звездного Камня размягчилась и по капельке стекала в канавки, а Миротворец пел и пел глубоким и могучим голосом. Когда на следующее утро Китишейн пришла посмотреть, она вовсе не увидела Звездного Камня — лишь кучу шлака между шестью выкопанными Миротворцем канавками, в которых блестел белый металл. Она вернулась, рассказала об увиденном и добавила:
— Сейчас он выкапывает охлажденный металл из земли. Он застыл там брусками!
Затем послышался лязг и рев. Йокот видел, как Миротворец взял мехи и заработал ими над пламенем. Когда он сжимал мехи, пламя с ревом окутывало металлический брус. Нагнетая воздух, мудрец прочитал заклинание, затем положил брус на наковальню и ударил по нему молотом, сопровождая свои действия уже другой, исполненной великой силы песней. При этом зеленое зарево снова поднялось над металлом, испещренное малиновыми прожилками.
Один куплет — и брус отправился назад в пламя, снова послышалась песня, снова заработали мехи, а потом брус вернулся на наковальню.
Кьюлаэра тоже видел это и доложил:
— Он носит его туда-сюда между пламенем и наковальней и поет то одну песню, то другую.
— Какие слова он поет? — спросила Луа. Кьюлаэра лишь покачал головой:
— Я не знаю этого языка. Наверное, это по-шамански — хотя надо признаться, что это очень похоже на ту песню, что распевал в своей кузнице Аграпакс. И металл — он бьет, бьет и бьет по нему. Не сомневаюсь, что скоро он совсем его расплющит.
Вечером рассказ вела Китишейн:
— Он расплющил брус. Он стал в два раза длиннее и в два раза шире. Потом он положил сверху другой брус и согнул их, а теперь продолжает расплющивать сразу два.
Утром Луа сказала:
— Он расплющил уже четыре бруса, сплавил вместе, сложил, расплющил, потом снова сложил и расплющил.
— А оставшиеся два? — спросил Кьюлаэра.
— Он отложил их в сторону — не знаю почему. Из остальных он сделал один брус, но он кажется лишь немного больше прежних.
Утром четвертого дня Йокот пронзительно свистнул, и все бросились к сосне.
— Что случилось? — задыхаясь, выпалил Кьюлаэра.
— Смотри! — показал Йокот.
Лицо гнома напряглось, и Кьюлаэра, несмотря на маску, почему-то понял, что Йокот вытаращил глаза. Повернувшись, Кьюлаэра увидел, что Миротворец выковывает длинную, прямую полосу стали, сияющей зеленым светом, — конечно же это сталь, если она так сияет в пасмурной северной дымке! И что это, как не меч? Длинный меч, широкий, обоюдоострый. Друзья видели, как мудрец снова положил его в огонь, нажал на мехи, что-то напевая в лад звучавшему грохоту, потом вернул меч на наковальню и стал бить по нему молотом, и стук его был подобен поступи скачущего коня. Ударив в последний раз, старик опустил меч в сугроб свежего снега. Снег зашипел, поднялся пар, зеленый свет погрузился в белую пучину и пропал. Миротворец вытащил меч из сугроба, еще раз сунул его в огонь и крикнул:
— Кьюлаэра, выходи!
Кьюлаэра от неожиданности замер, затем встал и помчался к кузнецу. Позади него раздался встревоженный оклик Китишейн. Но Кьюлаэра безоговорочно доверял Миротворцу; задыхаясь, он подбежал к поющему кузнецу и воскликнул:
— Что тебе нужно, Миротворец?
— Когда я положу меч на наковальню, хватайся за конец! — крикнул мудрец.
Он и сам уже держал меч не щипцами, а рукой. Кьюлаэра взялся за то место, к которому должна была быть приварена рукоять, и чуть не закричал от боли. Конец меча был горячим, очень горячим! Как мог кузнец держаться за то его место, которое было еще ближе к пылающему лезвию? Но если Миротворец способен переносить такую боль, то сможет и он! Кьюлаэра ухватился еще крепче, а Миротворец уже просто пел, не нанося ударов, после чего крикнул:
— Бежим! — и побежал с мечом к валявшейся неподалеку глыбе льда.
Кьюлаэра побежал за ним по его следам. Миротворец крикнул:
— Втыкай!
И выпустил меч. Кьюлаэра воткнул меч, и тот с шумным шипением вонзился в лед. Капли кипящей воды брызнули на него, он стиснул, превозмогая боль, зубы, продолжая нажимать, проталкивая меч все глубже в массу льда, а кузнец стоял рядом и пел. Наконец он замолчал, вздохнул и сказал:
— Теперь вытаскивай, Кьюлаэра. Твой меч готов.
Кьюлаэра вытащил меч и в изумлении уставился на лезвие. Он как будто мерцал, по всей его длине тянулась прожилка. Края сияли, острые, как сколок горного стекла, хоть меч был только что с наковальни и его еще не точили. Подул ветер, и меч будто завибрировал. Он чуть ли не пел на низкой ноте, Кьюлаэра чувствовал его голос каждой своей косточкой, но почти не ощущал никакого веса в руке.
— Он прекрасен, — прошептал он. — Это чудо!
— Он пробьет любые доспехи, хоть железные, хоть бронзовые, — гордо проговорил Миротворец. — Он обрубит любой меч, кроме выкованных самим Аграпаксом, из какой бы стали он ни был сработан, а из-за того, что ты взялся за него во время закалки, он примет лишь твою руку или руку твоего кровного друга; из любой другой руки он вывернется, поэтому никакой враг не сможет направить его против тебя.
Наконец Кьюлаэра обернулся и посмотрел на кузнеца.
— Как же я смогу отблагодарить тебя за это, Миротворец?
— Взяв его с собой в дело, которое тебе поручено, — ответил мудрец. — На колени, Кьюлаэра!
Воин не спросил почему, он просто встал перед учителем на колени и склонил голову.
Миротворец взял у Кьюлаэры меч, положил лезвие ему на плечо и запел торжественную песню. Потом переложил меч на другое плечо и, наконец, приложил к груди воина, положив сверху его руки.
— Призываю тебя, Звездный Меч Коротровир, — говорил он, — вступать в дело, лишь если есть достойная причина. Собери, о Повелитель Всех Мечей, воедино все добродетели, что спрятаны внутри этого человека, усиль и приумножь их, чтобы стал он Повелителем Всех Людей!
И тогда меч воссиял, а Кьюлаэра от ужаса чуть не закричал, но продолжал плотно прижимать лезвие к груди. Облако зеленого цвета окутало меч, потом оно уменьшилось и утонуло в его груди. Он стоял на коленях, не сводя с меча глаз, ни в силах вымолвить ни слова, потом задрожал, ибо неведомые силы зашевелились в нем, и вместе с ними задрожало все его тело. Сила поднялась по его телу и проникла в мозг. Кьюлаэра ощутил головокружение; между ним и окружающим миром как будто появилась горячая дымка, которая постепенно растаяла, глубоко проникая в него; он снова узрел мир ясно и еще более ясно увидел себя, увидел все свои недостатки и достоинства в истинном свете, без самодовольства и самоуничижения, почувствовал, как накапливается в нем железная решимость никогда впредь не позволять себе слабостей и не давать воли своим недостаткам. Он увидел, как находить равновесие между добродетелью и пороком, бороться с изъянами, дать себе полностью раскрыться...
Но еще он увидел, что свой характер ему придется ковать в бою, несмотря на то, что меч его был закален в вековом льду.
Потом он почувствовал, как кто-то прикоснулся к нему, поднял взгляд и увидел Миротворца, который помог ему подняться на ноги, взял у него меч и вложил рукояткой в ладонь.
— Теперь ты повелитель людей, Кьюлаэра, — сказал он, — но тебе еще придется заслужить свою корону. — Его глаза блеснули, а голос стал тихим и чуть ли не лихорадочным от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Принесите мне обгоревшие дрова, — приказал Миротворец. — А потом уходите и ждите моего возвращения.
Его лицо было мрачным, поэтому Кьюлаэра подавил в себе желание спорить и пошел вместе с Йокотом наверх, бросая назад, на мудреца, тревожные взгляды.
Когда они принесли мешок с углем, они увидели, что старик выкопал в земле, около Звездного Камня, три длинных борозды с воронками. Он поблагодарил их, сложил дрова у основания Звездного Камня, потом достал из глиняного горшочка, висевшего у него на поясе, тлеющие угли и поджег обгоревшие дрова. Пока пламя разгоралось, старик поджег также выстроенную им гору из хвороста, после чего повернулся еще раз и сказал:
— Теперь уходите. Моя работа началась.
Взгляд его был спокоен. Покорные ученики зашагали прочь. Добравшись до вершины, они услышали, как мудрец начал петь. Они обернулись и увидели, что вокруг Звездного Камня пляшут языки пламени, становясь сначала красными, потом оранжевыми, потом желтыми, затем еще светлее. Распространившийся рев напомнил им Кузницу Аграпакса. Пламя билось в порывах ветра, дувшего неведомо откуда. Поежившись, Кьюлаэра и гном обогнули вершину и пошли в сторону лагеря.
Глава 21
Конечно, они не могли удержаться и время от времени подглядывали. Точнее сказать, наблюдали встревоженно и неотрывно за своим другом и учителем. Они занимались этим по очереди, никто не смотрел подолгу. Наблюдатель лишь немного высовывал голову из-за края горы, смотрел, все ли в порядке с Миротворцем, потом прятал голову и спешил назад, чтобы рассказать об увиденном друзьям.
На самом деле особой необходимости бегать и смотреть на мудреца не было — день и ночь он пел, и пение все время доносилось из-за гребня горы. И все-таки по прошествии еще нескольких часов Йокот не смог больше терпеть, он отыскал трещину под огромной старой сосной, спрятался в ней, развел небольшой костер, завернулся в меха и стал смотреть через свои очки, как мудрец кузнец поет, стучит молоком и наделяет металл магической силой.
Но друзьям Йокота от разведки гнома не было никакой пользы: он ни разу не вернулся и не рассказал им, что происходит. Кьюлаэра, Луа и Китишейн по очереди взбирались на гребень горы, чтобы бросить быстрый взгляд вниз и вернуться с рассказом. Кроме того, они по-прежнему сменяли друг друга на ночной страже. Луа решила отнести Йокоту дров и еды. Кьюлаэра стал возражать.
— Йокот и мой друг, Луа! Позволь и мне позаботиться о нем! — сказал он, хватая охапку хвороста.
Луа остановила его, взяв за руку и нежно, хоть и таинственно улыбнувшись:
— Нет, Кьюлаэра. Это моя работа, и с твоей стороны будет нехорошо отнимать ее у меня.
Она взяла у него хворост и пошла по склону вверх, а Кьюлаэра стоял, безмолвно смотрел ей вслед и гадал, каким образом этой крошечной женщине, которую он бил и унижал, удается теперь остановить его простым жестом.
Потом он снова задумался о том, как же она могла простить его настолько, чтобы стать ему другом, — Оставь ее. — Китишейн взяла его за руку и улыбнулась в точности так, как Луа. — Это ее судьба.
— Ее судьба? — Кьюлаэра мрачно посмотрел на нее. — Это как?
— Ты что, не понимаешь? — проворчала Китишейн. — Она таки полюбила Йокота.
— Полюбила? — Кьюлаэра замер, пытаясь отогнать взрыв возмущения, вызванный этой новостью. — Почему? Что изменилось? Это ведь не из-за того, что он доказал ей свою верность — он давно уже сделал это!
— О, но он так сильно изменился, Кьюлаэра! — Китишейн смотрела на него, сияя. — Так же, как и ты.
Она придвинулась чуть ближе, запрокинула голову, глаза ее так блестели, что Кьюлаэра был бы полным олухом, упусти он такую возможность для поцелуя.
* * *
Сильно волнуясь за Миротворца, Кьюлаэра обзывал себя дураком — если уж кто-то способен о себе позаботиться, так это шаман, превзошедший всех в своем искусстве настолько, что стал мудрецом. Как судьба может быть сурова к возлюбленному богини? И все-таки Кьюлаэра ходил смотреть, как дела у Миротворца, и всякий раз его взгляд задерживался на кузнеце дольше, хотя Миротворец не выказывал ни малейших признаков слабости. Он что-то пел железу, и его голос оставался звучным и сильным; он разделся до пояса, и его мускулы, когда он раз за разом поднимал и обрушивал молот на железо, перекатывались под кожей, как будто он был юношей.
В первый день он занимался лишь тем, что поддерживал вокруг Звездного Камня и под горой хвороста огонь и целые сутки напролет что-то пел пламени.
— Что он делает? — спросила Китишейн у Кьюлаэры, когда он вернулся из первого вечернего похода к краю гребня.
— Все поет и бросает на пламя порывы ветра, чтобы раздуть его, — доложил Кьюлаэра. — Но только на пламя под камнем, а пирамиде он дает гореть спокойно, самой по себе. — Он тряхнул головой. — Не понимаю, как он еще не охрип!
На следующий день вернулась Луа и доложила:
— Пирамида больше не горит. На самом деле ее вообще больше нет! Он пережег ее на угли и добавил их к огню вокруг камня. Над ним высоко поднимается зеленое зарево с прожилками малинового!
Кьюлаэра с Китишейн побежали посмотреть — и точно, Звездный Камень излучал зеленый свет, и в зеленой дымке там и здесь вились красные нити.
Днем вернулся жутко взволнованный Йокот:
— Звездный Камень плавится! Капля за каплей он стекает в канавки, которые Миротворец выкопал около него.
Потом он вернулся обратно на свое место, а остальные двинулись к краю гребня. Так и было — вся огромная масса Звездного Камня размягчилась и по капельке стекала в канавки, а Миротворец пел и пел глубоким и могучим голосом. Когда на следующее утро Китишейн пришла посмотреть, она вовсе не увидела Звездного Камня — лишь кучу шлака между шестью выкопанными Миротворцем канавками, в которых блестел белый металл. Она вернулась, рассказала об увиденном и добавила:
— Сейчас он выкапывает охлажденный металл из земли. Он застыл там брусками!
Затем послышался лязг и рев. Йокот видел, как Миротворец взял мехи и заработал ими над пламенем. Когда он сжимал мехи, пламя с ревом окутывало металлический брус. Нагнетая воздух, мудрец прочитал заклинание, затем положил брус на наковальню и ударил по нему молотом, сопровождая свои действия уже другой, исполненной великой силы песней. При этом зеленое зарево снова поднялось над металлом, испещренное малиновыми прожилками.
Один куплет — и брус отправился назад в пламя, снова послышалась песня, снова заработали мехи, а потом брус вернулся на наковальню.
Кьюлаэра тоже видел это и доложил:
— Он носит его туда-сюда между пламенем и наковальней и поет то одну песню, то другую.
— Какие слова он поет? — спросила Луа. Кьюлаэра лишь покачал головой:
— Я не знаю этого языка. Наверное, это по-шамански — хотя надо признаться, что это очень похоже на ту песню, что распевал в своей кузнице Аграпакс. И металл — он бьет, бьет и бьет по нему. Не сомневаюсь, что скоро он совсем его расплющит.
Вечером рассказ вела Китишейн:
— Он расплющил брус. Он стал в два раза длиннее и в два раза шире. Потом он положил сверху другой брус и согнул их, а теперь продолжает расплющивать сразу два.
Утром Луа сказала:
— Он расплющил уже четыре бруса, сплавил вместе, сложил, расплющил, потом снова сложил и расплющил.
— А оставшиеся два? — спросил Кьюлаэра.
— Он отложил их в сторону — не знаю почему. Из остальных он сделал один брус, но он кажется лишь немного больше прежних.
Утром четвертого дня Йокот пронзительно свистнул, и все бросились к сосне.
— Что случилось? — задыхаясь, выпалил Кьюлаэра.
— Смотри! — показал Йокот.
Лицо гнома напряглось, и Кьюлаэра, несмотря на маску, почему-то понял, что Йокот вытаращил глаза. Повернувшись, Кьюлаэра увидел, что Миротворец выковывает длинную, прямую полосу стали, сияющей зеленым светом, — конечно же это сталь, если она так сияет в пасмурной северной дымке! И что это, как не меч? Длинный меч, широкий, обоюдоострый. Друзья видели, как мудрец снова положил его в огонь, нажал на мехи, что-то напевая в лад звучавшему грохоту, потом вернул меч на наковальню и стал бить по нему молотом, и стук его был подобен поступи скачущего коня. Ударив в последний раз, старик опустил меч в сугроб свежего снега. Снег зашипел, поднялся пар, зеленый свет погрузился в белую пучину и пропал. Миротворец вытащил меч из сугроба, еще раз сунул его в огонь и крикнул:
— Кьюлаэра, выходи!
Кьюлаэра от неожиданности замер, затем встал и помчался к кузнецу. Позади него раздался встревоженный оклик Китишейн. Но Кьюлаэра безоговорочно доверял Миротворцу; задыхаясь, он подбежал к поющему кузнецу и воскликнул:
— Что тебе нужно, Миротворец?
— Когда я положу меч на наковальню, хватайся за конец! — крикнул мудрец.
Он и сам уже держал меч не щипцами, а рукой. Кьюлаэра взялся за то место, к которому должна была быть приварена рукоять, и чуть не закричал от боли. Конец меча был горячим, очень горячим! Как мог кузнец держаться за то его место, которое было еще ближе к пылающему лезвию? Но если Миротворец способен переносить такую боль, то сможет и он! Кьюлаэра ухватился еще крепче, а Миротворец уже просто пел, не нанося ударов, после чего крикнул:
— Бежим! — и побежал с мечом к валявшейся неподалеку глыбе льда.
Кьюлаэра побежал за ним по его следам. Миротворец крикнул:
— Втыкай!
И выпустил меч. Кьюлаэра воткнул меч, и тот с шумным шипением вонзился в лед. Капли кипящей воды брызнули на него, он стиснул, превозмогая боль, зубы, продолжая нажимать, проталкивая меч все глубже в массу льда, а кузнец стоял рядом и пел. Наконец он замолчал, вздохнул и сказал:
— Теперь вытаскивай, Кьюлаэра. Твой меч готов.
Кьюлаэра вытащил меч и в изумлении уставился на лезвие. Он как будто мерцал, по всей его длине тянулась прожилка. Края сияли, острые, как сколок горного стекла, хоть меч был только что с наковальни и его еще не точили. Подул ветер, и меч будто завибрировал. Он чуть ли не пел на низкой ноте, Кьюлаэра чувствовал его голос каждой своей косточкой, но почти не ощущал никакого веса в руке.
— Он прекрасен, — прошептал он. — Это чудо!
— Он пробьет любые доспехи, хоть железные, хоть бронзовые, — гордо проговорил Миротворец. — Он обрубит любой меч, кроме выкованных самим Аграпаксом, из какой бы стали он ни был сработан, а из-за того, что ты взялся за него во время закалки, он примет лишь твою руку или руку твоего кровного друга; из любой другой руки он вывернется, поэтому никакой враг не сможет направить его против тебя.
Наконец Кьюлаэра обернулся и посмотрел на кузнеца.
— Как же я смогу отблагодарить тебя за это, Миротворец?
— Взяв его с собой в дело, которое тебе поручено, — ответил мудрец. — На колени, Кьюлаэра!
Воин не спросил почему, он просто встал перед учителем на колени и склонил голову.
Миротворец взял у Кьюлаэры меч, положил лезвие ему на плечо и запел торжественную песню. Потом переложил меч на другое плечо и, наконец, приложил к груди воина, положив сверху его руки.
— Призываю тебя, Звездный Меч Коротровир, — говорил он, — вступать в дело, лишь если есть достойная причина. Собери, о Повелитель Всех Мечей, воедино все добродетели, что спрятаны внутри этого человека, усиль и приумножь их, чтобы стал он Повелителем Всех Людей!
И тогда меч воссиял, а Кьюлаэра от ужаса чуть не закричал, но продолжал плотно прижимать лезвие к груди. Облако зеленого цвета окутало меч, потом оно уменьшилось и утонуло в его груди. Он стоял на коленях, не сводя с меча глаз, ни в силах вымолвить ни слова, потом задрожал, ибо неведомые силы зашевелились в нем, и вместе с ними задрожало все его тело. Сила поднялась по его телу и проникла в мозг. Кьюлаэра ощутил головокружение; между ним и окружающим миром как будто появилась горячая дымка, которая постепенно растаяла, глубоко проникая в него; он снова узрел мир ясно и еще более ясно увидел себя, увидел все свои недостатки и достоинства в истинном свете, без самодовольства и самоуничижения, почувствовал, как накапливается в нем железная решимость никогда впредь не позволять себе слабостей и не давать воли своим недостаткам. Он увидел, как находить равновесие между добродетелью и пороком, бороться с изъянами, дать себе полностью раскрыться...
Но еще он увидел, что свой характер ему придется ковать в бою, несмотря на то, что меч его был закален в вековом льду.
Потом он почувствовал, как кто-то прикоснулся к нему, поднял взгляд и увидел Миротворца, который помог ему подняться на ноги, взял у него меч и вложил рукояткой в ладонь.
— Теперь ты повелитель людей, Кьюлаэра, — сказал он, — но тебе еще придется заслужить свою корону. — Его глаза блеснули, а голос стал тихим и чуть ли не лихорадочным от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54