На словах вы зрячие и могучие, а на деле слабые и слепые, как
новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях -
ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса - ваша сила в вашей
многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном
догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность,
втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему,
сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного
вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что
созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас
надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может
спасти этот мир, то только милосердие и благородство." Эта последняя мысль
внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не
принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца,
но поберечь его, найти дня разума спасительную нишу в котле Бытия -
выполнить это первейшее условие душевного равновесия - было для него
жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным
срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему
удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как
спокойный сторонний созерцатель.
Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну.
Обе его створки были распахнуты, но вползавший в душную атмосферу квартиры
августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура
снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела
от пота рубашка и как-то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой
день самое подходящее место для отдыха - глубокая ванна с холодной водой.
Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То туг, то
там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав
низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях,
ценах и прочей чепухе, чуть в стороне, под раскидистыми кленами,
одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол,
облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр
откуда-то из глубины подъезда - слава Богу, не романового - кто-то
невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом "Комету" Цветаевой.
Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза. На мгновение ему
представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и
бетона, внезапно исчез - не стало домов и автомобилей, не стало старух и
детворы, растворились в Небытие газеты с паническими статьями о
надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи,
тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия
последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм
политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны,
психологические тесты, голод и землетрясения - все исчезло. Во всем мире
воцарились только лютый холод да еще белое безмолвие до самого горизонта.
Да еще снежинки, холодные колючие снежинки, закружились, засверкали, падая
с голубого хрустального неба. И тишина, мгновенно опаутинившая всю планету
от одного полюса до другого, а Вселенную - до первоатома мироздания,
глубокая баюкающая тишина, тоже воцарилась здесь, в этом мире, словно бы
сплавилась со временем в единое целое, и каждая часть ее, неизмеримо малое
мгновение, обратилась в легкое, как пушинка, и тяжелое, как свинец,
зернышко, имя которому - Вечность. Тысячу лет, а может, всего лишь одно
короткое мгновение длилось это восхитительное единение с Вечностью. А потом
все снова вернулось на свои места, все снова загремело, закричало,
закрякало. Снова была жара и снова был душный пыльный город. А внизу, на
двухэтажной глубине, снова был двор. И по этому двору, распугивая короткими
пронзительными сигналами детвору, степенно ехала шикарная черная "Волга".
Старухи уже не трещали разговорами, молчали, обратив к этой "Волге" дряблые
морщинистые лица, гадали, должно быть, кто, кому и зачем решил нанести
столь торжественный визит.
А "Волга" между тем неторопливо миновала пять подъездов и остановилась
возле шестого, романового. Резкими сухими щелчками захлопали дверцы. На
горячий асфальт, разминая затекшие конечности и дружно доставая сигареты,
выбрались трое мужчин. Двое из них, пожилого возраста - один седовласый,
другой лысый, были одеты в приблизительно одинаковые светлые брюки и
рубашки,^ на ногах темнели туфли, третий - относительно молодой, лет так
под тридцать, широкоплечий и светловолосый - отличался от них модным
джинсовым костюмом и яркими кроссовками. Он достаточно ловко дал прикурить
своим спутникам от зажигалки, которую извлек из кармана, прикурил сам и,
уперев руки в бока, стал разглядывать окна дома. На мгновение Роман
встретился с ним глазами, но парень, не выказав ни любопытства, ни
интереса, совершенно равнодушно перевел взгляд в сторону, на свисавшее с
соседнего балкона белье. Так прошло две минуты. Роман разглядывал мужчин,
мужчины курили, а старухи уже обменивались первыми впечатлениями. Потом
седовласый, поискав глазами урну, швырнул в нее окурок, после чего негромко
сказал что-то парню в джинсовом костюме. Тот снова сунулся в машину,
покопался там, выставив на всеобщее обозрение обтянутый синей материей зад,
и достал откуда-то широкую зеленую папку. Седовласый взял ее, кивнул
лысому, который жадными короткими затяжками добивал свой окурок, и вся
троица, провожаемая не менее чем двумя десятками пар глаз, исчезла в
подъезде.
"К Красину, должно быть, - подумал Роман машинально, - или к Меркулову. К
мому-то из них, это точно. Не к Сусликову же, в самом деле".
Еще он подумал, что надо бы прикрыть окно - ведь жара же, свариться можно
- но совершать какие-то, пусть даже в самой малой степени обременительные
действия: тянуться к створкам, захлопывать их, - не было ни малейшего
желания, и он, махнув с сожалением рукой, снова поплелся к дивану.
Переживется как-нибудь.
Только он сел, как в коридоре послышался легкий шум шагов, затем тихонько
приоткрылась дверь и в образовавшуюся щель просунулась черноволосая
мальчишечья голова, глядевшая на Романа невинными васильковыми глазами.
- Па? - просительно сказала она.
Роман, откинувшийся на спинку дивана, посмотрел на сына с
неудовольствием.
- Ну?
- Па, можно я погуляю?
- А уроки за тебя кто будет делать? Может, дядя?
- Я уже сделал, па.
Роман с сомнением покачал головой.
- Так, как в прошлый раз, наверное. На двойку с плюсом. А потом я буду
краснеть за тебя на собраниях.
Он продолжал разглядывать лицо сына, и вдруг совершенно неожиданно
опаляющая волна ярости ударила ему в голову. На мгновение в глазах его
потемнело, все звуки, казалось, убрались куда-то за край сознания. "Тихо!"
- сказал он про себя испуганно. - Тихо! Ведь это же твой сын".
- Не, па, не будешь. Я по русскому все правила выучил, а по математике
домашнюю написал. Могу показать.
- Ладно,- проворчал Роман, успокаиваясь,- Закрой окно и иди.
Мальчик тотчас же послушно двинулся к окну, но на полдороге вдруг
остановился, быстро опустился на четвереньки и, склонив голову до самого
пола, принялся что-то выглядывать под днищем шифоньера. Роман с ленивым
любопытством наблюдал за ним. И в этот момент в коридоре дважды тренькнул
дверной звонок. "Лариса пришла, - подумал Роман машинально и посмотрел на
часы. - Что-то рановато. Только три, а у них смена в четыре заканчивается.
Да и зачем ей звонить. У нее ключ... Может, кто-то из друзей? Мишка, скорее
всего, или Ляпсусович. Только они имеют такую скверную привычку являться в
самые неподходящие моменты... В конце концов, это обыкновенное свинство.
Жара, спать охота..." Роман наморщил нос и через силу поднялся.
- Да, Денис, не забудь потом за хлебом сбегать.
- Угу.
- Не угу, а так точно.
- Ага,- пробормотал мальчик, с грохотом выволакивая из-под шифоньера
обмотанные теннисной сеткой ракетки.
Роман с завистью посмотрел на него, подумал, что за хлебом придется
все-таки бежать самому и, вздыхая, поплелся в коридор. Уже у самой двери
его вдруг ни с того, ни с сего охватил беспричинный страх. Он вдруг
вспомнил, что на прошлой неделе в подъезде соседнего дома обнаружили труп
мужчины с четырьмя огнестрельными ранами в груди, и его разгоряченное
воображение живо нарисовало картину стоящего за дверью громилы с пистолетом
в руке.
- Фу, чушь собачья, - пробормотал Роман, тряхнув головой, и подумал, что
надо бы все-таки как-нибудь собраться, выкроить время да встроить в дверь
смотровой глазок.
Снова тренькнул звонок, в третий раз уже, и Роман машинально щелкнул
замком.
За дверью, на лестничной клетке, стояли давешние пассажиры черной
"Волги". Все трое...
* * *
..Десантирование, как довольно часто бывает в таких ситуациях, началось с
ЧП. Совершенно неожиданно появились какие-то неполадки в системе
управления, добрая треть приборов стали почему-то безбожно врать, а
бортовая ЭВМ, отвечая на запросы операторов, уверяла сухим металлическим
голосом, что все в порядке, все системы работают нормально, но когда
дежурный пилот пробовал в очередной раз провести контрольную проверку
готовности станции, она с неизменным постоянством блокировала включение
двигателей. На вопросы же о причинах неполадок - упорно отмалчивалась. В
течение двух с половиной часов весь обслуживающий персонал станции:
инженеры-техники, операторы, связисты и даже пилоты,- ползал, понукаемый
взбешенным Аартоном, в отсеках блочной панельной автоматики, проклиная
конструкторов, строителей, начальство и тот день, когда они родились.
Примерно за час до начала операции неисправность удалось устранить. Все
оказалось прозаически просто. Какой-то идиот, очевидно, еще во время
монтажа станции в Звездном Городе, оставил рядом с распределительным узлом
включенный ручной реоскоп, и наводящее поле этого вот прибора и искажало
картину предстартовой готовности. После своего обнаружения бедняга-реоскоп
просуществовал всего лишь немногим более трех минут, то есть до того
момента, когда перепуганный техник вручил его доведенному до белого каления
Аартону. Присутствовавший при этой сцене Грэхэм Льюис, наблюдая затем, как
один робот-уборщик старательно вбирает в себя остатки прибора, а другой
неторопливо зализывает вмятину в стене, подумал, что, окажись здесь сейчас
провинившийся монтажник, работы у роботов значительно прибавилось бы...
Роман прервал чтение, аккуратно сложил листы рукописи и откинулся на
спинку стула.
"Что же это такое? - подумал он с раздражением. - Фантастика? Да, черт
возьми, самая настоящая фантастика. Бред! Чушь собачья! Кому-то, видно,
очень хочется сделать из меня идиота".
Он встал, с шумом отодвинул стул и подошел к распахнутому окну.
Был поздний вечер. Ряд тополей жидкой шеренгой заслонял темную
девятиэтажку напротив, кое-где еще горели там окна, преимущественно синим
телевизионным светом, где-то в стороне звенел, преодолевая, очевидно,
поворот, запоздалый трамвай, а внизу, в районе скамеечек, на которых изо
дня в день гнездились старухи, плавали сейчас в темноте огоньки сигарет,
тихо бренчала гитара и чей-то сипловатый басок старательно выводил про
"чубчик кучер-рявый". Все было как и прежде - как и день, как и месяц, как
и год назад. Никаких тревожных симптомов надвигающейся катастрофы вроде бы
не наблюдалось. Тем не менее ощущение ледяной омертвелости не покидало
Романа уже более шести часов. С того самого момента, когда его квартиру
посетили эти странные гости.
Он прикрыл глаза и в двадцатый уже, наверное, раз стал прокручивать в
голове кадры состоявшейся сегодня встречи...
- Ну вот, - сказал джинсовый парень. - Я же говорил, что он дома.
При этом глаза парня были совершенно равнодушными, голос его тоже был
совершенно равнодушным. Создавалось впечатление, будто бы ему ровным счетом
наплевать, дома ли Роман, нет ли, и он только по причине врожденной
педантичности ставил точку в разговоре, который велся, очевидно, между
мужчинами до появления Романа. Сами по себе его слова не несли в себе
какой-либо конкретной угрозы, тем не менее казавшийся ранее беспричинным
страх снова зашевелился в тайниках души Романа, постепенно оформляясь в
какие-то слабые ощущения грядущих неприятностей. Роман невольно поежился,
стараясь, впрочем, не показывать виду, и с немым вопросом посмотрел на
гостей.
- Роман Васильевич Шестопалов? - осведомился седовласый.
- Да, - ответил Роман. Мелькнувшее было предположение, что посетители
ошиблись квартирой, растаяло, как дым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях -
ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса - ваша сила в вашей
многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном
догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность,
втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему,
сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного
вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что
созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас
надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может
спасти этот мир, то только милосердие и благородство." Эта последняя мысль
внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не
принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца,
но поберечь его, найти дня разума спасительную нишу в котле Бытия -
выполнить это первейшее условие душевного равновесия - было для него
жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным
срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему
удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как
спокойный сторонний созерцатель.
Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну.
Обе его створки были распахнуты, но вползавший в душную атмосферу квартиры
августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура
снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела
от пота рубашка и как-то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой
день самое подходящее место для отдыха - глубокая ванна с холодной водой.
Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То туг, то
там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав
низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях,
ценах и прочей чепухе, чуть в стороне, под раскидистыми кленами,
одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол,
облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр
откуда-то из глубины подъезда - слава Богу, не романового - кто-то
невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом "Комету" Цветаевой.
Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза. На мгновение ему
представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и
бетона, внезапно исчез - не стало домов и автомобилей, не стало старух и
детворы, растворились в Небытие газеты с паническими статьями о
надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи,
тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия
последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм
политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны,
психологические тесты, голод и землетрясения - все исчезло. Во всем мире
воцарились только лютый холод да еще белое безмолвие до самого горизонта.
Да еще снежинки, холодные колючие снежинки, закружились, засверкали, падая
с голубого хрустального неба. И тишина, мгновенно опаутинившая всю планету
от одного полюса до другого, а Вселенную - до первоатома мироздания,
глубокая баюкающая тишина, тоже воцарилась здесь, в этом мире, словно бы
сплавилась со временем в единое целое, и каждая часть ее, неизмеримо малое
мгновение, обратилась в легкое, как пушинка, и тяжелое, как свинец,
зернышко, имя которому - Вечность. Тысячу лет, а может, всего лишь одно
короткое мгновение длилось это восхитительное единение с Вечностью. А потом
все снова вернулось на свои места, все снова загремело, закричало,
закрякало. Снова была жара и снова был душный пыльный город. А внизу, на
двухэтажной глубине, снова был двор. И по этому двору, распугивая короткими
пронзительными сигналами детвору, степенно ехала шикарная черная "Волга".
Старухи уже не трещали разговорами, молчали, обратив к этой "Волге" дряблые
морщинистые лица, гадали, должно быть, кто, кому и зачем решил нанести
столь торжественный визит.
А "Волга" между тем неторопливо миновала пять подъездов и остановилась
возле шестого, романового. Резкими сухими щелчками захлопали дверцы. На
горячий асфальт, разминая затекшие конечности и дружно доставая сигареты,
выбрались трое мужчин. Двое из них, пожилого возраста - один седовласый,
другой лысый, были одеты в приблизительно одинаковые светлые брюки и
рубашки,^ на ногах темнели туфли, третий - относительно молодой, лет так
под тридцать, широкоплечий и светловолосый - отличался от них модным
джинсовым костюмом и яркими кроссовками. Он достаточно ловко дал прикурить
своим спутникам от зажигалки, которую извлек из кармана, прикурил сам и,
уперев руки в бока, стал разглядывать окна дома. На мгновение Роман
встретился с ним глазами, но парень, не выказав ни любопытства, ни
интереса, совершенно равнодушно перевел взгляд в сторону, на свисавшее с
соседнего балкона белье. Так прошло две минуты. Роман разглядывал мужчин,
мужчины курили, а старухи уже обменивались первыми впечатлениями. Потом
седовласый, поискав глазами урну, швырнул в нее окурок, после чего негромко
сказал что-то парню в джинсовом костюме. Тот снова сунулся в машину,
покопался там, выставив на всеобщее обозрение обтянутый синей материей зад,
и достал откуда-то широкую зеленую папку. Седовласый взял ее, кивнул
лысому, который жадными короткими затяжками добивал свой окурок, и вся
троица, провожаемая не менее чем двумя десятками пар глаз, исчезла в
подъезде.
"К Красину, должно быть, - подумал Роман машинально, - или к Меркулову. К
мому-то из них, это точно. Не к Сусликову же, в самом деле".
Еще он подумал, что надо бы прикрыть окно - ведь жара же, свариться можно
- но совершать какие-то, пусть даже в самой малой степени обременительные
действия: тянуться к створкам, захлопывать их, - не было ни малейшего
желания, и он, махнув с сожалением рукой, снова поплелся к дивану.
Переживется как-нибудь.
Только он сел, как в коридоре послышался легкий шум шагов, затем тихонько
приоткрылась дверь и в образовавшуюся щель просунулась черноволосая
мальчишечья голова, глядевшая на Романа невинными васильковыми глазами.
- Па? - просительно сказала она.
Роман, откинувшийся на спинку дивана, посмотрел на сына с
неудовольствием.
- Ну?
- Па, можно я погуляю?
- А уроки за тебя кто будет делать? Может, дядя?
- Я уже сделал, па.
Роман с сомнением покачал головой.
- Так, как в прошлый раз, наверное. На двойку с плюсом. А потом я буду
краснеть за тебя на собраниях.
Он продолжал разглядывать лицо сына, и вдруг совершенно неожиданно
опаляющая волна ярости ударила ему в голову. На мгновение в глазах его
потемнело, все звуки, казалось, убрались куда-то за край сознания. "Тихо!"
- сказал он про себя испуганно. - Тихо! Ведь это же твой сын".
- Не, па, не будешь. Я по русскому все правила выучил, а по математике
домашнюю написал. Могу показать.
- Ладно,- проворчал Роман, успокаиваясь,- Закрой окно и иди.
Мальчик тотчас же послушно двинулся к окну, но на полдороге вдруг
остановился, быстро опустился на четвереньки и, склонив голову до самого
пола, принялся что-то выглядывать под днищем шифоньера. Роман с ленивым
любопытством наблюдал за ним. И в этот момент в коридоре дважды тренькнул
дверной звонок. "Лариса пришла, - подумал Роман машинально и посмотрел на
часы. - Что-то рановато. Только три, а у них смена в четыре заканчивается.
Да и зачем ей звонить. У нее ключ... Может, кто-то из друзей? Мишка, скорее
всего, или Ляпсусович. Только они имеют такую скверную привычку являться в
самые неподходящие моменты... В конце концов, это обыкновенное свинство.
Жара, спать охота..." Роман наморщил нос и через силу поднялся.
- Да, Денис, не забудь потом за хлебом сбегать.
- Угу.
- Не угу, а так точно.
- Ага,- пробормотал мальчик, с грохотом выволакивая из-под шифоньера
обмотанные теннисной сеткой ракетки.
Роман с завистью посмотрел на него, подумал, что за хлебом придется
все-таки бежать самому и, вздыхая, поплелся в коридор. Уже у самой двери
его вдруг ни с того, ни с сего охватил беспричинный страх. Он вдруг
вспомнил, что на прошлой неделе в подъезде соседнего дома обнаружили труп
мужчины с четырьмя огнестрельными ранами в груди, и его разгоряченное
воображение живо нарисовало картину стоящего за дверью громилы с пистолетом
в руке.
- Фу, чушь собачья, - пробормотал Роман, тряхнув головой, и подумал, что
надо бы все-таки как-нибудь собраться, выкроить время да встроить в дверь
смотровой глазок.
Снова тренькнул звонок, в третий раз уже, и Роман машинально щелкнул
замком.
За дверью, на лестничной клетке, стояли давешние пассажиры черной
"Волги". Все трое...
* * *
..Десантирование, как довольно часто бывает в таких ситуациях, началось с
ЧП. Совершенно неожиданно появились какие-то неполадки в системе
управления, добрая треть приборов стали почему-то безбожно врать, а
бортовая ЭВМ, отвечая на запросы операторов, уверяла сухим металлическим
голосом, что все в порядке, все системы работают нормально, но когда
дежурный пилот пробовал в очередной раз провести контрольную проверку
готовности станции, она с неизменным постоянством блокировала включение
двигателей. На вопросы же о причинах неполадок - упорно отмалчивалась. В
течение двух с половиной часов весь обслуживающий персонал станции:
инженеры-техники, операторы, связисты и даже пилоты,- ползал, понукаемый
взбешенным Аартоном, в отсеках блочной панельной автоматики, проклиная
конструкторов, строителей, начальство и тот день, когда они родились.
Примерно за час до начала операции неисправность удалось устранить. Все
оказалось прозаически просто. Какой-то идиот, очевидно, еще во время
монтажа станции в Звездном Городе, оставил рядом с распределительным узлом
включенный ручной реоскоп, и наводящее поле этого вот прибора и искажало
картину предстартовой готовности. После своего обнаружения бедняга-реоскоп
просуществовал всего лишь немногим более трех минут, то есть до того
момента, когда перепуганный техник вручил его доведенному до белого каления
Аартону. Присутствовавший при этой сцене Грэхэм Льюис, наблюдая затем, как
один робот-уборщик старательно вбирает в себя остатки прибора, а другой
неторопливо зализывает вмятину в стене, подумал, что, окажись здесь сейчас
провинившийся монтажник, работы у роботов значительно прибавилось бы...
Роман прервал чтение, аккуратно сложил листы рукописи и откинулся на
спинку стула.
"Что же это такое? - подумал он с раздражением. - Фантастика? Да, черт
возьми, самая настоящая фантастика. Бред! Чушь собачья! Кому-то, видно,
очень хочется сделать из меня идиота".
Он встал, с шумом отодвинул стул и подошел к распахнутому окну.
Был поздний вечер. Ряд тополей жидкой шеренгой заслонял темную
девятиэтажку напротив, кое-где еще горели там окна, преимущественно синим
телевизионным светом, где-то в стороне звенел, преодолевая, очевидно,
поворот, запоздалый трамвай, а внизу, в районе скамеечек, на которых изо
дня в день гнездились старухи, плавали сейчас в темноте огоньки сигарет,
тихо бренчала гитара и чей-то сипловатый басок старательно выводил про
"чубчик кучер-рявый". Все было как и прежде - как и день, как и месяц, как
и год назад. Никаких тревожных симптомов надвигающейся катастрофы вроде бы
не наблюдалось. Тем не менее ощущение ледяной омертвелости не покидало
Романа уже более шести часов. С того самого момента, когда его квартиру
посетили эти странные гости.
Он прикрыл глаза и в двадцатый уже, наверное, раз стал прокручивать в
голове кадры состоявшейся сегодня встречи...
- Ну вот, - сказал джинсовый парень. - Я же говорил, что он дома.
При этом глаза парня были совершенно равнодушными, голос его тоже был
совершенно равнодушным. Создавалось впечатление, будто бы ему ровным счетом
наплевать, дома ли Роман, нет ли, и он только по причине врожденной
педантичности ставил точку в разговоре, который велся, очевидно, между
мужчинами до появления Романа. Сами по себе его слова не несли в себе
какой-либо конкретной угрозы, тем не менее казавшийся ранее беспричинным
страх снова зашевелился в тайниках души Романа, постепенно оформляясь в
какие-то слабые ощущения грядущих неприятностей. Роман невольно поежился,
стараясь, впрочем, не показывать виду, и с немым вопросом посмотрел на
гостей.
- Роман Васильевич Шестопалов? - осведомился седовласый.
- Да, - ответил Роман. Мелькнувшее было предположение, что посетители
ошиблись квартирой, растаяло, как дым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13