— Пожалуйста, полковник, сюда, будьте любезны.
Генерал де Боно опустил бинокль, через который с нарастающей тревогой изучал эфиопские горы, и чуть ли не с облегчением приветствовал полковника.
— Каро, — заулыбался генерал, протягивая обе руки и идя навстречу графу по непокрытому ковром плиточному полу. — Дорогой граф, как мило с вашей стороны, что вы приехали.
Граф застыл на пороге и вскинул руку в фашистском салюте, чем привел генерала в полное замешательство.
— Находясь на службе родине и королю, я не считаюсь ни с какими жертвами! — выкрикнул граф, и сам был потрясен собственными словами. Это надо запомнить. Можно использовать еще разок при случае…
— Да, конечно, — торопливо согласился с ним де Боно. — Полагаю, что все мы испытываем подобные чувства.
— Генерал де Боно, вам стоит только приказать…
— Спасибо, мой дорогой. Но, может быть, сначала выпьете стаканчик мадеры с галетами? — предложил генерал.
Генералу хотелось подсластить пилюлю. Ему было не по себе, ведь приходилось посылать человека в горную местность Данакиль, и это сейчас, когда и в Асмаре-то жарко, а каково будет там, Бог его знает. Генералу было просто дурно от того, что он позволил Креспи выбрать для этого задания человека с таким политическим весом, как граф. Ну что ж, он постарается хотя бы не торопить милого графа с этой неприятной миссией.
— Надеюсь, граф, перед отъездом из Рима у вас была возможность послушать последнюю постановку «Травиаты»?
— Конечно, генерал. Мне посчастливилось, и я был включен в список гостей дуче на премьере.
Граф немного расслабился и засиял своей неотразимой улыбкой.
Генерал пригубил вино и вздохнул.
— Ах, цивилизация! А у нас здесь только колючки да дикари…
День уже клонился к вечеру, когда генерал собрался наконец с духом, чтобы приступить к мучительному предмету разговора. Он отдал приказание с извиняющейся улыбкой.
— Колодцы Халди? — повторил граф, и вдруг его как подменили. Он вскочил на ноги, побарабанил пальцами по стакану с мадерой, решительно зашагал взад-вперед по кабинету, стуча каблуками по плиткам, втянув живот и гордо вздернув подбородок.
— Лучше смерть, чем бесчестье, — пылко вскричал он, явно разогретый мадерой.
— Надеюсь, до этого не дойдет, дорогой мой, — пробормотал генерал. — Я хочу только, чтобы вы заняли оборонительные рубежи у этих Богом забытых колодцев.
Но граф, казалось, не слышал. Его глаза потемнели и засверкали.
— Я весьма обязан вам за то, что вы дали моему подразделению возможность отличиться. Можете рассчитывать на меня, я не пощажу своей жизни… — Тут граф умолк, так как в голову ему пришла новая мысль. — А вы поддержите мое продвижение танками и самолетами? — спросил он тревожно.
— Не думаю, чтобы в этом была какая-нибудь необходимость, каро, — мягко возразил генерал. Вся эта болтовня о смерти и чести раздражала его, но он не хотел оскорблять графа. — Я не думаю, что вы встретите сопротивление.
— А если? — вопросил граф так возбужденно, что генерал подошел к нему и, успокаивая, пожал руку.
— У вас есть рация, мой дорогой. Если вам потребуется помощь, вы свяжетесь со мной по радио.
Граф обдумал это соображение и нашел его вполне приемлемым. В глазах его снова засверкал патриотический пыл.
— Победа будет за нами, — мужественно заявил он.
— Надеюсь, мой дорогой. Я в этом уверен.
Внезапно граф повернулся на каблуках и размашисто зашагал к двери; распахнув ее, он позвал:
— Джино!
Маленький черноволосый сержант вбежал в кабинет, нервно поправляя огромный фотоаппарат, висевший у него на шее.
— Генерал, вы не возражаете? — спросил Альдо Белли, подводя его к окну. — Здесь освещение получше.
В косых лучах заходившего солнца рукопожатие двух военных выглядело особенно театральным.
— Пожалуйста, поближе друг к другу. Чуть-чуть назад, ваше превосходительство. Вы заслоняете графа. Отлично. Господин граф, повыше подбородок. Вот так… Замечательно! — воскликнул Джино, запечатлев на пленке ошеломленное выражение генеральского лица и его седую бородку.
* * *
Майором в батальоне чернорубашечников «Африка» был настоящий профессионал с тридцатилетним опытом, ветеран Витторио-Венето и Капоретто — именно там, на поле боя, он получил свое первое офицерское звание.
Истинный солдат, он с неудовольствием воспринял перевод из престижного полка регулярной армии к этим трепачам-политиканам. Он упорно и настойчиво обращался с протестами к своему командованию, но приказ исходил из высших инстанций, из самого дивизионного штаба. Дивизионный генерал водил дружбу с графом Альдо Белли и пользовался благосклонностью вышестоящих. Он близко знал графа и понимал, как необходим ему настоящий солдат, который руководил бы им и наставлял бы его. А майор Кастелани был, пожалуй, одним из самых лучших солдат во всей итальянской армии. Когда майор понял, что перевода не избежать, он смирился со своей участью и приступил к новым обязанностям — муштровкой и бранью стал приводить в боевую готовность новую часть.
Майор был осанистый человек с коротко стриженым серым ежиком, его лицо с крупными и тяжелыми чертами напоминало морду гончего пса, непогоды доброго десятка военных кампаний выдубили кожу и избороздили ее морщинами. Ходил он вразвалку, как моряк или кавалерист, хотя не был ни тем, ни другим, а голос его при умеренном ветре был слышен почти на два километра.
Только благодаря его усилиям батальон был готов выступить за час до рассвета. Шестьсот девяносто человек на машинах и мотоциклах прогрохотали по главной улице Асмары. Грузовики были битком набиты людьми в шинелях, поеживавшимися от утренней прохлады. Мотоциклисты сопровождали по бокам свежеотполированный «роллс-ройс» с яркими флажками, его вел мрачный шофер, но пассажира в машине не было. Надо всем этим военным людом нависла тень тягостных предчувствий и неопределенности.
Последние двенадцать часов по батальону ходили самые дикие слухи, говорилось, будто его выбрали для выполнения некоего опасного и безнадежного задания. Накануне вечером сержант, находясь на кухне, своими глазами видел, как полковник, граф Альдо Белли, надрывно зарыдал, провозгласив в компании младших офицеров тост, в котором использовал боевой девиз «Лучше смерть, чем бесчестье», что звучит совсем неплохо за бокалом кьянти, но в пять утра, после ломтя черного хлеба и чашки жидкого кофе, производит весьма невеселое впечатление.
Третий батальон, весь поголовно, пребывал в самом мрачном настроении, когда на горизонте показалось багровое солнце, сразу же вынудившее всех сбросить шинели. Солнце взбиралось в ярко-голубое небо, а люди вели себя терпеливо, как гурты скота на перегоне. Кто-то однажды сказал, что война — на девяносто девять процентов скука и на один процент абсолютный ужас. Сейчас третий батальон на своей шкуре испытывал то, чему отводилось девяносто девять процентов.
Майор Луиджи Кастелани отправил еще одного посыльного на квартиру к полковнику незадолго до полудня и на сей раз получил ответ, что граф уже встал и почти закончил свой туалет. Вскорости он присоединится к своему батальону. Майор, старый вояка, крепко выругался и своей развалистой походкой пошел вдоль протянувшейся более чем на полкилометра колонны крытых брезентом грузовиков, чтобы пресечь мятежный ропот солдат, жарившихся под полуденным солнцем.
Граф появился как красное солнышко, сияющий и воинственный, в сопровождении двух офицеров, а перед ним знаменосец нес боевой штандарт батальона, выполненный по собственноручному эскизу графа. Там были изображены орлы римского легиона и их жертвы с разинутыми клювами, и все это было украшено болтавшимися шелковыми кистями.
Граф плыл в облаке добродушия и дорогого одеколона. Джино сделал несколько замечательных снимков — полковник обнимает своих младших офицеров и похлопывает по плечу старших сержантов. Простым солдатам он улыбался, как родной отец, и разгонял их тоску несколькими нравоучительными словами о долге и о жертве.
— Какие прекрасные солдаты, — сказал он майору. — Просто петь хочется.
Луиджи Кастелани передернуло. Полковнику частенько хотелось петь. Он брал уроки вокала у самых знаменитых учителей Италии и в молодости всерьез подумывал о карьере оперного певца.
Вот и сейчас он остановился, развел руки в стороны, вскинул голову и запел глубоким звучным баритоном. Офицеры знали свой долг и хором подхватили «Ла Джовинеццу», строевую фашистскую песню.
Полковник медленно продвигался к хвосту колонны, останавливаясь в театральной позе каждый раз, как приходилось брать высокие ноты; он поднимал правую руку, соединяя в кольцо указательный и большой пальцы, левую же клал на украшенный драгоценностями кинжал у пояса.
Когда песню допели, полковник крикнул:
— Хватит, дети мои, пора в поход! Где наши карты?
Один из младших офицеров кинулся к нему с планшетом.
— Господин полковник, — осторожно вмешался Луиджи Кастелани, — дорога хорошо намечена, и у меня есть два проводника из местных…
Граф не обратил на него ни малейшего внимания, он следил за тем, как на сверкавшем капоте «роллс-ройса» раскладывали карту.
— Ну, вот!
С умным видом он наклонился над картой, потом перевел глаза на своих двух капитанов.
— Станьте по обе стороны от меня. А вы, Вито, сюда! Суровое выражение лица, пожалуйста! В камеру не смотрите.
Царственным жестом он указал на Йоханненебург, находившийся всего-навсего шестью тысячами четырьмястами километрами южнее, и не менял позу ровно столько времени, сколько потребовалось Джино, чтобы запечатлеть ее на пленке. Затем он поднялся в «роллс-ройс» и, стоя, повелительно указал вперед, на пустыню Данакиль.
Не разобравшись, Луиджи Кастелани принял это за команду двигаться. Он издал несколько зверских воплей, и батальон лихорадочно засуетился. Солдаты, все как один, вскочили в крытые грузовики, заняли свои места на длинных скамейках в полной готовности для марша, в подсумках у каждого было по сотне патронов, стволы винтовок торчали между колен.
Однако, когда все шестьсот девяносто человек погрузились в машины, полковник снова вышел из «роллс-ройса». Лишь ужасное невезение повинно в том, что роскошный лимузин стоял как раз напротив казино.
Казино это имело государственную лицензию, его заботами из Италии доставляли молодых дам, подписавших контракты сроком на шесть месяцев, по которым они обязывались удовлетворять плотские потребности десятков тысяч здоровых молодых людей, лишенных женского общества. Мало у кого из этих дам хватало стойкости на то, чтобы после окончания срока контракта возобновить его, да никто и не находил это нужным. Обзаведясь весьма солидным приданым, они возвращались домой, чтобы найти себе подходящего мужа.
Казино было покрыто серебристой крышей из оцинкованного железа, карнизы и балконы украшали затейливые чугунные решетки. Окна девиц были распахнуты.
Молодых хозяек, обычно подымавшихся с постелей во второй половине дня, сегодня разбудили раньше времени командные выкрики и бряцание оружия. В ярких полупрозрачных ночных одеяниях они высыпали на длинную веранду третьего этажа. Быстро разобравшись в происходившем и проникнувшись духом исторического события, они весело хихикали и раздаривали офицерам воздушные поцелуи. Одна из них держала в руках бутылку охлажденного «Лакрима Кристи», которое, как ей было известно по опыту, полковник предпочитал всем прочим напиткам. Завлекающим жестом она подняла запотевшую бутылку.
Полковник вдруг ощутил, что от пения и нервного подъема ему захотелось есть и пить.
— Ну что ж, выпьем прощальный кубок, как говорят англичане, — предложил он шутливо и похлопал по плечу одного из капитанов.
Большая часть его эскорта с готовностью последовала за ним в казино. Пробило пять часов, когда один из младших офицеров, слегка навеселе, вышел из казино с кратким посланием полковника майору: «Завтра на рассвете выступим непременно».
На следующий день в десять часов утра батальон с шумом и громом выступил из Асмары. У полковника побаливала печень, и он был не в духе. Прошедшей ночью он слишком перевозбудился, пел без умолку, отчего пересыхало горло и приходилось пить и пить «Лакрима Кристи» еще до того, как подняться наверх с двумя молодыми дамами.
На заднем сиденье «роллс-ройса» Джино стоял на коленях, держа раскрытый зонт над головой своего командира, а шофер старательно объезжал все ухабы и выбоины на дороге. Граф был бледен, от дурноты чело его покрылось испариной.
Сержанту Джино хотелось его приободрить. Ему очень не нравилось, когда граф пребывал в расстроенных чувствах, и потому он пытался возродить вчерашний боевой настрой полковника.
— Подумайте только, господин граф, изо всей итальянской армии мы первыми окажемся лицом к лицу с противником. Первыми вступим в бой и разобьем этих кровожадных варваров с жестокими сердцами и обагренными кровью руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61