из примитивных полукарикатур
вылепились живые сложные образы. И если в начале декорации и реквизит были
плодом отчаянных попыток девяти разобщенных умов чем-нибудь заполнить на
экране пустые места, то теперь зрители научились мыслить согласованно и,
оформляя Спектакль совместными усилиями, добивались единства стиля
постановки.
Со временем люди стали так умело разыгрывать представление, что оно
пошло гладко, без срывов, хотя ни один из зрителей-авторов никогда не мог
предугадать, какой оборот примут события на экране в следующую секунду.
Именно это и делало игру в Спектакль такой захватывающей. Тот или
иной персонаж каким-нибудь поступком или фразой вдруг давал действию иное
направление, и людям - создателям и руководителям других персонажей -
приходилось с ходу придумывать для них новый текст, соответствующий
внезапному изменению сюжета, и перестраивать их поведение.
В некотором смысле это превратилось в состязание интеллектов; каждый
участник игры то старался выдвинуть свой персонаж на первый план, то,
наоборот, заставлял его стушеваться, чтобы оградить от возможных
неприятностей. Спектакль стал чем-то вроде нескончаемой шахматной партии,
в которой у каждого игрока было восемь противников.
И никто, конечно, не знал, кому какой персонаж принадлежит. Попытки
разгадать, кто именно из девяти стоит за тем или иным персонажем, приняли
форму забавной игры, дали пищу для шуток и острот, и все это шло на
пользу, ибо назначение Спектакля как раз заключалось в том, чтобы отвлечь
мысли его участников от повседневной работы и тревог.
Каждый вечер после обеда девять человек собирались в специально
оборудованном зале; оживал экран, и девять персонажей - Беззащитная
Сиротка, Усатый Злодей, Приличный Молодой Человек, Красивая Стерва,
Инопланетное Чудовище и другие - начинали играть свои роли и подавать
реплики.
Их было девять - девять человек и девять персонажей.
Теперь же осталось восемь человек, потому что Генри Грифис рухнул
мертвым на свой лабораторный стол, сжимая в руке записную книжку.
А в Спектакле, соответственно, должно было стать одним персонажем
меньше, персонажем, находившимся в полной зависимости от мышления
человека, которого уже не было в живых.
Интересно, подумал Лодж, какое из действующих лиц исчезнет? Ясно, что
не Беззащитная Сиротка - образ, который совершенно не вязался с личностью
Генри. Скорее им может оказаться Приличный Молодой Человек либо Нищий
Философ, либо Деревенский Щеголь.
Минуточку, остановил себя Лодж. Причем тут Деревенский Щеголь? Ведь
Деревенский Щеголь - это я.
Он сидел за столом, лениво размышляя над тем, кому какой персонаж
соответствует. Очень похоже, что Красивую Стерву придумала Сью Лоуренс:
трудно себе представить более противоположные натуры, чем эта Стерва и
собранная, деловитая Сью. Он вспомнил, как, заподозрив это, однажды
отпустил в адрес Сью шпильку, после чего она несколько дней держалась с
ним очень холодно.
Форестер утверждает, что отказываться от Спектакля нельзя и,
возможно, он прав. Вполне вероятно, что они приспособятся к новому
раскладу. Видит бог, им пора уже приспосабливаться к любым переменам,
разыгрывая этот Спектакль из вечера в вечер на протяжении стольких
месяцев.
Да и сам Спектакль не лучше ярмарочного балагана. Шутовство ради
шутовства. Действие даже не эпизодично, потому что еще ни разу не
представился случай довести хоть один эпизод до конца. Стоит начать
обыгрывать какую-нибудь ситуацию, как кто-нибудь вставляет палку в колеса,
и едва наметившаяся сюжетная линия обрывается, и дальше действие
разворачивается в другом направлении.
При таком положении вещей, подумал Лодж, исчезновение
одного-единственного персонажа вроде бы не должно сбить их с толку.
Он встал из-за стола и, подойдя к огромному окну, устремил задумчивый
взгляд на лишенный растительности, пустынный и мрачный ландшафт. Под ним
на черной скалистой поверхности астероида, уходя вдаль, блестели в свете
звезд купола лабораторий. На севере, над зубчатым краем горизонта,
занималась заря, и скоро тусклое, размером с наручные часы солнце всплывет
над этим жалким обломком скалы и уронит на него свои слабые лучи.
Глядя на ширившееся над горизонтом сияние, Лодж вспомнил Землю, где с
зарей начиналось утро, а после заката солнца начиналась ночь. Здесь же
царил полный хаос: продолжительность дней и ночей постоянно менялась, и
они были так коротки, что местные сутки не годились для деления и отсчета
времени. Утро и вечер здесь определялись по часам независимо от положения
солнца, и нередко, когда оно стояло высоко над горизонтом, для людей была
ночь и они спали.
Все обстояло бы по-другому, подумал он, если б нас оставили на Земле,
где мы изо дня в день не варились бы в одном котле, а общались бы с
широким кругом людей. Там мы не ели бы себя поедом; общение с другими
людьми заглушило бы в нас комплекс вины.
Но контакты с теми, кто непричастен к этой работе, неизбежно дали бы
повод для всякого рода слухов, привели бы к утечке информации, а в нашем
деле это недопустимо.
Ведь если б население Земли узнало, что они создают, точнее, пытаются
создать, это вызвало бы такую бурю протеста, что, возможно, пришлось бы
отказаться от осуществления замысла.
Даже здесь, подумал Лодж, даже здесь кое-кого гложут сомнения и
страх.
Человеческое существо должно ходить на двух ногах, иметь две руки,
пару глаз, пару ушей, один нос, один рот, не быть чрезмерно волосатым. И
оно должно именно ходить, а не прыгать, ползать или катиться.
Искажение человеческого облика, говорят они, надругательство над
человеческим достоинством; каким бы могуществом ни обладал Человек, в
своей самонадеянности он замахнулся на то, что ему не по плечу.
Раздался стук в дверь. Лодж обернулся.
- Войдите, - громко сказал он.
Дверь открылась. На пороге стояла доктор Сьюзен Лоуренс,
флегматичная, бесцветная, аляповато одетая женщина с квадратным лицом,
выражавшим твердость характера и упрямство.
Она увидела его не сразу и, стоя на пороге, вертела головой по
сторонам, пытаясь отыскать его в полутьме комнаты.
- Идите сюда, Сью, - позвал он.
Она приоткрыла дверь, пересекла комнату и, остановившись рядом с ним,
молча уставилась на пейзаж за окном.
Наконец она заговорила:
- Он ничем не был болен, Бэйярд. У него не обнаружено никаких
признаков заболевания. Хотела бы я знать...
Она умолкла, и Лодж почти физически ощутил, как беспросветно мрачны
ее мысли.
- Достаточно скверно, - произнесла она, - когда человек умирает от
точно диагностированного заболевания. И все же не так страшно терять людей
после того, как сделаешь все возможное, чтобы их спасти. Но Генри нельзя
было помочь. Он скончался мгновенно. Он был мертв еще до того, как
ударился об стол.
- Вы обследовали его?
Она кивнула.
- Я поместила его в анализатор. У меня на руках три катушки пленок с
записью результатов обследования. Я их просмотрю... попозже. Но могу
поклясться, что он был совершенно здоров.
Сью крепко сжала его руку своими короткими толстыми пальцами.
- Он не захотел больше жить, - проговорила она. - Ему стало страшно.
Он решил, что близок к какому-то открытию, и его охватил смертельный ужас
перед тем, что он может открыть.
- Мы должны все это выяснить, Сью.
- А для чего? - спросила она. - Для того чтобы научиться создавать
людей, способных жить на планетах, условия на которых не пригодны для
существования Человека в его естественном облике? Чтобы научиться
вкладывать разум и душу Человека в тело чудовища, которое изведется от
ненависти к самому себе?..
- Оно не будет себя ненавидеть, - возразил Лодж. - Ваша точка зрения
основана на антропоморфизме. Никакое живое существо никогда не кажется
самому себе уродливым, потому что оно, не размышляя, принимает себя таким,
какое оно есть. Чем мы можем доказать, что Человек доволен собой больше,
чем насекомое или жаба?
- К чему все это? - не унималась она. - Нам же не нужны те планеты.
Сейчас планет у нас навалом - куда больше, чем мы в состоянии
колонизировать. Одних только планет земного типа хватит на несколько
столетий. Хорошо, если удастся их, я уж не говорю - освоить полностью, а
хотя бы заселить людьми в ближайшие пятьсот лет.
- Мы не имеем права рисковать, - сказал Лодж. - Пока у нас еще есть
время, мы должны сделать все, чтобы стать хозяевами положения. Подобных
проблем не возникало, когда мы жили только на Земле, чувствовали себя в
относительной безопасности. Но обстоятельства изменились. Мы проникли в
космос, стали летать к звездам. Где-то в глубинах Вселенной есть другие
цивилизации, другие мыслящие существа. Иначе и быть не может. И
когда-нибудь мы с ними встретимся. На этот то случай нам необходимо
укрепить свои позиции.
- И для укрепления наших позиций мы будем основывать колонии
человеко-чудовищ. Я понимаю, Бэйярд, все хитроумие этого плана. Признаю,
что мы сумеем сконструировать особые тела, мышцы, кости, нервные волокна,
органы коммуникации с учетом специфики условий на тех планетах, где
нормальное человеческое существо не проживет и минуты. Допустим, мы
обладаем высокоразвитым интеллектом и прекрасно знаем свое дело, но этого
ведь недостаточно, чтобы вдохнуть в такие тела жизнь. Жизнь - это нечто
большее, чем просто коллоид из комбинации определенных элементов. Нечто
совершенно иное, непостижимое, скрытое от нас за семью печатями.
- А мы все-таки дерзнем, - сказал Лодж.
- Первоклассных специалистов вы превратите в душевнобольных, -
взволнованно продолжала она. - Кое-кого из них вы убьете - не руками,
конечно, а своим упорством. Вы будете держать их взаперти годами, а чтобы
они протянули подольше, одурманите их этим Спектаклем. Но тайну сотворения
жизни вы не раскроете, ибо это вне человеческих возможностей.
Она задыхалась от ярости.
- Хотите пари? - рассмеявшись, спросил он.
Она стремительно повернулась к нему лицом.
- Бывают моменты, - произнесла она, - когда я жалею, что принесла
присягу. Крупица цианистого калия...
Он взял ее за руку и подвел к письменному столу.
- Давайте выпьем, - предложил он. - Убить меня вы всегда успеете.

3
К обеду они переоделись.
Так было заведено. Они всегда переодевались к обеду.
Это, как Спектакль, входило в постепенно сложившийся ритуал, который
они строго соблюдали, чтобы не сойти с ума, не забыть, что они
цивилизованные люди, а не только беспощадные охотники за знаниями,
пытающиеся решить проблему, которую любой из них с радостью предпочел бы
не решить.
Они отложили в сторону скальпели и прочие инструменты, зачехлили
микроскопы; они аккуратно расставили по местам пробирки с культурами,
убрали в шкафы сосуды с физиологическим раствором, в котором хранились
препараты. Они сняли передники, вышли из лабораторий и закрыли за собой
двери. И на несколько часов забыли - или постарались забыть - кто они и
над чем работают.
Они переоделись к обеду и собрались в так называемой гостиной, где
для них были приготовлены коктейли, а потом перешли в столовую, делая вид,
что они самые обыкновенные человеческие существа, не более... и не менее.
На столе - посуда из изысканного фарфора и тончайшего стекла, цветы,
горящие свечи. Они начали с легкой закуски, за которой последовали
разнообразные блюда, подававшиеся в строгой очередности специально
запрограммированными роботами с безупречными манерами; на десерт были сыр,
фрукты и коньяк, а для любителей - еще и сигары.
Сидя во главе стола, Лодж перебегал взглядом с одного обладавшего на
другого и в какой-то момент встретился глазами с Сью Лоуренс, и его
заинтересовало, в самом ли деле она так сердито насупилась или ее лицо
казалось угрюмым из-за переменчивой игры теней и света.
Они беседовали, как беседовали за каждым обедом, - пустая светская
болтовня беззаботных, легкомысленных людей. То был час, когда они глушили
в себе чувство вины, смывая с души ее кровавые следы.
Лодж про себя отметил, что сегодня они не в силах выбросить из
сознания то, что произошло днем, потому что говорили они о Генри Грифисе и
его внезапной смерти, а на их напряженных лицах застыло выражение
деланного спокойствия. Генри был человеком своеобразным, его обуревали
слишком сильные страсти, и никто из них так до конца и не понял его.
1 2 3 4 5 6 7