"Ты мне чуть глаз не выбил", - повторил
я, замечая, что голова его лежит на голой от снега теплой
крышке канализационного люка, и вода от талого снега в стальных
выемках букв на крышке потихоньку смешивается с вытекающей
из-под снежно-седых волос кровью,... и сладкий пар от горячей
крови смешивается с кислым паром от подземного ручья
испражнений. "Ты мне чуть глаз не выбил!" -раздражаясь тем, что
он не хочет вставать, я схватил паренька за жесткие волосы =
снег посыпался с них, как штукатурка с разбитой стены. Паренек
ничего не ответил, только продолжал улыбаться, притворяясь
спящим. "Ты мне чуть глаз не выбил, сука!" - заорал я в
исступлении, сглухим звоном прикладывая паренька головой о
крышку люка в надежде, что проснется...
Паренек лежал, не шевелясь, и я затрясся от бессильной
злобы: "Гадина такая, лежит и претворяется глухим, а я тут..."
Но вот новая мысль захватила меня, и я сам застыл, широко
раскрытыми глазами вглядываясь в отсвечивающее фонарным неоном
матовое лицо паренька: оно мне показалось вдруг разительно
красивым, как у мраморной статуи греческого бога.
Я осторожно смахнул налипшие снежинки с его белокаменной
щеки и чуть отстранился, любуясь, - и новое наваждение: это
лицо мне было знакомо, как свое собственное, просто до смешного
знакомо, и я без труда вспомнил, где его видел... Гроб на
столе, сказочно красивые цветы, сладко пьянящие безудержным
ароматом, и точно такое же красивое лицо - точно такое же по
своей красоте, проникнутой холодным совершенством
потустороннего мира.
"Ер-рунда! - я передернулся, как бы сбрасывая с себя
навязчивое воспоминание о похоронах матери. - Просто все
покойники на одно лицо..." И только тут до меня дошла,
навалившись всей своей тяжестью, непоправимость случившегося:
"Он мертв... Безвозвратно... Это я убил его... Надо спрятать
труп... Быстрее... Быстрее! Быстрее!! Быстрее!!!" Трясясь, как
в лихорадке, не то от холода, не то от страха, я кинулся
подбирать высыпавшиеся из чемодана тряпки и, зачем-то отряхивая
их от снега, принялся накрывать ими труп, отчетливо ощущая себя
при этом гадливой кошкой, которая, прижав уши, брезгливо
закапывает лапой собственное дерьмо... Наконец, я осознал весь
идиотизм того, что я делаю - мне стало до смерти смешно, и,
прыснув, как блевотиной, истеричным смехом, я быстро побежал
прочь, давясь собственным хохотом вперемешку с морозным ветром.
Я бежал, но, как в кошмарном сне, мне казалось, что я
бессильно перебираю по воздуху ногами, не в силах сдвинуться с
места. Наконец, я нашел в себе силы прервать этот кошмар и на
самом деле остановился... Место, в котором я очутился, было
совершенно мне незнакомо, и более того, меня окружали странные
объекты и предметы, которым я даже не знал имен: какие-то
огромные стоящие торчком параллелепипеды с редкими светящимися
дырами, излучающие свет узкие длинные цилиндры, безобразные
корявые создания с торчащими в разные стороны отростками,
колющие лицо мелкие крупицы белого вещества... Я попытался
сообразить, где нахожусь, и не смог. Было такое ощущение, что я
только что свалился с неба на незнакомую планету. Где я? Где
я... и кто я? Не без удивления я обнаружил, что, как
новорожденный ребенок, не знаю ни названия вещей, ни
собственного имени... Но этого не может быть! Не ребенок я ведь
на самом-то деле, а если я взрослый человек, то у меня должно
быть имя и должна быть прошлая жизнь! В полном отчаянии я стал
биться головой о безымянную вертикальную плоскость и усиленно
вспоминать... и вспомнил! Да, я отчетливо вспомнил свое имя:
меня зовут Зоровавель. Но одного имени мало... Кто я и откуда
взялся? Я напряг мозговые извилины и попытался вспомнить свою
прошлую жизнь, но ничего путного из этого не выходило: передо
мной назойливо вставал образ какого-то мелкого лживо-фальшивого
человечка по имени Сергей Сизов, предавшего и обгадившего все
на свете... И вдруг мне стало страшно и противно, будто я
увидел перед собой мерзкого насекомого - я ясно осознал, что до
этого самого дня и часа, до этой последней минуты жил жизнью
этого человечка и фактически был им!
Осознав эту страшную истину, я вновь обрел четкую память и
увидел, что стою на краю центральной площади Углова. Более
того, я вспомнил во всех деталях, как очутился на этом месте и
все, что этому предшествовало... О, Боже, за что мне такое
наказание?! Разве может порхающая на солнечной поляне бабочка
отвечать за дремавшего в темном коконе червя?! Бабочке даже
проще: ее никто не спутает с червем, а я унаследовал от
одиозного Сизова его тело, внешность, голос и даже отпечатки
пальцев! Как мне теперь доказать людям, что я не бездушный
убийца, а тот самыймессия, который призван спасти мир от
гибели?! Для всех остальных я тот же Сергей Сизов, и что я могу
представить в доказательства своей невиновности? С души ведь
нельзя снять отпечаток как с пальцев.
"Я не убивал!" - заплакал я, представив, как наутро найдут
забросанный тряпками труп, а рядом с ним - брошеный чемодан
Сизова, и будут разыскивать свидетелей, показывая людям
фотографию с моим лицом. Когда меня, наконец, найдут и
арестуют, что я представлю в свое оправдание? Гороскоп? Если
даже и поверят в мою искренность, то отправят на
психиатрическую экспертизу, а что я скажу искушенным в своем
деле эскулапам? Что я - космический мессия, зачатый звездами в
теле Сизова-убийцы? В лучшем случае меня ждет психушка с
диагнозом "мания величия". О, ужас, что делать?! В поиске
ответа я обратил взор к звездам, но вместо
путеводного света мне полетели в глаза колкие белые мухи, и
я почувствовал себя потерявшимся в лесу ребенком.
Поразмыслив, как мне быть, я решил пока что отправиться к
старому надежному приятелю Сизова Мишке Палкину. Несмотря на
поздний час, окна квартиры Палкина были ярко освещены.
"Наверное, пишет", - подумал я, вспомнив, что Мишка в последние
два года стал серьезно заниматься живописью. И точно: дверь
открыл сам Мишка в замазанном красками синем рабочем халате.
- А-а, привет, сколько лет сколько зим! - радостно закричал
он, раздвигая руки как для объятий, но в то же время
отодвигаясь назад. - Обнял бы тебя, но, сам видишь, весь в
разноцветном дерьме, смотри не вляпайся!
- А ты что, всегда по ночам работаешь? - спросил я, снимая
в прихожей пальто.
- Сегодня просто натурщица Надюша задержалась - никак детей
спать уложить не могла. Да ты проходи, присаживайся, а я, с
твоего позволения, закончу.
Я зашел в комнату и увидел в ближнем ее конце мальберт, а в
дальнем, всего в трех метрах, - стоящую на четвереньках задом к
художнику обнаженную женщину пышных форм. Переведя взгляд на
мольберт, я увидел на нем холст, на котором был размашисто
намазан маслом розово-желтый квадрат с закругленными краями и
вертикальной коричневой полосой посередине. Я скосил на Мишку
вопросительный взгляд, мол, что бы это значило?!
- Картина называется "Окно в Европу", - спокойно пояснил
Мишка, щедро накладывая на холст краску.
- Э-э... - проснувшийся во мне Сизов, вернее, то, что от
него осталось, хотел было отпустить по этому поводу похабную
остроту, но я тут же осадил его и промолчал.
- Что ты говоришь? - спросил Мишка, не поворачивая головы.
- Нет, ничего, кхе-кхе, - откашлялся я.
- Скоро там? - недовольно поинтересовалась Надюша,
поеживаясь голым задом. - У тебя тут, Палкин, сквозняки - мне в
щель задувает!
- Сейчас, сейчас, еще парочка штрихов, - прищурился Мишка
на свое творение.
Минут через пять он закончил и Надюша, одевшись на кухне,
ушла, даже не удостоив взглядом художественную интерпретацию
своей натуры.
- Ну что, палкой выгнали из дома? - спросил Мишка, кивая на
мой синяк.
- Не в этом дело...
- А в чем?
- Как бы тебе объяснить... В общем, считай, что я начал
новую жизнь.
- В который раз, старик? - серьезно спросил Мишка, вдумчиво
вытирая пестрые руки тряпкой.
- Представь себе, в первый, - так же серьезно ответил я.
- Тогда давай за твой день рождения! - достал он из бара
бутылку грузинского коньяка.
- Давай, - охотно согласился я.
- У тебя теперь, может, и имя другое? - весело
поинтересовался Мишка, зажевывая коньяк горбушкой черного
хлеба.
- Да, другое, - подтвердил я, - меня теперь зовут
Зоровавель.
- Любопытно, - пристально посмотрел на меня Мишка, замечая,
что я не шучу. - Откуда такое ангельское имя?
- Я с ним родился, - многозначительно ответил я.
- Однако... - в мишкином взгляде сверкнула задорная
подозрительность. - Во всяком случае, звучит слишком
протокольно, поэтому я буду звать тебя Зоро, как в детстве.
Помнишь, игра была такая в честного бандита?
- Как тебе угодно, - пожал я плечами.
- Вот и ладушки! - Мишка одобрительно хлопнул меня по
плечу, но тут же спросил. - Нет, старик, а если серьезно?
- Серьезней не бывает, - засмеялся я.
- Ну ладно, Зоро, так Зоро, - сдался Мишка, - шут с тобой!
Сейчас саньки придут на "смотрины"...
- Кто-то? - в свою очередь глянул я на Мишку недоуменно.
- Ну... в Питере митьки, а у нас в Углове саньки - группа
художников такая, называется по имени основоположника Саньки
Куряева. Держи картуз, - протянул он мне фуражку
железнодорожника, только без кокарды.
- Зачем?
- Это у нас атрибут такой, одевай, чтобы лишних вопросов не
было.
- И что, саньки только по ночам в гости ходят? - спросил я,
нахлобучивая на затылок тесную фуражку.
- Да нет же, только когда "смотрины" - это когда "братва"
на "погляд" собирается.
- Объяснил! - рассмеялся я.
- Короче, обычай у нас такой: когда кто-нибудь из саньков
новую картину напишет, остальные к нему в час ночи ее смотреть
приходят. Это называется "когда час пробьет", - растолковал
Мишка.
К часу ночи и правда собрались саньки: четыре парня и три
девушки, причем все парни были в картузах, а девушки - в туго
повязанных вокруг головы ситцевых косынках с узлом на затылке.
Все они, да и я тоже, с нетерпением ждали назначенного часа,
искоса поглядывая на накрытый черной тряпицей мольберт с
новоиспеченным шедевром. Наконец, час пробил, и Мишка
торжественно возвестил: "Явление угловского Христа народу"! С
этими словами он сорвал с холста тряпицу, обнажая свое
творение, и свету предстало полотно с изображенным на нем
длиннющей очередью, в самом начале которой дородная бабуля
выталкивала круглой грудью из ряда тупо скучающих в ожидании
неизвестно чего граждан немощного человечка в белой хламиде до
пят и с жидким ореолом над макушкой. Изо рта бабули выдувался
радужный мыльный пузырь со словами "Вас здесь не стояло!".
- Мощная идея, - достаточно серьезно заметил кто-то.
- А за чем очередь? - взволнованно спросил я Мишку.
- Спроси уж прямо, старик, "что дают?", - заржал он в
ответ.
- А все же? - настаивал я.
- Ну, скажем... - замялся Мишка, очевидно, соображая, как
бы поэффектнее сострить.
- За помидорами, - подсказала ему высокая девушка в алой
косынке с выбивающимися из-под нее ржаными кудряшками.
- Почему за помидорами? - спросил Мишка, удивляясь тому,
что это не похоже на остроту.
- Потому что я их люблю, - просто ответила девушка.
- Поразительно! - сказал я сквозь общий смех, вспоминая,
как не так давно Сизова действительно выгнали из очереди за
помидорами.
Когда смотрины закончились, Мишка завел древний патефон, и
начались танцы под шуршащие "Амурские волны". Я пригласил на
вальс высокую блондинку - любительницу помидоров.
- Как вас зовут? - спросил я, топчась в обнимку с ней в
тесной комнате.
- Марьяна, - ответила она.
- Оригинальное имя.
- Очень! - расхохоталась она. - Всех подружек саньков зовут
так. Здесь все - или Санька, или Марьяна.
- Не все, возразил я, прозрачно намекая на себя.
- Да что вы говорите! - весело состроила она мне глазки.
- Меня зовут Зоро, - сообщил я ей по секрету на ухо.
- Симпатичное имя, - похвалила она, - только немного
бандитское...
"Сизов наверняка затащил бы ее сейчас в ванную, как некогда
свою будущую жену, - сказал я себе, - но я не сделаю этого,
потому что не хочу опошлять такой чудный вечер". Моя партнерша
тотчас почувствовала, что я настроен вполне миролюбиво, и мы
очень мило провели с ней остаток ночи, беспрерывно вальсируя и
болтая о всякой ерунде. "Бедный Сизов, - вздохнул я про себя,
засыпая под утро в кресле в обнимку с обвившей мою шею
очаровательной блондинкой, - он не дожил до этого дня, так и не
став ни мессией, ни настоящим человеком".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23