Что вы со мной делаете? Кто вы такие?
Скажите мне, где я!
Две дружеские руки мягко опустились на мои руки, и голос человека
молодого, голос, звучавший теплотой, голос успокаивающий и симпатичный
ответил мне на безупречном французском языке:
- Месье Лебри, пожалуйста, не волнуйтесь! Вы окружены только
друзьями. Этот дом - храм науки. Постольку поскольку это касается лично
вас, вы можете считать его клиникой глазных болезней. Я ваш врач, и я
должен вам сказать не из тщеславия, но только ради того, чтобы вас
успокоить, что я пользуюсь здесь некоторой известностью.
- Господин старший врач! Я еще раз вас спрашиваю: где я нахожусь?
- Я не военный врач, - ответил незнакомец, и я услышал, как он
улыбнулся. - Называйте меня... называйте меня доктор Прозоп.
- Вы грек? Турок? Австриец? Болгарин? - спросил я, ощущая
бессознательный страх.
- У науки нет родины, месье Лебри! Не все ли вам равно? Но, ради
бога, успокойтесь! Я не могу себе представить, чего вы боитесь или что
подозреваете!..
Его сильная рука сжала мою, и он серьезно, даже торжественно
проговорил:
- От имени всех моих здесь присутствующих сотрудников я клянусь вам,
что мы как врачи имеем относительно вас только дружеские намерения и
стремимся оказать вам помощь. Все, что только мы в силах сделать для вас,
чтоб облегчить, улучшить ваше состояние, будет сделано.
Но я все-таки хорошо помнил жестокость, проявленную по отношению ко
мне в момент похищения из лазарета, и, несмотря ни на какие уверения,
содрогнулся при мысли о таинственном характере моего приключения.
- Но почему... почему ваши агенты выбрали именно меня из всех тех
раненых, которые там были?
- Вы представляете для нас особенно интересный случай.
- Особенно интересный? Во всяком случае, кажется не слишком
благодарный...
- Посмотрим! Не теряйте надежды, месье Лебри, и будемте друзьями.
Мой милый Бар, вы знаете, что почти нельзя ошибиться в интонации. На
самом деле, разве эти люди не сделали всего, что от них зависело, чтобы
спасти мне зрение? А раз это им не удалось, не было ли с их стороны
искренним заблуждением, когда они решили, что... Но не будем забегать
вперед.
Я прожил в этом неизвестном мне уголке земли целых три недели. Меня
лечили, и я пользовался великолепным уходом. Мне была предоставлена
просторная комната, которая очень тщательно проветривалась. Все мои
требования и желания немедленно приводились в исполнение ловкими и
умелыми, но бессловесными слугами. Доктор "Прозоп" всячески старался
развлекать меня и тратил на это немало времени. Должен сказать, что я
всегда с удовольствием слушал его, потому что это человек совершенно
исключительно образованный и с необычайно широкими взглядами... Вместе с
тем, я не имел решительно никаких сведений относительно войны; доктор
притворялся, что не интересуется войной. Когда я обратился к нему с
просьбой написать моей матери письмо, чтобы хоть отчасти ее успокоить, он
прямо ответил мне, что пока это совершенно невозможно. Я тщетно напрягаю
свою память, чтобы припомнить хотя бы один случай, когда он солгал мне,
и... не могу. Но ведь иногда молчание или умышленное утаивание
какой-нибудь мысли равносильно лжи. Во всяком случае, я ничего не берусь
утверждать. В конце концов, я даже не знаю, что он был за человек... Ему,
несомненно, было крайне важно заручиться моим доверием и моим
благорасположением.
В один прекрасный день, закончив мою обычную утреннюю перевязку, он
обратился ко мне со следующими словами:
- Бедный мой Лебри, я вами недоволен. С вашими глазами дело обстоит
не так, как я бы этого желал.
Я должен вам сказать, Бар, что я уже приучил себя к мысли, что я
ослеп на всю жизнь, и потому это его замечание не произвело на меня
никакого впечатления.
- Самое лучшее, - продолжал Прозоп, - самое лучшее, что вы можете,
по-моему, сделать, это совсем избавиться от глаз. Они вам могут только
повредить, разрушая окружающие их ткани. Кроме того, - я, конечно, не
хотел бы напрасно вас обнадеживать, - но мне кажется, что нам до известной
степени удастся восполнить этот пробел.
- Зачем такие злые шутки, доктор? Раз у меня не будет глаз...
- Все будет зависеть от того, что мы найдем под глазным яблоком. Вы
понимаете? Все будет зависеть от состояния зрительного нерва. Во всяком
случае, мы еще поговорим с вами об этом, Лебри! А пока что я советую вам
решиться удалить глаза. Я считаю это безусловно необходимым и настаиваю на
этом. Мы назначим операцию на завтра утром, не правда ли?
Я согласился на это без малейшего колебания. За последнее время мои
уже бесполезные для меня глаза как-то отяжелели, стали гореть, и, как мне
казалось, словно увеличились в объеме. Временами все это вызывало
настолько мучительные ощущения, что невольно заставляло меня мечтать о той
операции, которую только что предложил мне Прозоп. Кроме того, я повторяю,
что он безусловно внушал мне доверие. И весь этот дом был так полон
спокойствия и тишины! Я никогда не слышал ни единого крика, не замечал
никакого подозрительного волнения. Благодаря своему вынужденному безделью,
я часами лежал, тоскуя и мечтая о милой, прекрасной родине, которую уже
никогда не увидят мои глаза (меня могло исцелить только чудо, а в это я не
особенно верил). Прислушиваясь на досуге ко всему, я никогда не слышал
ничего необычайного. Даже тогда, когда я нарочно старался вслушаться в
звуки, раздававшиеся в моей темнице, стараясь угадать, что в ней
происходит, я различал только шум, говоривший мне о мире и упорном труде.
Обычно это работали машины; до меня доносился ритмический грохот какой-то
механической мастерской. Но все это производило впечатление чего-то
спокойного, добродушного, успокоительного...
Утром следующего дня у меня уже не было глаз.
Очнувшись от наркоза, я невольно поддался ощущению какой-то
бессознательной грусти, но Прозоп с необычайным энтузиазмом сообщил мне,
что операция сошла прекрасно и что все говорит в пользу того, что тот
опыт, о котором он мне говорил, удастся.
- Зрительный нерв не затронут. Дадим ране зажить. Лебри, вы родились
под счастливейшей звездой! Ваше имя будет связано с сенсационнейшими
открытиями...
Уже потом он мне сказал, что совершенно не знал, удастся ли этот
предложенный им опыт; мне кажется, что он лишь до некоторой степени
рассчитывал на положительный результат; но ему нужно было меня
подбодрить... Во всяком случае, несмотря на то, что я закидал его
вопросами, я не добился от него никакого объяснения по поводу самой
сущности этого эксперимента. И вы легко можете себе представить, сколько
различных предположений наводнило мой мозг. Я поочередно останавливался то
на мысли, что мне будет сделана пересадка, то на мысли о каком-нибудь
новом оптическом изобретении. Я видел себя то с глазами какого-нибудь
животного, то с искусственными глазами, созданными каким-то гениальным
оптиком. Но как бы то ни было, я уже видел себя зрячим. Прозоп ведь
настойчиво указывал на полную жизнеспособность зрительного нерва.
Вы, наверное, обвиняете меня в излишней доверчивости, мой друг? Но
если бы вы только знали, что таится для слепого под этим одним маленьким
словом "видеть"! А кроме того, разве то, что произошло, не более
необычайно, не более фантастически чудесно, чем какое-либо искусственное
зрение?
Если вы хотите, я когда-нибудь перечислю вам (по крайней мере
постольку, поскольку я отдавал себе в этом отчет и мог запомнить) все те
подготовительные меры, которым я подвергался: меня лечили всевозможными
способами, делали всякие измерения, сняли слепки с глазных впадин и
наконец ввели в них два абсолютно гладких тела, которые в совершенстве к
ним прилегали. Их почти тотчас же извлекли. Это пробное введение каких-то
непонятных предметов в глазные впадины производилось в присутствии
нескольких человек, которые, не стесняясь, очень много говорили между
собой на своем непонятном языке. В тот раз меня расспрашивал о моих
впечатлениях и ощущениях не Прозоп, а какой-то старик с тягучим голосом,
напоминавшим шарманку. По-французски? Да, да, конечно, но не так чисто,
как говорил Прозоп, и со всеми интонациями таинственного волапюка. Я
сказал ему, что введение двух шаров в глазные впадины не вызвало ни
болезненных, ни неприятных ощущений, и я понял, что он испытал
удовлетворение, услышав такой ответ.
Спустя несколько дней меня усыпили во второй раз.
После первой операции мое пробуждение сопровождалось рвотой и другими
явлениями, которые вам, наверное, хорошо знакомы: перед глазами у меня
мелькали яркие шары, временами мне казалось, что я что-то вижу, но что
именно - никак не могу разглядеть. Я знал, что все эти обманчивые
впечатления вызваны раздражением зрительного нерва, которому свойственно
реагировать таким образом на боль. А боль эта была результатом удаления
моих уже ненужных и мертвых глаз. Ввиду всего этого, когда я почувствовал
после второй операции, что пары эфира постепенно рассеиваются и что я
начинаю различать очертания неясных предметов, представлявшихся мне в виде
сочетаний света и тени, я спокойно решил, что это просто аналогичные
первому случаю ощущения.
Но мало-помалу, постепенно пробуждаясь от глубокого сна, в который я
был погружен во время наркоза, я стал отдавать себе более ясный отчет в
своих восприятиях. Я чувствовал, что лежу на спине и что на глазах у меня
плотная, толстая повязка... И тем не менее...
"Нет, нет, - подумал я, - я еще не проснулся. Наоборот, я несомненно
нахожусь в состоянии самого глубокого наркоза. Я являюсь жертвой
оптического обмана. И это, это... не может быть ничем другим, как только
косвенным результатом испытываемой боли - боли, которой я не чувствую,
благодаря анестезии. Несомненно, это просто лишь раздражение нерва,
неизбежное при операции явление: это укол, разрез, превратившиеся в
зрительную галлюцинацию... Но нет! Ведь мои веки плотно сжаты, и на моих
глазах повязка..."
Ужасное заблуждение! Я бесспорно не спал. Я был в полном сознании и
мог здраво рассуждать; но тем не менее я видел перед собой страшное и
фантастической существо, излучавшее из себя свет.
5. ЧУДО
- Представьте себе, - продолжал Жан Лебри, - человеческую фигуру,
составленную из ряда переплетающихся между собой нитей различной толщины.
Это было что-то вроде раскаленной сетки, светящейся фиолетовым светом; эта
сетка своими воздушными разветвлениями и переплетениями создавала легкое
подобие свойственного человеку облика. Передо мной был человек, как бы
сплетенный из светящихся корней дерева, человек, состоящий из массы
отдельных ветвей. Его мозг, среди окружавшей темноты, казался мне нежной и
волнистой световой глыбой, а длинная светящаяся линия спинного мозга
представлялась в виде приведенной в действие Гейслеровской трубки.
Видение пошевелилось. Его очертания словно были нарисованы фосфором
на черной грифельной доске. Между этими тончайшими нитями (некоторые из
них были значительно тоньше человеческого волоса) я различал какую-то
туманную массу фиолетового оттенка, которая, заполняя пустые пространства,
восстанавливала контуры человеческого тела и давала общий абрис
индивидуума.
- Что такое я вижу? - воскликнул я в ужасе.
Светящиеся нити, составлявшие нижнюю часть лица моего фосфорического
призрака, стали ритмично сокращаться и расширяться. Нити шеи и горла тоже
немедленно проявили свою деятельность, а в мозгу, слева от лба, появилась
особенно ярко светящаяся точка. Это повышенное светоизлучение передалось
из ярко вспыхнувшей области мозга по всей сети нитей. Мерцающий огонек
пробежал по ним, как пробегает колеблющееся пламя по тлеющим углям под
неожиданным порывом ветра.
Нагнувшись ко мне, привидение заговорило:
- Вы видите, Лебри? Вы видите? Неужели же это правда?
- Да, - отвечал я, узнав голос доктора Прозопа. - Я вижу даже сквозь
закрытые веки и плотные ткани повязки. Я вижу совершенно невообразимое
зрелище!
- Вы в этом уверены? Скажите же мне, скажите же мне скорее, что вы
различаете?
Я рассказал ему. К моему удивлению (если я вообще мог еще чему-нибудь
удивляться) сетчатый светящийся человек неожиданно проделал несколько
пластических телодвижений и поворотов. Всякий другой на его месте бросился
бы на колени и стал бы благодарить бога, но Прозоп, довольный судьбой,
выражал свою радость, танцуя танго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Скажите мне, где я!
Две дружеские руки мягко опустились на мои руки, и голос человека
молодого, голос, звучавший теплотой, голос успокаивающий и симпатичный
ответил мне на безупречном французском языке:
- Месье Лебри, пожалуйста, не волнуйтесь! Вы окружены только
друзьями. Этот дом - храм науки. Постольку поскольку это касается лично
вас, вы можете считать его клиникой глазных болезней. Я ваш врач, и я
должен вам сказать не из тщеславия, но только ради того, чтобы вас
успокоить, что я пользуюсь здесь некоторой известностью.
- Господин старший врач! Я еще раз вас спрашиваю: где я нахожусь?
- Я не военный врач, - ответил незнакомец, и я услышал, как он
улыбнулся. - Называйте меня... называйте меня доктор Прозоп.
- Вы грек? Турок? Австриец? Болгарин? - спросил я, ощущая
бессознательный страх.
- У науки нет родины, месье Лебри! Не все ли вам равно? Но, ради
бога, успокойтесь! Я не могу себе представить, чего вы боитесь или что
подозреваете!..
Его сильная рука сжала мою, и он серьезно, даже торжественно
проговорил:
- От имени всех моих здесь присутствующих сотрудников я клянусь вам,
что мы как врачи имеем относительно вас только дружеские намерения и
стремимся оказать вам помощь. Все, что только мы в силах сделать для вас,
чтоб облегчить, улучшить ваше состояние, будет сделано.
Но я все-таки хорошо помнил жестокость, проявленную по отношению ко
мне в момент похищения из лазарета, и, несмотря ни на какие уверения,
содрогнулся при мысли о таинственном характере моего приключения.
- Но почему... почему ваши агенты выбрали именно меня из всех тех
раненых, которые там были?
- Вы представляете для нас особенно интересный случай.
- Особенно интересный? Во всяком случае, кажется не слишком
благодарный...
- Посмотрим! Не теряйте надежды, месье Лебри, и будемте друзьями.
Мой милый Бар, вы знаете, что почти нельзя ошибиться в интонации. На
самом деле, разве эти люди не сделали всего, что от них зависело, чтобы
спасти мне зрение? А раз это им не удалось, не было ли с их стороны
искренним заблуждением, когда они решили, что... Но не будем забегать
вперед.
Я прожил в этом неизвестном мне уголке земли целых три недели. Меня
лечили, и я пользовался великолепным уходом. Мне была предоставлена
просторная комната, которая очень тщательно проветривалась. Все мои
требования и желания немедленно приводились в исполнение ловкими и
умелыми, но бессловесными слугами. Доктор "Прозоп" всячески старался
развлекать меня и тратил на это немало времени. Должен сказать, что я
всегда с удовольствием слушал его, потому что это человек совершенно
исключительно образованный и с необычайно широкими взглядами... Вместе с
тем, я не имел решительно никаких сведений относительно войны; доктор
притворялся, что не интересуется войной. Когда я обратился к нему с
просьбой написать моей матери письмо, чтобы хоть отчасти ее успокоить, он
прямо ответил мне, что пока это совершенно невозможно. Я тщетно напрягаю
свою память, чтобы припомнить хотя бы один случай, когда он солгал мне,
и... не могу. Но ведь иногда молчание или умышленное утаивание
какой-нибудь мысли равносильно лжи. Во всяком случае, я ничего не берусь
утверждать. В конце концов, я даже не знаю, что он был за человек... Ему,
несомненно, было крайне важно заручиться моим доверием и моим
благорасположением.
В один прекрасный день, закончив мою обычную утреннюю перевязку, он
обратился ко мне со следующими словами:
- Бедный мой Лебри, я вами недоволен. С вашими глазами дело обстоит
не так, как я бы этого желал.
Я должен вам сказать, Бар, что я уже приучил себя к мысли, что я
ослеп на всю жизнь, и потому это его замечание не произвело на меня
никакого впечатления.
- Самое лучшее, - продолжал Прозоп, - самое лучшее, что вы можете,
по-моему, сделать, это совсем избавиться от глаз. Они вам могут только
повредить, разрушая окружающие их ткани. Кроме того, - я, конечно, не
хотел бы напрасно вас обнадеживать, - но мне кажется, что нам до известной
степени удастся восполнить этот пробел.
- Зачем такие злые шутки, доктор? Раз у меня не будет глаз...
- Все будет зависеть от того, что мы найдем под глазным яблоком. Вы
понимаете? Все будет зависеть от состояния зрительного нерва. Во всяком
случае, мы еще поговорим с вами об этом, Лебри! А пока что я советую вам
решиться удалить глаза. Я считаю это безусловно необходимым и настаиваю на
этом. Мы назначим операцию на завтра утром, не правда ли?
Я согласился на это без малейшего колебания. За последнее время мои
уже бесполезные для меня глаза как-то отяжелели, стали гореть, и, как мне
казалось, словно увеличились в объеме. Временами все это вызывало
настолько мучительные ощущения, что невольно заставляло меня мечтать о той
операции, которую только что предложил мне Прозоп. Кроме того, я повторяю,
что он безусловно внушал мне доверие. И весь этот дом был так полон
спокойствия и тишины! Я никогда не слышал ни единого крика, не замечал
никакого подозрительного волнения. Благодаря своему вынужденному безделью,
я часами лежал, тоскуя и мечтая о милой, прекрасной родине, которую уже
никогда не увидят мои глаза (меня могло исцелить только чудо, а в это я не
особенно верил). Прислушиваясь на досуге ко всему, я никогда не слышал
ничего необычайного. Даже тогда, когда я нарочно старался вслушаться в
звуки, раздававшиеся в моей темнице, стараясь угадать, что в ней
происходит, я различал только шум, говоривший мне о мире и упорном труде.
Обычно это работали машины; до меня доносился ритмический грохот какой-то
механической мастерской. Но все это производило впечатление чего-то
спокойного, добродушного, успокоительного...
Утром следующего дня у меня уже не было глаз.
Очнувшись от наркоза, я невольно поддался ощущению какой-то
бессознательной грусти, но Прозоп с необычайным энтузиазмом сообщил мне,
что операция сошла прекрасно и что все говорит в пользу того, что тот
опыт, о котором он мне говорил, удастся.
- Зрительный нерв не затронут. Дадим ране зажить. Лебри, вы родились
под счастливейшей звездой! Ваше имя будет связано с сенсационнейшими
открытиями...
Уже потом он мне сказал, что совершенно не знал, удастся ли этот
предложенный им опыт; мне кажется, что он лишь до некоторой степени
рассчитывал на положительный результат; но ему нужно было меня
подбодрить... Во всяком случае, несмотря на то, что я закидал его
вопросами, я не добился от него никакого объяснения по поводу самой
сущности этого эксперимента. И вы легко можете себе представить, сколько
различных предположений наводнило мой мозг. Я поочередно останавливался то
на мысли, что мне будет сделана пересадка, то на мысли о каком-нибудь
новом оптическом изобретении. Я видел себя то с глазами какого-нибудь
животного, то с искусственными глазами, созданными каким-то гениальным
оптиком. Но как бы то ни было, я уже видел себя зрячим. Прозоп ведь
настойчиво указывал на полную жизнеспособность зрительного нерва.
Вы, наверное, обвиняете меня в излишней доверчивости, мой друг? Но
если бы вы только знали, что таится для слепого под этим одним маленьким
словом "видеть"! А кроме того, разве то, что произошло, не более
необычайно, не более фантастически чудесно, чем какое-либо искусственное
зрение?
Если вы хотите, я когда-нибудь перечислю вам (по крайней мере
постольку, поскольку я отдавал себе в этом отчет и мог запомнить) все те
подготовительные меры, которым я подвергался: меня лечили всевозможными
способами, делали всякие измерения, сняли слепки с глазных впадин и
наконец ввели в них два абсолютно гладких тела, которые в совершенстве к
ним прилегали. Их почти тотчас же извлекли. Это пробное введение каких-то
непонятных предметов в глазные впадины производилось в присутствии
нескольких человек, которые, не стесняясь, очень много говорили между
собой на своем непонятном языке. В тот раз меня расспрашивал о моих
впечатлениях и ощущениях не Прозоп, а какой-то старик с тягучим голосом,
напоминавшим шарманку. По-французски? Да, да, конечно, но не так чисто,
как говорил Прозоп, и со всеми интонациями таинственного волапюка. Я
сказал ему, что введение двух шаров в глазные впадины не вызвало ни
болезненных, ни неприятных ощущений, и я понял, что он испытал
удовлетворение, услышав такой ответ.
Спустя несколько дней меня усыпили во второй раз.
После первой операции мое пробуждение сопровождалось рвотой и другими
явлениями, которые вам, наверное, хорошо знакомы: перед глазами у меня
мелькали яркие шары, временами мне казалось, что я что-то вижу, но что
именно - никак не могу разглядеть. Я знал, что все эти обманчивые
впечатления вызваны раздражением зрительного нерва, которому свойственно
реагировать таким образом на боль. А боль эта была результатом удаления
моих уже ненужных и мертвых глаз. Ввиду всего этого, когда я почувствовал
после второй операции, что пары эфира постепенно рассеиваются и что я
начинаю различать очертания неясных предметов, представлявшихся мне в виде
сочетаний света и тени, я спокойно решил, что это просто аналогичные
первому случаю ощущения.
Но мало-помалу, постепенно пробуждаясь от глубокого сна, в который я
был погружен во время наркоза, я стал отдавать себе более ясный отчет в
своих восприятиях. Я чувствовал, что лежу на спине и что на глазах у меня
плотная, толстая повязка... И тем не менее...
"Нет, нет, - подумал я, - я еще не проснулся. Наоборот, я несомненно
нахожусь в состоянии самого глубокого наркоза. Я являюсь жертвой
оптического обмана. И это, это... не может быть ничем другим, как только
косвенным результатом испытываемой боли - боли, которой я не чувствую,
благодаря анестезии. Несомненно, это просто лишь раздражение нерва,
неизбежное при операции явление: это укол, разрез, превратившиеся в
зрительную галлюцинацию... Но нет! Ведь мои веки плотно сжаты, и на моих
глазах повязка..."
Ужасное заблуждение! Я бесспорно не спал. Я был в полном сознании и
мог здраво рассуждать; но тем не менее я видел перед собой страшное и
фантастической существо, излучавшее из себя свет.
5. ЧУДО
- Представьте себе, - продолжал Жан Лебри, - человеческую фигуру,
составленную из ряда переплетающихся между собой нитей различной толщины.
Это было что-то вроде раскаленной сетки, светящейся фиолетовым светом; эта
сетка своими воздушными разветвлениями и переплетениями создавала легкое
подобие свойственного человеку облика. Передо мной был человек, как бы
сплетенный из светящихся корней дерева, человек, состоящий из массы
отдельных ветвей. Его мозг, среди окружавшей темноты, казался мне нежной и
волнистой световой глыбой, а длинная светящаяся линия спинного мозга
представлялась в виде приведенной в действие Гейслеровской трубки.
Видение пошевелилось. Его очертания словно были нарисованы фосфором
на черной грифельной доске. Между этими тончайшими нитями (некоторые из
них были значительно тоньше человеческого волоса) я различал какую-то
туманную массу фиолетового оттенка, которая, заполняя пустые пространства,
восстанавливала контуры человеческого тела и давала общий абрис
индивидуума.
- Что такое я вижу? - воскликнул я в ужасе.
Светящиеся нити, составлявшие нижнюю часть лица моего фосфорического
призрака, стали ритмично сокращаться и расширяться. Нити шеи и горла тоже
немедленно проявили свою деятельность, а в мозгу, слева от лба, появилась
особенно ярко светящаяся точка. Это повышенное светоизлучение передалось
из ярко вспыхнувшей области мозга по всей сети нитей. Мерцающий огонек
пробежал по ним, как пробегает колеблющееся пламя по тлеющим углям под
неожиданным порывом ветра.
Нагнувшись ко мне, привидение заговорило:
- Вы видите, Лебри? Вы видите? Неужели же это правда?
- Да, - отвечал я, узнав голос доктора Прозопа. - Я вижу даже сквозь
закрытые веки и плотные ткани повязки. Я вижу совершенно невообразимое
зрелище!
- Вы в этом уверены? Скажите же мне, скажите же мне скорее, что вы
различаете?
Я рассказал ему. К моему удивлению (если я вообще мог еще чему-нибудь
удивляться) сетчатый светящийся человек неожиданно проделал несколько
пластических телодвижений и поворотов. Всякий другой на его месте бросился
бы на колени и стал бы благодарить бога, но Прозоп, довольный судьбой,
выражал свою радость, танцуя танго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15