Глувилл понял, что в этом монастыре великий сострадарий бывал частенько. И не только с парадного входа. Да-а… Что ж, здоровому мужчине трудно прожить без женщины, даже если этот мужчина – эпикифор. Поразительно было только то, что его первейший секретарь ничегошеньки об этом не знал! Да-а… Интересно, какими еще секретами от своего первого секретаря обзавелся бывший эпикифор?
Впрочем, почему – бывший? Сан великого сострадария рукополагается пожизненно. Именно это, кстати, и не дает сейчас покоя главе Святой Бубусиды. И совсем не напрасно, Глувилл теперь был в этом уверен. Неизвестно, с чего взялась в нем такая уверенность, но он больше не сомневался, что рано или поздно Керсис проиграет. Оставалось только до этого момента дожить.
– Не бойся, Гастон, – позвал эпикифор. – Черные маги тут… не проживают. Только обратьи-томатницы.
Глувилл протиснулся в узкий ход. Вновь заскрипело, стена за ним сомкнулась. Сделалось почти совсем темно. Лишь откуда-то сверху проникали едва заметные отблески света. Вроде как из щелки под дверью.
– Гастон!
– Да?
– Скоро придет… женщина. Ей можно доверять. Только не говори, что это ты меня травил. Не простит. Она… такая.
Тут Глувилл услышал приглушенный шум, словно кто-то сполз по стенке и повалился на пол. А потом до него дошло, что кроме эпикифора падать было некому.

* * *
Женщина была высокой, с коротко стриженными волосами и большими черными глазами. Когда она увидела эпикифора, глаза ее сделались совсем уж большими.
– Ваша люминесценция? Робер… О боже! Что с ним?
– Травили, – неохотно сообщил Глувилл.
– Чем?
– Не знаю. Чем-то таким, что через кожу проникает.
– Через кожу?
– Да. Взял он, значит, перо. Ну и…
– Так, так…
Женщина поставила на пол большой масляный фонарь, ловко закатала рукав и взглянула на распухшую руку эпикифора.
– Понятно, – сказала она. – Аква пампаника. Что же еще… Ах, милосердный наш орден! Добрейший и сострадательный… Вероятно, обрат бубудумзел постарался?
– Он, – сказал Глувилл, не вдаваясь в подробности.
Впрочем, женщину интересовало другое.
– Сколько времени прошло?
– Да уж сутки скоро будут.
Женщина вздохнула с облегчением.
– Ну, тогда самое страшное позади. Обрат коншесс, бросьте ваши арбалеты и помогите поднять его люминесценция наверх.
– Вы меня знаете? – удивился Глувилл.
– Конечно. Беритесь за плечи, пожалуйста. Я возьмусь за ноги, хорошо?
– Да-да.
Вдвоем они подняли эпикифора по винтовой лестнице и оказались в просторной, но скупо обставленной келье с двумя окнами. На подоконнике каждого горело по лампаде. Глувилл сообразил, что именно эти два окна они видели снизу, когда пробирались через камыши. Два окна в ночи… Не каждого они ждут. Наверное, это был знак.
Эпикифора уложили на кровать. Женщина зажгла еще несколько свечей. И тут Глувилл тоже узнал ее.
– Леонарда? Обратья аббатиса?!
– Да, – сказала женщина. – И что из того?
– Нет, ничего. Не ожидал вас встретить.
– Нас, людей, на этой планете не так уж и много, коншесс Глувилл, – усмехнулась аббатиса. – Так что, рано или поздно, все когда-нибудь да и встречаются. Если раньше не умирают, разумеется…
Говоря эти слова, она сняла с эпикифора мокрые башмаки, а затем, ничуть не смущаясь, – панталоны.
– Эге, – сказала она. – Пиявки. Очень кстати.
Одну за другой она сняла кровососов с ног и перенесла их на распухшую руку. Затем попросила Глувилла:
– Ваших тоже давайте. Я отвернусь.
Потом они молча понаблюдали, как пиявки разбухают на руке больного. Те сосали вначале жадно, затем – все более вяло и неохотно. Через пару минут вовсе начали одна за другой отваливаться.
– Дохнут, – радостно сказала аббатиса.
– Дохнут, – подтвердил Глувилл. – И что?
– Значит, и в самом деле – аква пампаника. Что ж, будем лечить. Спасибо вам, обрат Глувилл.
Глувилл закашлялся.
– Да вроде не за что.
– Как – не за что? Без вас эпикифор ни за что бы сюда не добрался. Вы оказались верным человеком.
– Так… это. Без эпикифора сам погибну.
– А с ним?
– А с ним не пропадешь.
Аббатиса еще раз усмехнулась. Неожиданно для себя Глувилл разгорячился.
– Точно говорю! Всегда что-нибудь удумает. Головища – во! Будто у небесника какого, прости господи. И стрелок хороший. Да вы сами, небось, знаете.
Аббатиса перестала усмехаться и улыбнулась.
– Что скрывать? Знаю я этого стрелка. Ну, давайте спасать его головищу. Может, и в самом деле на что-нибудь сгодится.

* * *
– Безумие!
– Я так не думаю.
– Ты уверен?
– В отношении тебя и Зои? Почти.
– А в отношении себя? Сомневаюсь, что казни небесников забыты.
Эпикифор поднял одно левое плечо, поскольку правое плохо слушалось.
– Лео, кроме казней у меня и прочих грехов хватает. Но другого выхода нет. Порты, границы, деревенские усадьбы друзей, если таковые у нас еще остались, – все это будет под наблюдением гораздо раньше, чем мы туда доберемся. А то, кем вы мне с Зоей приходитесь… Керсис это непременно разузнает.
Эпикифор перевернулся на спину и, глядя в потолок, словно читая невидимые строки, продолжил:
– Он поставил на карту все и он в двух шагах от абсолютной власти. Я прекрасно его понимаю. Более того – знаю дальнейшие шаги. В свое время я и сам ради власти в ордене наворотил немало, а уж этот-то… Он готов на любые мерзости, можешь не сомневаться. Единственное, что не может прийти в его порочную голову, так это вот то, что я предлагаю… понимаешь?
Обратья аббатиса с некоторой тревогой выглянула в узкое оконце.
– Да. Цель понимаю. Но как ее достичь, каковы средства? Они есть?
– Средства имеются. Только вряд ли у нас в запасе больше двух суток. Потом начнется гонка без правил. Так что…
Аббатиса вдруг погладила эпикифора по руке.
– Болит?
– О, гораздо меньше.
– Это правда?
– Да.
– Вся правда?
Робер рассмеялся.
– Нет, конечно. Как всегда. Но мне сейчас нужны не столько руки, сколько ноги.
– А голова?
– Да, и голова тоже.
– Больше ничего?
– А что еще? – простодушно спросил великий сострадарий.
Леонарда откровенно улыбнулась.
– Еще? Мне от вас потребуется как раз вот это вот самое «что еще», ваша люминесценция. Как плата за лечение в монастырских условиях. И как проверенный способ исцеления мужского организма от чего угодно, кроме глупости.
– О, сколько угодно! Если лечащий врач не против.
– Лечащий врач совсем не против. Ты поразительно быстро восстанавливаешься, Роби. Все с тебя – что с гуся вода. Даже аква пампаника! Прямо, как святой Корзин… Живуч, батюшка.
– Попробовала бы ты без этого стать эпикифором.
– Лучше я попробую самого эпикифора. Отвернись, натяни на голову покрывало. Да и глаза закрой свои бесстыжие.
– Может, мне еще и в другую келью выйти?
– Ну-ка! Сейчас получишь у меня! В какую-такую другую келью? Сейчас ты все получишь у м-е-н-я. Понял?
– Точно? Не надуют?
– Получишь, получишь… Все, что захочешь. Эх, Робер! Как долго мы не виделись…
– Да, кстати, – Робер приподнял краешек покрывала, – посмотреть есть на что.
И тут же получил нежный щелчок по носу.
– Знаешь, – сказала Леонарда, – я даже рада, что тебя свергли.
– Ну, – мудро заметил эпикифор, – во всем есть свои плюсы.
Но при этом тихонько вздохнул.

* * *
Подземный ход был старый, неухоженный, местами полуобвалившийся. Пробираться по нему стоило немалых трудов, временами приходилось сгибаться в три погибели и даже опускаться на четвереньки. После упражнений с веслами руки, спина, ноги и даже ягодицы, – все у Глувилла немилосердно болело; кроме того, зверски зудела изгрызанная комарами макушка.
Однако, вопреки страданиям тела, Глувилл бодро тащил и ящик, и арбалеты, и стрелы. Потому что больше четырнадцати часов отсыпался на чердаке башни, а затем отъедался и отмывался. Потом из собственных белых ручек обратьи аббатисы получил поношенную, но чистую, тщательно заштопанную одежду, крепкие башмаки и даже фляжку муромской водки.
После всего этого коншесс Глувилл начал подозревать, что жизнь вне ордена вполне возможна. Более того, могло оказаться и так, что жизнь вне ордена – весьма сносная штука. Раньше этакое ему и в голову не пришло бы. Наверное, потому, что в Сострадариуме комары мало кусают.
Эпикифор шел впереди и сильно коптящим факелом освещал подземный путь. На нем, так же, как и на Глувилле, была потрепанная, перепоясанная плетью ряса с многочисленными заплатами, линялым желтым капюшоном и пришитым на спину карманом для пожертвований. Бывший глава ордена очень похудел, его лицо покрывала заметная щетина, и выглядел он заурядным бродягой-проповедником, коих в Пресветлой Покаяне превеликое множество, и кои столь же привычны, что и мухи.
Подземный ход начинался в подвале той самой башни, где проживала обратья-аббатиса. Вел он от монастыря на юг, следуя вдоль Ниргала. Иногда отклонялся вправо, видимо, повторяя изгибы берега, но затем вновь возвращался к прежнему направлению. Глувилл насчитал больше двух тысяч шагов, потом сбился и бросил это занятие. Эпикифор успел поменять третий факел, когда они наконец достигли тупика.
– Все, – сказал Робер. – Безопасная часть пути позади. Выходим на поверхность.
Вдвоем они откинули крышку люка, покрытую сверху немалым слоем дерна, выбрались наружу и с удовольствием вдохнули свежего воздуха.

* * *
На поверхности был уже вечер. Эпс закатился, на темной восточной половине небосклона высыпали звезды. Подземный ход заканчивался в монастырском саду у старой засохшей яблони. Глувилл опустил крышку люка, аккуратно подправил на нем дерн.
– И что теперь делать? – спросил он.
– Пока не выпала роса, нужно отойти подальше, – ответил эпикифор. – Чтоб следов оставить поменьше.
И, не теряя времени, зашагал вдоль берега.
Вскоре сад закончился. Здесь, у небольшой излучины Ниргала, к берегу подходила заросшая бурьяном проселочная дорога. Дальше места шли луговые, хоть и безлюдные, но открытые. Глувилл с сомнением почесал переносицу.
– Ничего, – сказал эпикифор. – Пока еще не опасно.
Они перелезли каменный забор и километра полтора прошли по дороге.
Стемнело. Ниргал в очередной раз отвернул вбок. По сторонам проселка потянулись поля созревающей пшеницы. Начался уже, наверное, двадцать пятый, последний час терранских суток, когда сзади послышался отдаленный стук копыт.
Эпикифор остановился.
– Верховые или повозка? – спросил он.
– Не, не повозка, – уверенно ответил Глувилл. – Верховые скачут.
– Тогда прячемся. Помоги перелезть через плетень.
Глувилл долго упрашивать себя не заставил.
– Только если по пшенице пойдем след останется, ваша люминесценция.
Робер кивнул.
– Мы и не пойдем.
Они залегли на краю поля, сразу за низким плетнем, и стали ждать.
Топот становился все отчетливее. Эпикифор чуть приподнялся над изгородью, всматриваясь.
– Ого, – прошептал он. – Не бубудуски едут, нет. Гвардейские кирасиры его императорского величества… Это значит, что Керсис уже фактически захватил власть.
Глувилл поежился.
– Эти кирасиры нас ищут?
– Больше им тут делать нечего. Давай-ка, Гастон, подкатывайся под самый плетень. Да живот втяни, неровен час – выдаст хозяина!
Глувилл подкатился и в самом деле втянул живот. Ему почему-то было не до шуток.

* * *
Кирасиры приближались. Достигнув границы полей, они остановились, принялись совещаться. Потом двинулись дальше, но уже медленнее. Периодически один из них покидал дорогу и, свешиваясь с седла, осматривал пространство за плетнем.
– Ох, – прошептал Глувилл. – Увидят!
– Ничего. Готовь арбалеты. Их всего четверо.
Тихо защелкали зубчатые колесики, взводящие тетиву.
– Вашш-ша люми… Робер!
– Что?
– Да стрелок я неважный.
– Знаю. Будешь только заряжать. Клади все арбалеты мне под левую руку. И замри!
Но стрелять не пришлось. Шагах в сорока от них кирасиры вновь остановились. Стали слышны голоса. Один низкий, с хрипотцой, убеждал:
– Да что мы, лейтенант, полицейские собачонки, что ли? Пусть бубудумзел сам ловит своих двойников!
– Так до деревни и к утру не доберемся, – угрюмо поддержал второй.
– Померанцы не того сострадария завалили, право слово, – добавил третий. – Если вообще завалили.
– Того – не того, не наше дело, господа, – отозвался наконец лейтенант.
– А с какой нам стати из кожи лезть ради этого Керсиса? Он еще хреновее прежнего люминесценция.
– С какой стати? – желчно переспросил лейтенант. – Ну-ка, скажите мне, бестолковому, а куда исчез этот сорвиголова капитан Форе? А? Никто не знает? Странно, странно…
Кирасиры как по команде замолчали.
– Он был… что надо, Форе, – с нотками осуждения заявил хриплый. – Что надо был офицер. И перед бубудусками шляпой не мел…
– Ладно, черт с вами, едем дальше, – не выдержал лейтенант. – Вот только ваши длинные языки…
– Не беспокойтесь, Латур. Клянусь кошельком, мы их утопим в ближайшем кабаке! – заявил хриплый голос.
Кирасиры захохотали, пришпорили коней и скоро скрылись за поворотом дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69