— И дождь будет, может быть.
«Ну вот, заговорили о погоде, — подумала я, — это уже конец. Сейчас должно случиться что-то страшное».
Мы сидели на старой городской стене, на горячих потрескавшихся камнях в зарослях полыни. Солнце быстро стекало за горизонт рубиновой каплей. В городе загорались огоньки. Холодный ветер дельты иногда налетал на нас огромной волной и тут же ложился смирно у наших ног.
Вестейн встал, сорвал метелку полыни, растер в пальцах и сказал почти зло:
— Кайрен, если я скажу, что люблю вас, вы не оскорбитесь? Ответьте «да».
Я невольно улыбнулась:
— Да, не оскорблюсь… Нет, не оскорблюсь… Не буду оскорблена… Ну вот, вы меня совсем запутали.
— Я запутал? — Вестейн в досаде пнул ближайший камень. — Да я сам запутался так, что хуже нет! Мне нужно спасать моего князя, а не подлипать к девицам.
— Мне кажется, вам не за что корить себя. Сделать больше, чем делаете вы, — не в человеческих силах.
— Ну вот, теперь вы меня утешаете. Дожил… — Он посмотрел на меня хмуро, будто голодная хищная птица. — Ну поймите, не мог я не полюбить! В первый раз увидел женщину, которую не надо жалеть. От которой я могу принять помощь. Я раньше был очень гордый дурак. Все ждал встретить достойную меня девушку. А те, с кем спал, ну за что же их любить, если согласны на такое? А теперь вижу вас, и сам я вас не достоин. И быть между нами ничего не может, а все равно люблю, как мальчишка, и в голове только это. Понимаете, ужас какой?!
Я рассмеялась:
— Вы меня и вправду напугаете до смерти. А причины нет. Если бы мы друг друга ненавидели, стоило бы грустить.
— Но вы же не знаете ничего! Я — первый дворянин в нашей семье. Почетом, понимаете? Милость князя.
— Вестейн, знаете, что пишут на могилах аристократов? Так хочет жизнь. А жизнь всегда права. Намек ясен или мне вас еще поуговаривать ничего не бояться?
— Кай, я не верю. Вам, асенам, верить нельзя, это точно. А поцеловать вас можно? На помощь звать не будете?
— «Вас» — нельзя. А «тебя» — можно попробовать.
Мы попробовали.
* * *
Не знаю, как Вестейн, а я той ночью так и не уснула. Сидела на кровати, смотрела на свечку. Причем думала вовсе не о Вестейне — тут думать не о чем. Мы в руках судьбы: что получится, то и получится.
Но если не о Вестейне, то о ком тогда? Сама от себя не ожидала. Всю ночь вспоминала Энгуса.
Мы с ним только однажды говорили серьезно. И, как ни странно, о любви. Я спросила:
— Скажи, когда я буду твоей женой, чего ты будешь ожидать от меня? Чего не сможешь простить?
Он думал долго. А потом ответил:
— Я не жду, что ты меня полюбишь. Если так случится, это будет замечательный сюрприз. Я не жду, что ты не станешь мне изменять. Решай сама, ты знаешь, чем это кончается. Но об одном я тебя попрошу. Может быть, когда-нибудь ты полюбишь кого-то по-настоящему. Просто потому, что он есть. Так, что тебе будет все равно, любит он тебя или нет. Так, что перестанешь чувствовать боль и страх. Так, что тебе ничего не будет нужно от него, только чтобы он был доволен своей жизнью. И ты готова будешь за это заплатить, не жалуясь, не предъявляя потом счетов.
Если встретишь такого человека — оставь меня немедленно. Скажи только: «Я нашла свою судьбу» — и я все пойму. И наверное, постараюсь тебе как-то помочь.
— А ты сам любил так?
— Нет, к сожалению. Я всегда чего-то хотел от своих женщин. От тебя, как видишь, тоже.
— А если полюбишь так, бросишь меня?
— Да. Потому что это — самое главное в жизни. Только это и есть жизнь. Все остальное — ее ожидание. И еще потому, что за любовь нужно платить. Иначе — все вранье.
Я тогда промолчала, но про себя не согласилась с ним. Как это — и есть жизнь?! В жизни еще столько всего, кроме любви! Но теперь Энгус умер, так и не встретив своей судьбы, и его слова приобрели новый вес и цену.
На секунду я испугалась. Что если Вестейн и есть тот таинственный суженый, от которого, если верить пословице, и на коне не уедешь? Но тут же успокоилась. Нет, не он. Лейву еще нужна была моя любовь, Вестейну же достаточно того, что он сам любит.
Будь его воля, он до старости носил бы меня на руках, не давая ни башмаку моему, ни оборке платья коснуться земли. Меня или любую другую девушку, которую он сочтет достойной. А таких не так уж мало в той же Аврувии, у него просто не было времени посмотреть по сторонам. Так что ни моей, ни его свободе ничто не грозит, а все прочее — дело наживное.
ИВОР
С домом, в котором жили сейчас Вестейн и цереты, произошла в свое время веселая история. Стоял он у старой верфи, принадлежавшей Дому Эйланда, и был поначалу просто-напросто бараком для корабельных рабочих. Верфь ветшала, приходила в негодность, потом превратилась в кладбище старых кораблей, а в опустевшие бараки полез всякий сброд. Дом Эйланда решил не тратить больше денег и махнул рукой на свое имущество.
С полгода назад (не в преддверии ли все той же войны?) у королевской гвардии наконец дошли руки до всех злачных местечек. Незваных гостей повытаскивали из бараков, построили в колонны и погнали куда-то прочь из столицы. Восстанавливать крепости, как полагал я теперь.
Примерно в то же время в Аврувии появился Вестейн и стал искать дом для себя и своих спутников. В дом к асенам церетов было не затянуть и на аркане, а в двух городских гостиницах ночевали только личности, самый вид и запах которых оскорбляли порядочного человека.
Дом Эйланда тут же почуял выгоду, немного подлатал свои бараки, превратил их в некое подобие жилья и продал тарду и церетам за сказочные деньги. Эту байку, над которой потешалась вся Аврувия, поведал мне Керн, сын Тарна, и благодаря ему я теперь знал, где искать Вес-теина.
К верфи я подошел уже в темноте. Длинное одноэтажное строение из серого камня казалось нежилым, лишь в одном окне мерцал слабый огонек. Ни привратника, ни сторожевой собаки, и даже ограды нет. Я обошел дом, вороша сапогами мокрую прошлогоднюю листву, отыскал дверь и постучал.
Ник, мой старший брат, рассказывал мне об огненных горах на островах, о раскаленной смоле, которая выливается из них и застывает. Точнее, твердеет только тонкая корочка сверху.
Так вот, когда дверь открылась, я почувствовал, что стою на этой самой тонкой корочке, а под ногами у меня — огонь.
Потому что дверь открыла Ида. Я не подумал, что могу встретить ее здесь. Она принадлежала совсем иному миру, в котором были река, утки, Дубовый Сад, весенняя земля, но не было места ни войне, ни мертвому Энгусу. И вот она стояла передо мной живая и настоящая. Меня заколотило так, будто я заболел всеми лихорадками разом. Ее дивные волосы были стянуты лентой, на шею лег золотистый отсвет, щеки и кончики пальцев покраснели от холода. Комната за ее спиной тонула во влажных серых сумерках. Горящая лучина освещала край стола, белело какое-то рукоделие.
Я велел себе не валять дурака и спросил:
— Можно увидеть господина Вестейна?
Она покраснела, опустила глаза и сказала:
— Теперь нет. Скоро-скоро. Идите здесь. — И отступила на шаг, приглашая меня войти.
— Вы одна? — спросил я.
— Отец нет. Мать спит.
— А слуги?
— Слуги — где отец.
Я совсем забыл о двери, и ветер, прорвавшись в комнату, хлопнул что есть силы ставнями, погасил лучину. Я бросился запирать, но Ида тут же оказалась рядом и, глядя на меня умоляюще, проговорила:
— Пожалуйста. Нет-нет.
— Отчего? Что случилось?
Она прикусила губу, покачала головой и тихо ответила:
— Теперь каждый может видеть. Мы просто сидим. — И добавила, снова краснея:
— Не будьте злы.
Как ни странно, я все понял.
— Если хотите, я подожду Вестейна на улице.
— Нет-нет. Здесь. Теперь хорошо.
Она села за стол, но снова зажигать лучину и браться за работу не стала. Я не осмелился сесть: был лишь один свободный стул, совсем близко от нее, и я остался подпирать какой-то шкаф с видом поистине идиотским. Я вдруг вспомнил и уже не мог выбросить из головы то, что сказала Кайрен: Ей скоро третий десяток, и лицо уже не то, и фигура, и ни одного жениха поблизости.
Мне было невыносимо больно за Иду и стыдно за себя, потому что я опять ничего не мог сделать. Наверное, первая любовь тем и отличается от прочих, что мы не даем любимой права на существование. Лучше всего, когда она где-то далеко и в дымке, а все про нее можно придумать самому. Потому-то первая любовь так светла и радостна — ей нет дела до чужой боли и бед. Потому-то я и выбрал в возлюбленные Иду, мою далекую принцессу. Легко быть галантным с призраком.
Но Кайрен несколькими словами разбила мой хрустальный замок, и сейчас я видел перед собой живую Иду, слышал ее дыхание, чувствовал запах ее волос и знал, что по утрам она уже выдергивает седые волоски и радуется, что родилась блондинкой, знал, как плачет, заметив новые морщинки на шее или в углах глаз, знал, как больно ей видеть чужих детей, как устают к вечеру ее ноги, как болят и набухают синие клубки жил под коленями. И знал, что не было, нет и не будет для меня женщины желаннее, что никогда больше ничьи запястья, колени, грудь не будут мне казаться средоточием мира. И если бы мне сейчас сказали: «Одна ночь, а потом подожги свой дом и выколи себе глаза», я бы согласился. И может быть, для нее важней всего знать, что хоть кто-то, пусть даже сумасшедший кол-дун-асен, вот так до одурения ее любит. Но нельзя было. Совсем нельзя. У нас ничего общего нет и быть не может. Я это давно решил.
И тогда, чтобы не сойти с ума, я стал говорить все, что лезло в голову — она все равно не поймет.
— Вот вы сказали, что есть такой закон, правило — когда двое в комнате, дверь должна быть открыта. Чтобы каждый мог войти, удостовериться. И вам самой неудобно, потому что получается, что вы о каждом госте думаете плохо, а на самом деле все не так, это просто обычай такой. Но ведь это закон церетов, а вы сейчас на земле асенов. А вы сами говорите, что путешественникам многое дозволяется, а обычаи асенов вы выполнять не обязаны. Вот и получается, что только сейчас вы и свободны и можете сделать все, что захотите, даже если какое-то дурацкое правило запрещает это. Вы мне не поверите, а если и поверите, то спросите: «Для чего же нарушать правила?» Но может, их нужно нарушить не для чего-то плохого, а для хорошего? Не знаю. Вот я их всегда нарушаю. Не потому, что получится хорошо, а потому, что не могу иначе. Но может быть, вы знаете, как сделать что-то хорошее, однако никогда не решитесь, потому что закон нарушать страшно, и что тогда случится, предсказать нельзя…
Не знаю, долго ли еще я нес бы этот бред, но тут наконец пришел Вестейн. И я сразу понял, что значит блажные глаза, и понял, где он был, потому что от него пахло духами кузины. Мне стало смешно и легко. Ида, извинившись, ушла, мы остались вдвоем, и я сказал, почему-то обратившись к нему на «ты»:
— Прости, пожалуйста, что потревожил тебя так поздно, но это дело может и для тебя оказаться важным. Ответь мне, пожалуйста, на два вопроса, потом я тебе все расскажу. Не удивляйся, ладно?
Он улыбнулся. Его сейчас трудно было чем-нибудь удивить. Он был добр и полон участия ко всем вокруг.
— Какой разговор! Спрашивай.
— Ты когда-нибудь имел дело с Домом Ойсина?
— Нет. Никогда.
— А с кем-то еще из аристократов пытался договориться прежде, чем познакомился с Дирмедом?
Вестейн задумался. Я очень боялся, что он солжет из осторожности. Но он почему-то мне поверил.
— Да. Еще в самом начале. Я тогда встречи с королем искал. Я думал, что от короля все зависит. И тогда один аристократ меня королю представил.
— Кто?
— Ивэйн, сын Энгуса.
— Все. — Я вздохнул и опустился наконец на стул. — Все, конец. Кольцо замкнулось. Я свободен.
— Что?
— Садись, — велел я Вестейну. — Садись, слушай.
И я рассказал ему все. Всю картинку, которая была теперь у меня перед глазами.
* * *
— Началось это все с двух тардов. С господина Хольма и его сына Лейва, которые решили перебраться в Лайю и торговать сукном. Дому Ивэйна это не понравилось, и он с легкостью разорил незваных конкурентов.
Самым разумным для Ивэйна было бы затем купить тардов с потрохами и заставить их работать на себя. Но в Доме Ивэйна всегда строго соблюдали древние законы чистоты крови. Он не мог потерпеть, чтоб тарды жили и торговали в Лайе.
И тардам пришлось бы плохо, если бы они не нашли новых покровителей. Не все так принципиальны, как Дом Ивэйна. Многие сейчас беспокоятся о будущем. Многие понимают, что тарды уже никуда не денутся, что с ними нужно торговать, их нужно постепенно привязывать к себе. Тардские деньги ничуть не хуже асенских, и чем больше их осядет в Лайе, тем лучше.
Так вот, Дом Ойсина принял Хольма и Лейва под свое покровительство, с тем чтобы они помогли наладить связи с другими торговцами в их княжестве. В Стране Кораблей — Баркхейме. А потом приехал ты, Вестейн из Веллирхейма, и стал уговаривать асенов заключить союз с твоим князем.
— И Ивэйн помог мне, — перебил Вестейн. — Почему он не вспомнил о том, что ненавидит тардов?
— Это ты думаешь, что он тебе помог. На самом деле он представил тебя королю, который не обладает никакой реальной властью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
«Ну вот, заговорили о погоде, — подумала я, — это уже конец. Сейчас должно случиться что-то страшное».
Мы сидели на старой городской стене, на горячих потрескавшихся камнях в зарослях полыни. Солнце быстро стекало за горизонт рубиновой каплей. В городе загорались огоньки. Холодный ветер дельты иногда налетал на нас огромной волной и тут же ложился смирно у наших ног.
Вестейн встал, сорвал метелку полыни, растер в пальцах и сказал почти зло:
— Кайрен, если я скажу, что люблю вас, вы не оскорбитесь? Ответьте «да».
Я невольно улыбнулась:
— Да, не оскорблюсь… Нет, не оскорблюсь… Не буду оскорблена… Ну вот, вы меня совсем запутали.
— Я запутал? — Вестейн в досаде пнул ближайший камень. — Да я сам запутался так, что хуже нет! Мне нужно спасать моего князя, а не подлипать к девицам.
— Мне кажется, вам не за что корить себя. Сделать больше, чем делаете вы, — не в человеческих силах.
— Ну вот, теперь вы меня утешаете. Дожил… — Он посмотрел на меня хмуро, будто голодная хищная птица. — Ну поймите, не мог я не полюбить! В первый раз увидел женщину, которую не надо жалеть. От которой я могу принять помощь. Я раньше был очень гордый дурак. Все ждал встретить достойную меня девушку. А те, с кем спал, ну за что же их любить, если согласны на такое? А теперь вижу вас, и сам я вас не достоин. И быть между нами ничего не может, а все равно люблю, как мальчишка, и в голове только это. Понимаете, ужас какой?!
Я рассмеялась:
— Вы меня и вправду напугаете до смерти. А причины нет. Если бы мы друг друга ненавидели, стоило бы грустить.
— Но вы же не знаете ничего! Я — первый дворянин в нашей семье. Почетом, понимаете? Милость князя.
— Вестейн, знаете, что пишут на могилах аристократов? Так хочет жизнь. А жизнь всегда права. Намек ясен или мне вас еще поуговаривать ничего не бояться?
— Кай, я не верю. Вам, асенам, верить нельзя, это точно. А поцеловать вас можно? На помощь звать не будете?
— «Вас» — нельзя. А «тебя» — можно попробовать.
Мы попробовали.
* * *
Не знаю, как Вестейн, а я той ночью так и не уснула. Сидела на кровати, смотрела на свечку. Причем думала вовсе не о Вестейне — тут думать не о чем. Мы в руках судьбы: что получится, то и получится.
Но если не о Вестейне, то о ком тогда? Сама от себя не ожидала. Всю ночь вспоминала Энгуса.
Мы с ним только однажды говорили серьезно. И, как ни странно, о любви. Я спросила:
— Скажи, когда я буду твоей женой, чего ты будешь ожидать от меня? Чего не сможешь простить?
Он думал долго. А потом ответил:
— Я не жду, что ты меня полюбишь. Если так случится, это будет замечательный сюрприз. Я не жду, что ты не станешь мне изменять. Решай сама, ты знаешь, чем это кончается. Но об одном я тебя попрошу. Может быть, когда-нибудь ты полюбишь кого-то по-настоящему. Просто потому, что он есть. Так, что тебе будет все равно, любит он тебя или нет. Так, что перестанешь чувствовать боль и страх. Так, что тебе ничего не будет нужно от него, только чтобы он был доволен своей жизнью. И ты готова будешь за это заплатить, не жалуясь, не предъявляя потом счетов.
Если встретишь такого человека — оставь меня немедленно. Скажи только: «Я нашла свою судьбу» — и я все пойму. И наверное, постараюсь тебе как-то помочь.
— А ты сам любил так?
— Нет, к сожалению. Я всегда чего-то хотел от своих женщин. От тебя, как видишь, тоже.
— А если полюбишь так, бросишь меня?
— Да. Потому что это — самое главное в жизни. Только это и есть жизнь. Все остальное — ее ожидание. И еще потому, что за любовь нужно платить. Иначе — все вранье.
Я тогда промолчала, но про себя не согласилась с ним. Как это — и есть жизнь?! В жизни еще столько всего, кроме любви! Но теперь Энгус умер, так и не встретив своей судьбы, и его слова приобрели новый вес и цену.
На секунду я испугалась. Что если Вестейн и есть тот таинственный суженый, от которого, если верить пословице, и на коне не уедешь? Но тут же успокоилась. Нет, не он. Лейву еще нужна была моя любовь, Вестейну же достаточно того, что он сам любит.
Будь его воля, он до старости носил бы меня на руках, не давая ни башмаку моему, ни оборке платья коснуться земли. Меня или любую другую девушку, которую он сочтет достойной. А таких не так уж мало в той же Аврувии, у него просто не было времени посмотреть по сторонам. Так что ни моей, ни его свободе ничто не грозит, а все прочее — дело наживное.
ИВОР
С домом, в котором жили сейчас Вестейн и цереты, произошла в свое время веселая история. Стоял он у старой верфи, принадлежавшей Дому Эйланда, и был поначалу просто-напросто бараком для корабельных рабочих. Верфь ветшала, приходила в негодность, потом превратилась в кладбище старых кораблей, а в опустевшие бараки полез всякий сброд. Дом Эйланда решил не тратить больше денег и махнул рукой на свое имущество.
С полгода назад (не в преддверии ли все той же войны?) у королевской гвардии наконец дошли руки до всех злачных местечек. Незваных гостей повытаскивали из бараков, построили в колонны и погнали куда-то прочь из столицы. Восстанавливать крепости, как полагал я теперь.
Примерно в то же время в Аврувии появился Вестейн и стал искать дом для себя и своих спутников. В дом к асенам церетов было не затянуть и на аркане, а в двух городских гостиницах ночевали только личности, самый вид и запах которых оскорбляли порядочного человека.
Дом Эйланда тут же почуял выгоду, немного подлатал свои бараки, превратил их в некое подобие жилья и продал тарду и церетам за сказочные деньги. Эту байку, над которой потешалась вся Аврувия, поведал мне Керн, сын Тарна, и благодаря ему я теперь знал, где искать Вес-теина.
К верфи я подошел уже в темноте. Длинное одноэтажное строение из серого камня казалось нежилым, лишь в одном окне мерцал слабый огонек. Ни привратника, ни сторожевой собаки, и даже ограды нет. Я обошел дом, вороша сапогами мокрую прошлогоднюю листву, отыскал дверь и постучал.
Ник, мой старший брат, рассказывал мне об огненных горах на островах, о раскаленной смоле, которая выливается из них и застывает. Точнее, твердеет только тонкая корочка сверху.
Так вот, когда дверь открылась, я почувствовал, что стою на этой самой тонкой корочке, а под ногами у меня — огонь.
Потому что дверь открыла Ида. Я не подумал, что могу встретить ее здесь. Она принадлежала совсем иному миру, в котором были река, утки, Дубовый Сад, весенняя земля, но не было места ни войне, ни мертвому Энгусу. И вот она стояла передо мной живая и настоящая. Меня заколотило так, будто я заболел всеми лихорадками разом. Ее дивные волосы были стянуты лентой, на шею лег золотистый отсвет, щеки и кончики пальцев покраснели от холода. Комната за ее спиной тонула во влажных серых сумерках. Горящая лучина освещала край стола, белело какое-то рукоделие.
Я велел себе не валять дурака и спросил:
— Можно увидеть господина Вестейна?
Она покраснела, опустила глаза и сказала:
— Теперь нет. Скоро-скоро. Идите здесь. — И отступила на шаг, приглашая меня войти.
— Вы одна? — спросил я.
— Отец нет. Мать спит.
— А слуги?
— Слуги — где отец.
Я совсем забыл о двери, и ветер, прорвавшись в комнату, хлопнул что есть силы ставнями, погасил лучину. Я бросился запирать, но Ида тут же оказалась рядом и, глядя на меня умоляюще, проговорила:
— Пожалуйста. Нет-нет.
— Отчего? Что случилось?
Она прикусила губу, покачала головой и тихо ответила:
— Теперь каждый может видеть. Мы просто сидим. — И добавила, снова краснея:
— Не будьте злы.
Как ни странно, я все понял.
— Если хотите, я подожду Вестейна на улице.
— Нет-нет. Здесь. Теперь хорошо.
Она села за стол, но снова зажигать лучину и браться за работу не стала. Я не осмелился сесть: был лишь один свободный стул, совсем близко от нее, и я остался подпирать какой-то шкаф с видом поистине идиотским. Я вдруг вспомнил и уже не мог выбросить из головы то, что сказала Кайрен: Ей скоро третий десяток, и лицо уже не то, и фигура, и ни одного жениха поблизости.
Мне было невыносимо больно за Иду и стыдно за себя, потому что я опять ничего не мог сделать. Наверное, первая любовь тем и отличается от прочих, что мы не даем любимой права на существование. Лучше всего, когда она где-то далеко и в дымке, а все про нее можно придумать самому. Потому-то первая любовь так светла и радостна — ей нет дела до чужой боли и бед. Потому-то я и выбрал в возлюбленные Иду, мою далекую принцессу. Легко быть галантным с призраком.
Но Кайрен несколькими словами разбила мой хрустальный замок, и сейчас я видел перед собой живую Иду, слышал ее дыхание, чувствовал запах ее волос и знал, что по утрам она уже выдергивает седые волоски и радуется, что родилась блондинкой, знал, как плачет, заметив новые морщинки на шее или в углах глаз, знал, как больно ей видеть чужих детей, как устают к вечеру ее ноги, как болят и набухают синие клубки жил под коленями. И знал, что не было, нет и не будет для меня женщины желаннее, что никогда больше ничьи запястья, колени, грудь не будут мне казаться средоточием мира. И если бы мне сейчас сказали: «Одна ночь, а потом подожги свой дом и выколи себе глаза», я бы согласился. И может быть, для нее важней всего знать, что хоть кто-то, пусть даже сумасшедший кол-дун-асен, вот так до одурения ее любит. Но нельзя было. Совсем нельзя. У нас ничего общего нет и быть не может. Я это давно решил.
И тогда, чтобы не сойти с ума, я стал говорить все, что лезло в голову — она все равно не поймет.
— Вот вы сказали, что есть такой закон, правило — когда двое в комнате, дверь должна быть открыта. Чтобы каждый мог войти, удостовериться. И вам самой неудобно, потому что получается, что вы о каждом госте думаете плохо, а на самом деле все не так, это просто обычай такой. Но ведь это закон церетов, а вы сейчас на земле асенов. А вы сами говорите, что путешественникам многое дозволяется, а обычаи асенов вы выполнять не обязаны. Вот и получается, что только сейчас вы и свободны и можете сделать все, что захотите, даже если какое-то дурацкое правило запрещает это. Вы мне не поверите, а если и поверите, то спросите: «Для чего же нарушать правила?» Но может, их нужно нарушить не для чего-то плохого, а для хорошего? Не знаю. Вот я их всегда нарушаю. Не потому, что получится хорошо, а потому, что не могу иначе. Но может быть, вы знаете, как сделать что-то хорошее, однако никогда не решитесь, потому что закон нарушать страшно, и что тогда случится, предсказать нельзя…
Не знаю, долго ли еще я нес бы этот бред, но тут наконец пришел Вестейн. И я сразу понял, что значит блажные глаза, и понял, где он был, потому что от него пахло духами кузины. Мне стало смешно и легко. Ида, извинившись, ушла, мы остались вдвоем, и я сказал, почему-то обратившись к нему на «ты»:
— Прости, пожалуйста, что потревожил тебя так поздно, но это дело может и для тебя оказаться важным. Ответь мне, пожалуйста, на два вопроса, потом я тебе все расскажу. Не удивляйся, ладно?
Он улыбнулся. Его сейчас трудно было чем-нибудь удивить. Он был добр и полон участия ко всем вокруг.
— Какой разговор! Спрашивай.
— Ты когда-нибудь имел дело с Домом Ойсина?
— Нет. Никогда.
— А с кем-то еще из аристократов пытался договориться прежде, чем познакомился с Дирмедом?
Вестейн задумался. Я очень боялся, что он солжет из осторожности. Но он почему-то мне поверил.
— Да. Еще в самом начале. Я тогда встречи с королем искал. Я думал, что от короля все зависит. И тогда один аристократ меня королю представил.
— Кто?
— Ивэйн, сын Энгуса.
— Все. — Я вздохнул и опустился наконец на стул. — Все, конец. Кольцо замкнулось. Я свободен.
— Что?
— Садись, — велел я Вестейну. — Садись, слушай.
И я рассказал ему все. Всю картинку, которая была теперь у меня перед глазами.
* * *
— Началось это все с двух тардов. С господина Хольма и его сына Лейва, которые решили перебраться в Лайю и торговать сукном. Дому Ивэйна это не понравилось, и он с легкостью разорил незваных конкурентов.
Самым разумным для Ивэйна было бы затем купить тардов с потрохами и заставить их работать на себя. Но в Доме Ивэйна всегда строго соблюдали древние законы чистоты крови. Он не мог потерпеть, чтоб тарды жили и торговали в Лайе.
И тардам пришлось бы плохо, если бы они не нашли новых покровителей. Не все так принципиальны, как Дом Ивэйна. Многие сейчас беспокоятся о будущем. Многие понимают, что тарды уже никуда не денутся, что с ними нужно торговать, их нужно постепенно привязывать к себе. Тардские деньги ничуть не хуже асенских, и чем больше их осядет в Лайе, тем лучше.
Так вот, Дом Ойсина принял Хольма и Лейва под свое покровительство, с тем чтобы они помогли наладить связи с другими торговцами в их княжестве. В Стране Кораблей — Баркхейме. А потом приехал ты, Вестейн из Веллирхейма, и стал уговаривать асенов заключить союз с твоим князем.
— И Ивэйн помог мне, — перебил Вестейн. — Почему он не вспомнил о том, что ненавидит тардов?
— Это ты думаешь, что он тебе помог. На самом деле он представил тебя королю, который не обладает никакой реальной властью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45