И садовник, похоже, был им доволен. Иногда он останавливался рядом, называл ему те или другие растения, объяснял, почему гусеницы едят одни и избегают другие.
На кухне же, когда все слуги садились за длинный стол, старик защищал его от насмешек женщин, которые обсуждали на все лады, что произойдет, если девушки решат, что он уже созрел, как мужчина, и доберутся до него. Не смеялась лишь толстуха Агнес, повариха. Она накладывала ему двойную порцию макарон, а после еды совала в карман кусок сыра или апельсин.
Ему нравилась его новая жизнь. Крыша над головой, работа, дружелюбные люди вокруг, а в конце месяца в кармане зашуршат лиры, которые он отнесет матери. Подзабылось даже желание увидеть Рим. Графиня больше не заговаривала с ним, художник оставил в покое. Он уже не так боялся их, и в его дневных грезах они мирно уживались с фонтанами, девушками в туфельках и сверкающими автомобилями на улицах Рима.
Он грезил и сейчас, заполняя большую трещину раствором, но внезапно его грезы обернулись явью.
– Паоло! – послышался за спиной нежный голос графини. – Я хочу поговорить с тобой.
Он тут же вскочил, выронил мастерок, повернулся к ней – загорелый, с грязными руками, со струйками пота, бегущими по телу.
– Да, синьора! К вашим услугам.
Она быстро огляделась, словно хотела убедиться, что они одни.
– Завтра, Паоло, я собираюсь уехать в Рим. Я нездорова и должна показаться моему доктору. Я беру с собой Зиту и Пьетро, чтобы они приглядывали за моей квартирой, и подумаю над тем, чтобы взять с собой и тебя.
От изумления Паоло лишился дара речи. У него даже отвисла челюсть.
– Чего ты так удивляешься? Я же обещала тебе, не так ли? И ты хорошо работаешь.
– Но… но…
– Но ты мне не веришь? Так вот, это правда. Единственное, мы должны спросить разрешения у твоей матери. Скажи ей, что ты уезжаешь на два месяца, и каждый месяц она будет получать часть твоего жалования. Это ясно?
– Да, синьора! – воскликнул Паоло.
– Скажи ей, что поедут также Пьетро и Зита, и Пьетро будет обучать тебя тому, что умеет сам.
– Хорошо, синьора. Но…
– Что «но», Паоло?
Он не сразу нашел нужные слова:
– Моя… моя мать не любит англичанина, синьора Блэка. Она может не отпустить меня.
Веселым смехом графиня разогнала его страхи:
– Скажи матери, Паоло, что синьор Блэк остается здесь, поработать. Поэтому я и увожу тебя. Мне кажется, вам лучше не видеться.
– Когда… когда я могу сказать ей?
– Если хочешь, прямо сейчас. Только вернись на виллу и дай мне знать, что она ответила.
– Благодарю, синьора. Тысячу, тысячу раз благодарю!
Он схватил рубашку, натянул ее на себя и по каменистой тропе побежал к железным воротам. Анна-Луиза де Санктис с улыбкой смотрела ему вслед, наслаждаясь его детской стремительностью. «Должно быть, – думала она, – столь же приятно и матери провожать взглядом выросшего сына, когда наступает осень семейной Жизни, страсть притупляется, а муж становится скорее спутником жизни, а не пылким любовником».
Неожиданно, но очень отчетливо, она сознала, что натворила – всю мерзость, всю грязь, в которые втянул ее Николас Блэк. Так отчетливо, что дрожь пробежала по телу. Графиня повернулась и медленно побрела к вилле. И у самого крыльца столкнулась с Блейзом Мередитом, выходящим из дома с папкой для бумаг.
Он поздоровался, она же в ужасе смотрела на него. За одну ночь священник неузнаваемо изменился. Щеки провалились, горящие, как красные уголья, глаза глубоко запали, кожа пожелтела, спина согнулась, словно на его плечи взвалили тяжелую ношу, руки дрожали.
На мгновение Анна-Луиза забыла о собственных терзаниях:
– Монсеньор! Вам плохо?
– К сожалению, очень, – ответил он. – Я думаю, времени мне осталось совсем немного. Не смогли бы вы прогуляться со мной?
Она хотела резко отказаться, уйти в свою спальню, где ждал ее пузырек с таблетками, но Мередит взял графиню под руку и увлек в сад.
– Я видел юного Паоло, бегущего к воротам. Мне показалось, он очень взволнован.
– Да… взволнован. Завтра я собираюсь взять его в Рим, если его мать разрешит ему поехать со мной.
– Мистер Блэк тоже едет?
– Нет. Он остается здесь.
– Но потом присоединится к вам, не так ли?
– Я… я не знаю, какие у него планы.
– Знаете, – устало, но без тени сомнения возразил Мередит. – Знаете, моя дорогая графиня, потому что планы эти вы строили вместе. Чудовищные планы. Чудовищные для вас и для него… и для мальчика. Почему вы это сделали?
Она шла как во сне. И слова вырвались помимо ее воли:
– Я… я не знаю.
– Все еще хотите отомстить Джакомо Нероне?
– Значит, вам известно и это?
– Да, известно.
Теперь это не имело значения. Как и все остальное. Он мог спрашивать, о чем угодно, и она дала бы ответ на любой вопрос, потому что твердо решила потом подняться наверх, лечь в ванную, проглотить пригоршню таблеток и уже не проснуться. Она выдержит последнее, ужасное испытание. И все окончится.
Но следующие слова Мередита вернули ее к реальности. Она ожидала бы услышать их от Мейера, но не от священника, отмеченного печатью смерти. В устах Мейера им, однако, чего-то бы недоставало: задушевности, нежности, любви? Точного ответа дать она не могла.
– Знаете ли, моя дорогая графиня, Италия не подходит таким женщинам, как вы. Это страна солнца, агрессивности во всем, что связано с продолжением рода человеческого. Примитивная и страстная. Мужчина здесь – венец творения. Женщина, нелюбимая, неудовлетворенная, бездетная, – предмет насмешки для других и вечная мука для себя. Вы – страстная женщина. Вам необходима любовь, любовь во всех ее проявлениях, в том числе и плотских. Необходимость эта словно околдовала вас, даже привела к предательству. Вы стыдитесь этого, но можете совершать еще худшие поступки, потому что не знаете, как найти другой путь… Это так?
– Да.
Более она не сказала ничего, но могла бы добавить: «Я все это знаю, прекрасно знаю, лучше вас. Но знать – недостаточно. Куда мне идти? Что делать? Как найти то, что мне нужно?»
Мередит продолжал, и голос его теплел с каждым словом:
– Я мог бы посоветовать вам молиться, и это не худший выход, потому что рука Господа проникает и в тот ад, который мы создаем для себя сами. Я бы мог предложить вам исповедаться, и это неплохая идея, потому что вы выйдите из исповедальни с чистой совестью, в мире с Богом и с собой. Но едва ли это решение будет всеобъемлющим. Страх, неудовлетворенность, одиночество не покинут вас.
– Что же мне тогда делать? Скажите мне! Ради Бога, скажите!
Мольба так и вырвалась из нее. И Мередит ответил спокойно и рассудительно:
– Вам надо на какое-то время покинуть это место. Уехать отсюда. Но не в Рим. Это жестокий город. Возвращайтесь в Лондон и поживите там. Я дам вам письмо к моему коллеге из Вестминстера, и тот свяжет вас со специалистом, который займется вашими проблемами – души и тела. Пусть он полечит вас. Не ждите быстрых результатов. Походите по театрам, заведите новых друзей, возможно, вас заинтересует благотворительная деятельность… Быть может, вы встретите мужчину, который не только будет спать с вами, но женится и полюбит вас. Вы же очень привлекательны, особенно, когда улыбаетесь.
– А если я его не найду? – в голосе слышались панические нотки.
– Позвольте сказать вам что-то очень важное, – продолжил Мередит. – Одиночество – не такая уж новинка. Рано или поздно оно приходит ко всем. Умирают друзья, родные. Любовники, мужья. Мы стареем, начинаем болеть. А предельное абсолютное одиночество – это смерть, ждать которую мне осталось совсем недолго. И нет таблеток, чтобы излечить ее. Нет заклинаний, чтобы отогнать прочь. Одиночества не избежать никому из нас. Если мы попытаемся ускользнуть от него, то можно прямиком угодить в ад. Если мы примиримся с ним, если будем помнить: таких, как мы, миллионы; если постараемся помочь и утешить их, а не себя, в конце, возможно, и выяснится, что мы больше не одиноки. Что мы в новой семье, семье человека, отец которого – Бог… Если вы не возражаете, давайте присядем. Я… я очень устал.
Теперь пришла ее очередь взять его под руку и подвести к маленькой каменной скамье под кустами жимолости. Мередит сел, а Анна-Луиза смотрела на него в изумлении и с жалостью, которую ранее испытывала лишь к себе.
– Как вы смогли все это понять? – спросила она после долгой паузы. – Я никогда не слышала таких речей от священника.
Бескровные губы изогнулись в усталой улыбке:
– Люди требуют от нас слишком многого, графиня. Мы тоже люди. Некоторые из нас очень глупы, и вся жизнь уходит на то, чтобы осознать самые азы.
– Вы – первый человек в моей жизни, который хоть как-то помог мне.
– Вы встречались не с теми людьми, – ответил Мередит, чуть улыбнувшись.
Улыбнулась и Анна-Луиза, и только тут Мередит понял, какой же она была красавицей.
– Вы… смогли бы вы выслушать мою исповедь, святой отец?
Мередит покачал головой:
– Еще не время. Я думаю, вы еще не готовы.
Она обиженно нахмурилась, на ее лице отразился страх.
– Исповедальня – не кушетка психоаналитика, – пояснил Мереднт, – не средство для познания себя, когда очищением памяти достигается улучшение здоровья. Исповедь – это судебный процесс, в котором даруется прощение в обмен на признание вины и обещание раскаяния и исправления. Первая часть для вас проста – вы практически прошли ее. Но ко второй вы должны подготовиться молитвой и самодисциплиной. И пора начинать заглаживать причиненное вами зло.
Она с тревогой взглянула на Мередита:
– Вы имеете в виду Ники… мистера Блэка?
– Я имею в виду вас, дорогая графиня… ваши собственные желания, вашу ревность к Нине Сандуцци и ее сыну. Что же касается мистера Блэка… – Он помолчал, глаза его затуманились, рот превратился в узкую полоску. – Я поговорю с ним сам. Но боюсь, он не станет меня слушать.
ГЛАВА 15
В деревне Паоло Сандуцци столкнулся с матерью. Она стояла у кузницы и разговаривала с женой Мартино. Тут же была и Розетта, в новом платье: ей предстоял первый визит на виллу. Нина удивилась, увидев сына:
– Что это ты тут делаешь? Ты же должен работать! Куда ты бежал?
– Сегодня я могу не работать, – затараторил мальчик. – Графиня сказала мне, что я еду в Рим. Она велела спросить тебя и сказать, что едут Пьетро и Зита и меня будут учить на…
– Постой-ка! – оборвала его Нина Сандуцци. – И начни сначала. Кто сказал, что ты едешь в Рим?
– Графиня. Ей надо показаться доктору. Она вернется через два месяца.
– И она хочет взять тебя с собой?
– Да.
– Почему?
– Ей же нужны слуги.
– Ты – садовник, сынок. В Риме у нее садов нет.
Мальчик насупился:
– Все равно, она хочет взять меня с собой. И послала к тебе за разрешением.
Женщины понимающе переглянулись.
– Тогда ты можешь вернуться и сказать ей, что не поедешь. Я знаю, кто хочет видеть тебя в Риме, и это отнюдь не графиня.
– Все совсем не так! Она просила сказать тебе, что англичанин остается здесь.
– Надолго ли? – в Нине начала закипать злость. – На неделю, максимум, на десять дней. А потом он запакует чемоданы и отправится в большой город, к тебе, мой дорогой Паоло! Такой хитростью не обманешь и младенца. Ты никуда не поедешь! Я – твоя мать, и не разрешаю тебе ехать.
– А я все равно уеду!
Она подняла руку и отвесила ему затрещину.
– Когда ты станешь мужчиной, сможешь сам заплатить за проезд и найти работу, – пожалуйста! Если графиня спросит меня, я скажу ей то же самое. А если она не поймет, попрошу доктора связаться с полицейским участком в Джимелло Маджоре. Это успокоит англичанина. А теперь будь хорошим мальчиком, забудь об этом.
– Не собираюсь я ни о чем забывать! Она попросила меня, и я согласился. Я хочу в Рим. Она – госпожа, а ты – никто. Ты просто… просто шлюха святого!
Паоло развернулся и побежал по улице. Нина Сандуцци смотрела ему вслед с каменным лицом. Жена Мартино переминалась с ноги на ногу.
– Он не понимает, что говорит. Он же еще ребенок. Повторяет чужие слова.
– Его отец был святым, – Нина тяжело вздохнула. – А он хочет стать femmenella.
– Вовсе нет! – воскликнула Розетта. – Он совсем мальчик, И не знает, чего хочет. Я приведу его обратно и заставлю извиниться.
И, прежде чем ее мать успела возразить, помчалась за Паоло.
На залитой солнцем лужайке Николас Блэк наводил последний лоск на картину с Паоло Сандуцци, распятым на старой оливе. Услышав шаги Мередита, он поднял голову.
– А, доброе утро, Мередит. Надеюсь, вы спали хорошо?
– Спал я так себе. Не помешаю?
– Нет, конечно. Последние мазки. Не хотите ли взглянуть? Мне кажется, пока это моя лучшая картина.
– Благодарю.
Мередит обошел мольберт. Художник ухмыльнулся, заметив, как изменилось его лицо.
– Вам нравится, Мередит?
– Это богохульство, мистер Блэк, – холодно ответил священник.
– Все зависит, естественно, от точки зрения. Для меня это символ. Я назову ее «Знак противоречия». Удачное название, не так ли?
– Разумеется. – Мередит отступил от картины на пару шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
На кухне же, когда все слуги садились за длинный стол, старик защищал его от насмешек женщин, которые обсуждали на все лады, что произойдет, если девушки решат, что он уже созрел, как мужчина, и доберутся до него. Не смеялась лишь толстуха Агнес, повариха. Она накладывала ему двойную порцию макарон, а после еды совала в карман кусок сыра или апельсин.
Ему нравилась его новая жизнь. Крыша над головой, работа, дружелюбные люди вокруг, а в конце месяца в кармане зашуршат лиры, которые он отнесет матери. Подзабылось даже желание увидеть Рим. Графиня больше не заговаривала с ним, художник оставил в покое. Он уже не так боялся их, и в его дневных грезах они мирно уживались с фонтанами, девушками в туфельках и сверкающими автомобилями на улицах Рима.
Он грезил и сейчас, заполняя большую трещину раствором, но внезапно его грезы обернулись явью.
– Паоло! – послышался за спиной нежный голос графини. – Я хочу поговорить с тобой.
Он тут же вскочил, выронил мастерок, повернулся к ней – загорелый, с грязными руками, со струйками пота, бегущими по телу.
– Да, синьора! К вашим услугам.
Она быстро огляделась, словно хотела убедиться, что они одни.
– Завтра, Паоло, я собираюсь уехать в Рим. Я нездорова и должна показаться моему доктору. Я беру с собой Зиту и Пьетро, чтобы они приглядывали за моей квартирой, и подумаю над тем, чтобы взять с собой и тебя.
От изумления Паоло лишился дара речи. У него даже отвисла челюсть.
– Чего ты так удивляешься? Я же обещала тебе, не так ли? И ты хорошо работаешь.
– Но… но…
– Но ты мне не веришь? Так вот, это правда. Единственное, мы должны спросить разрешения у твоей матери. Скажи ей, что ты уезжаешь на два месяца, и каждый месяц она будет получать часть твоего жалования. Это ясно?
– Да, синьора! – воскликнул Паоло.
– Скажи ей, что поедут также Пьетро и Зита, и Пьетро будет обучать тебя тому, что умеет сам.
– Хорошо, синьора. Но…
– Что «но», Паоло?
Он не сразу нашел нужные слова:
– Моя… моя мать не любит англичанина, синьора Блэка. Она может не отпустить меня.
Веселым смехом графиня разогнала его страхи:
– Скажи матери, Паоло, что синьор Блэк остается здесь, поработать. Поэтому я и увожу тебя. Мне кажется, вам лучше не видеться.
– Когда… когда я могу сказать ей?
– Если хочешь, прямо сейчас. Только вернись на виллу и дай мне знать, что она ответила.
– Благодарю, синьора. Тысячу, тысячу раз благодарю!
Он схватил рубашку, натянул ее на себя и по каменистой тропе побежал к железным воротам. Анна-Луиза де Санктис с улыбкой смотрела ему вслед, наслаждаясь его детской стремительностью. «Должно быть, – думала она, – столь же приятно и матери провожать взглядом выросшего сына, когда наступает осень семейной Жизни, страсть притупляется, а муж становится скорее спутником жизни, а не пылким любовником».
Неожиданно, но очень отчетливо, она сознала, что натворила – всю мерзость, всю грязь, в которые втянул ее Николас Блэк. Так отчетливо, что дрожь пробежала по телу. Графиня повернулась и медленно побрела к вилле. И у самого крыльца столкнулась с Блейзом Мередитом, выходящим из дома с папкой для бумаг.
Он поздоровался, она же в ужасе смотрела на него. За одну ночь священник неузнаваемо изменился. Щеки провалились, горящие, как красные уголья, глаза глубоко запали, кожа пожелтела, спина согнулась, словно на его плечи взвалили тяжелую ношу, руки дрожали.
На мгновение Анна-Луиза забыла о собственных терзаниях:
– Монсеньор! Вам плохо?
– К сожалению, очень, – ответил он. – Я думаю, времени мне осталось совсем немного. Не смогли бы вы прогуляться со мной?
Она хотела резко отказаться, уйти в свою спальню, где ждал ее пузырек с таблетками, но Мередит взял графиню под руку и увлек в сад.
– Я видел юного Паоло, бегущего к воротам. Мне показалось, он очень взволнован.
– Да… взволнован. Завтра я собираюсь взять его в Рим, если его мать разрешит ему поехать со мной.
– Мистер Блэк тоже едет?
– Нет. Он остается здесь.
– Но потом присоединится к вам, не так ли?
– Я… я не знаю, какие у него планы.
– Знаете, – устало, но без тени сомнения возразил Мередит. – Знаете, моя дорогая графиня, потому что планы эти вы строили вместе. Чудовищные планы. Чудовищные для вас и для него… и для мальчика. Почему вы это сделали?
Она шла как во сне. И слова вырвались помимо ее воли:
– Я… я не знаю.
– Все еще хотите отомстить Джакомо Нероне?
– Значит, вам известно и это?
– Да, известно.
Теперь это не имело значения. Как и все остальное. Он мог спрашивать, о чем угодно, и она дала бы ответ на любой вопрос, потому что твердо решила потом подняться наверх, лечь в ванную, проглотить пригоршню таблеток и уже не проснуться. Она выдержит последнее, ужасное испытание. И все окончится.
Но следующие слова Мередита вернули ее к реальности. Она ожидала бы услышать их от Мейера, но не от священника, отмеченного печатью смерти. В устах Мейера им, однако, чего-то бы недоставало: задушевности, нежности, любви? Точного ответа дать она не могла.
– Знаете ли, моя дорогая графиня, Италия не подходит таким женщинам, как вы. Это страна солнца, агрессивности во всем, что связано с продолжением рода человеческого. Примитивная и страстная. Мужчина здесь – венец творения. Женщина, нелюбимая, неудовлетворенная, бездетная, – предмет насмешки для других и вечная мука для себя. Вы – страстная женщина. Вам необходима любовь, любовь во всех ее проявлениях, в том числе и плотских. Необходимость эта словно околдовала вас, даже привела к предательству. Вы стыдитесь этого, но можете совершать еще худшие поступки, потому что не знаете, как найти другой путь… Это так?
– Да.
Более она не сказала ничего, но могла бы добавить: «Я все это знаю, прекрасно знаю, лучше вас. Но знать – недостаточно. Куда мне идти? Что делать? Как найти то, что мне нужно?»
Мередит продолжал, и голос его теплел с каждым словом:
– Я мог бы посоветовать вам молиться, и это не худший выход, потому что рука Господа проникает и в тот ад, который мы создаем для себя сами. Я бы мог предложить вам исповедаться, и это неплохая идея, потому что вы выйдите из исповедальни с чистой совестью, в мире с Богом и с собой. Но едва ли это решение будет всеобъемлющим. Страх, неудовлетворенность, одиночество не покинут вас.
– Что же мне тогда делать? Скажите мне! Ради Бога, скажите!
Мольба так и вырвалась из нее. И Мередит ответил спокойно и рассудительно:
– Вам надо на какое-то время покинуть это место. Уехать отсюда. Но не в Рим. Это жестокий город. Возвращайтесь в Лондон и поживите там. Я дам вам письмо к моему коллеге из Вестминстера, и тот свяжет вас со специалистом, который займется вашими проблемами – души и тела. Пусть он полечит вас. Не ждите быстрых результатов. Походите по театрам, заведите новых друзей, возможно, вас заинтересует благотворительная деятельность… Быть может, вы встретите мужчину, который не только будет спать с вами, но женится и полюбит вас. Вы же очень привлекательны, особенно, когда улыбаетесь.
– А если я его не найду? – в голосе слышались панические нотки.
– Позвольте сказать вам что-то очень важное, – продолжил Мередит. – Одиночество – не такая уж новинка. Рано или поздно оно приходит ко всем. Умирают друзья, родные. Любовники, мужья. Мы стареем, начинаем болеть. А предельное абсолютное одиночество – это смерть, ждать которую мне осталось совсем недолго. И нет таблеток, чтобы излечить ее. Нет заклинаний, чтобы отогнать прочь. Одиночества не избежать никому из нас. Если мы попытаемся ускользнуть от него, то можно прямиком угодить в ад. Если мы примиримся с ним, если будем помнить: таких, как мы, миллионы; если постараемся помочь и утешить их, а не себя, в конце, возможно, и выяснится, что мы больше не одиноки. Что мы в новой семье, семье человека, отец которого – Бог… Если вы не возражаете, давайте присядем. Я… я очень устал.
Теперь пришла ее очередь взять его под руку и подвести к маленькой каменной скамье под кустами жимолости. Мередит сел, а Анна-Луиза смотрела на него в изумлении и с жалостью, которую ранее испытывала лишь к себе.
– Как вы смогли все это понять? – спросила она после долгой паузы. – Я никогда не слышала таких речей от священника.
Бескровные губы изогнулись в усталой улыбке:
– Люди требуют от нас слишком многого, графиня. Мы тоже люди. Некоторые из нас очень глупы, и вся жизнь уходит на то, чтобы осознать самые азы.
– Вы – первый человек в моей жизни, который хоть как-то помог мне.
– Вы встречались не с теми людьми, – ответил Мередит, чуть улыбнувшись.
Улыбнулась и Анна-Луиза, и только тут Мередит понял, какой же она была красавицей.
– Вы… смогли бы вы выслушать мою исповедь, святой отец?
Мередит покачал головой:
– Еще не время. Я думаю, вы еще не готовы.
Она обиженно нахмурилась, на ее лице отразился страх.
– Исповедальня – не кушетка психоаналитика, – пояснил Мереднт, – не средство для познания себя, когда очищением памяти достигается улучшение здоровья. Исповедь – это судебный процесс, в котором даруется прощение в обмен на признание вины и обещание раскаяния и исправления. Первая часть для вас проста – вы практически прошли ее. Но ко второй вы должны подготовиться молитвой и самодисциплиной. И пора начинать заглаживать причиненное вами зло.
Она с тревогой взглянула на Мередита:
– Вы имеете в виду Ники… мистера Блэка?
– Я имею в виду вас, дорогая графиня… ваши собственные желания, вашу ревность к Нине Сандуцци и ее сыну. Что же касается мистера Блэка… – Он помолчал, глаза его затуманились, рот превратился в узкую полоску. – Я поговорю с ним сам. Но боюсь, он не станет меня слушать.
ГЛАВА 15
В деревне Паоло Сандуцци столкнулся с матерью. Она стояла у кузницы и разговаривала с женой Мартино. Тут же была и Розетта, в новом платье: ей предстоял первый визит на виллу. Нина удивилась, увидев сына:
– Что это ты тут делаешь? Ты же должен работать! Куда ты бежал?
– Сегодня я могу не работать, – затараторил мальчик. – Графиня сказала мне, что я еду в Рим. Она велела спросить тебя и сказать, что едут Пьетро и Зита и меня будут учить на…
– Постой-ка! – оборвала его Нина Сандуцци. – И начни сначала. Кто сказал, что ты едешь в Рим?
– Графиня. Ей надо показаться доктору. Она вернется через два месяца.
– И она хочет взять тебя с собой?
– Да.
– Почему?
– Ей же нужны слуги.
– Ты – садовник, сынок. В Риме у нее садов нет.
Мальчик насупился:
– Все равно, она хочет взять меня с собой. И послала к тебе за разрешением.
Женщины понимающе переглянулись.
– Тогда ты можешь вернуться и сказать ей, что не поедешь. Я знаю, кто хочет видеть тебя в Риме, и это отнюдь не графиня.
– Все совсем не так! Она просила сказать тебе, что англичанин остается здесь.
– Надолго ли? – в Нине начала закипать злость. – На неделю, максимум, на десять дней. А потом он запакует чемоданы и отправится в большой город, к тебе, мой дорогой Паоло! Такой хитростью не обманешь и младенца. Ты никуда не поедешь! Я – твоя мать, и не разрешаю тебе ехать.
– А я все равно уеду!
Она подняла руку и отвесила ему затрещину.
– Когда ты станешь мужчиной, сможешь сам заплатить за проезд и найти работу, – пожалуйста! Если графиня спросит меня, я скажу ей то же самое. А если она не поймет, попрошу доктора связаться с полицейским участком в Джимелло Маджоре. Это успокоит англичанина. А теперь будь хорошим мальчиком, забудь об этом.
– Не собираюсь я ни о чем забывать! Она попросила меня, и я согласился. Я хочу в Рим. Она – госпожа, а ты – никто. Ты просто… просто шлюха святого!
Паоло развернулся и побежал по улице. Нина Сандуцци смотрела ему вслед с каменным лицом. Жена Мартино переминалась с ноги на ногу.
– Он не понимает, что говорит. Он же еще ребенок. Повторяет чужие слова.
– Его отец был святым, – Нина тяжело вздохнула. – А он хочет стать femmenella.
– Вовсе нет! – воскликнула Розетта. – Он совсем мальчик, И не знает, чего хочет. Я приведу его обратно и заставлю извиниться.
И, прежде чем ее мать успела возразить, помчалась за Паоло.
На залитой солнцем лужайке Николас Блэк наводил последний лоск на картину с Паоло Сандуцци, распятым на старой оливе. Услышав шаги Мередита, он поднял голову.
– А, доброе утро, Мередит. Надеюсь, вы спали хорошо?
– Спал я так себе. Не помешаю?
– Нет, конечно. Последние мазки. Не хотите ли взглянуть? Мне кажется, пока это моя лучшая картина.
– Благодарю.
Мередит обошел мольберт. Художник ухмыльнулся, заметив, как изменилось его лицо.
– Вам нравится, Мередит?
– Это богохульство, мистер Блэк, – холодно ответил священник.
– Все зависит, естественно, от точки зрения. Для меня это символ. Я назову ее «Знак противоречия». Удачное название, не так ли?
– Разумеется. – Мередит отступил от картины на пару шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38