Глогер улыбнулся ему.
- Не тревожься, Иоанн.
Моторы не работали, и даже если бы он снял с них кожухи, его
технических знаний не хватало, чтобы их починить. Ни один из приборов не
работал. Машина времени была мертва.
Понимание ситуации поразило его шоком. Вероятно, он уже никогда снова
не увидит двадцатое столетие, не расскажет, чему был свидетелем здесь.
Слезу выступили у него на глазах, и, спотыкаясь, он выбрался из
машины, оттолкнув Иоанна в сторону.
- Ты что, Эммануил?
- Что мне здесь надо? Что мне здесь надо?! - закричал Глогер
по-английски, и слова получились нечеткими. Они тоже показались ему
незнакомыми. Что происходит с ним?
Он подумал было, не иллюзия ли все это - вроде затянувшегося сна.
Идея машины времени казалась ему теперь совершенно абсурдной, невозможной.
- О, Господи, - простонал он, - что происходит?!
Снова ощущение, что все покинули его, овладело им.

8
Где я?
Кто я?
Что я?
Где я?

- Время и личность, - любил говорить с энтузиазмом Хеддингтон, - две
большие тайны. Углы, кривые, мягкая и жесткая перспективы. Что мы видим?
Что мы такое? Чем мы можем быть или были? Все это - искривления и повороты
времени. Я презираю теории, настаивающие на рассмотрении времени, как
четвертого измерения, описывающие его в пространственных эпитетах.
Неудивительно, что они ни к чему не привели. Время не имеет ничего общего
с пространством - оно связано с психикой. О! Никто не понимает. Даже вы!
Члены группы считали его немного чокнутым.
- Я - единственный, - сказал он серьезно и спокойно, - кто
действительно понимает природу времени...
- К слову... - сказала твердо миссис Рита Блейн, - я думаю, что
подошло время чая, не так ли?
Остальные с энтузиазмом согласились. Миссис Рита Блейн была немного
нетактична. Хеддингтон обиженно встал и ушел.
- Ну и пусть, - сказала она, - ну и хорошо...
Но остальные остались недовольны ею. Хеддингтон, в конце концов, был
хорошо известен и придавал группе определенный престиж.
- Надеюсь, он вернется, - пробормотал Глогер.
Он иногда страдал мигренью. Появлялось головокружение, тошнота,
полное погружение в боль.
Часто во время приступов он начинал представлять себя другой
личностью - персонажем из книги, которую читал; каким-нибудь политиком из
передачи новостей; исторической личностью, если в это время читал мемуары.
Все эти личности отличала одна особенность - беспокойство, тревога. Хейст
в "Победе" был одержим тремя людьми, появившимися на острове, он стремился
остановить их и, если это возможно, убить. (В роли Хейста Глогер был
несколько более грубым, чем когда воображал себя героем Конрада). После
того, как ознакомился с историей Русской революции, Глогер был убежден,
что его имя - Зиновьев, министр транспорта и связи. Он очень боялся, как
бы его не вычистили из Партии через несколько лет.
Глогер лежал в темной комнате, и голова раскалывалась от тошнотворной
боли. Заснуть было невозможно, потому что невозможно было найти решений
гипотетических проблем, одолевших его. Он полностью терял ощущение
собственной личности и обстоятельств, которые напомнили бы, где и когда он
находится.
Когда он рассказал об этом Монике, ее позабавил рассказ.
- Однажды, - сказала она, - ты проснешься и спросишь, кто ты, а я не
скажу тебе.
- Хороший из тебя психиатр получился, - засмеялся он.
Ни один из них не беспокоился по поводу этих галлюцинаций. Глогер жил
одним днем, не обращая внимания на свои шизоидные наклонности, только его
поведение иногда менялось в соответствии с компанией, в которой он
находился; и он замечал, что бессознательно имитирует нюансы речи других
людей, но понимал, что в какой-то степени это делает каждый человек. Это
часть жизни.
Иногда он задумывался над этой проблемой, удивляясь сращиванию
индивидуальности других людей с собственной.
Например, выпивая в каком-нибудь баре, он мог вскочить из-за стола и
сделать что-нибудь странное, ухмыляясь при этом Монике.
- Посмотри на меня, - говорил он, - смотри... коралловый остров...
Она недовольно хмурилась.
- Что с тобой на этот раз? Ты добьешься, что нас выгонят.
- Вокруг меня только море. Я - Билл-Прилипала, - заводил он.
- Ты быстро пьянеешь, Карл, в этом твоя беда...
- Наоборот, я могу выпить слишком много - вот в чем дело.
- Эй, во что это ты играешь? - сказал мужчина за стойкой, чей локоть
он толкнул.
- Я и сам хотел бы знать, друг. Сам хотел бы знать.
- Пойдем, Карл. - Она встала, потянув его за руку.
- Чем больше живет какой-нибудь человек, тем меньше остается мне, -
сказал он, когда она протаскивала его сквозь дверь.

Бары и спальни. Спальни и бары. Казалось, большую часть своей жизни
он проводил в полумраке. Даже книжный магазин казался тусклым.
Конечно, были исключения - солнечные и светлые зимние дни. Но все его
воспоминания о Монике были связаны с сумраком. Какой бы ни был час, они
всегда находились в каком-то сумраке после того, как впервые легли в
постель.
Однажды Глогер сказал:
- У меня тусклый ум...
- Если ты имеешь в виду грязные мысли, я согласна с тобой, - ответила
она.
Он игнорировал замечание.
- Думаю, это из-за матери. Она никогда не имела слишком твердой связи
с реальностью...
- С тобой все в порядке, если ты будешь трезво мыслить. Может быть,
небольшое количество нарциссизма...
- Кто-то говорил мне, что я слишком ненавижу себя.
- Ты всего лишь слишком много думаешь о себе...

Он держал свой обрезанный пенис и глядел на него с сентиментальной
нежностью.
- Ты - единственный друг, который у меня есть. Единственный мой
друг...
Часто пенис оживал в его мыслях, становясь приятным другом, дарителем
удовольствия. Немного озорник, но всегда приводил его к неприятностям.

Матовые серебряные кресты, лежащие на поверхности сверкающего моря.
Плюх!
Деревянные кресты падают с неба.
Плюх!
Разрывают поверхность моря, раскалывают серебряные распятия на куски.

- Почему я уничтожаю все, что люблю?
- О, Боже, прекрати эту сентиментальную подростковую чушь, Карл,
пожалуйста!

Плюх!

Через все пустыни Аравии прошел я, раб солнца, в поисках моего Бога.

- Время и личность - две большие тайны.

Где я?
Кто я?
Что я?
Где я?

9
Пять лет в прошлом.
Почти две тысячи лет в будущем.
Лежа в горячей потной постели с Моникой.
Еще одна попытка сделать любовь нормальным путем постепенно перешла в
исполнение с небольшими отклонениями акта, который, кажется, удовлетворял
ее лучше, чем другие способы.
Их настоящие любовные игры и завершение акта были еще впереди. Как
обычно, это должно было произойти словесно. Как обычно, кульминацией
являлся гневный спор.
- Полагаю, ты собираешься сказать мне, что снова не удовлетворен, -
сказала она и забрала зажженную им сигарету.
- Мне хорошо, - сказал он.
Они лежали некоторое время, пока курили. Постепенно, несмотря на
уверенность в том, что знает, каков будет результат, он заговорил:
- Смешно, не правда ли? - начал он.
Он ждал ее ответа. Пусть потянет с ним еще немного, если хочет.
- Что? - спросила она наконец.
- Все. Ты проводишь день, пытаясь помочь невротикам с их сексуальными
проблемами. И ты проводишь ночи, делая то же, что и они.
- Не в такой степени. Ты знаешь, что вопрос тут в мере.
- Это ты так считаешь.
Он повернул голову и посмотрел на нее, подсвеченную блеском звезд,
проходившим через незашторенное окно. Худощавые черты лица, рыжие волосы и
спокойный, профессиональный, убеждающий голос психиатра.
Голос ее был мягким, благоразумным, неискренним. Только случайно,
когда она становилась особенно возбужденной, голос выдавал ее настоящий
характер.
Она, думал он, никогда, кажется, не расслабляется, даже во сне. Глаза
вечно настороженные, движения - обдуманные. Каждый ее дюйм находится под
защитой, почему, вероятно, она и получает так мало удовольствия из-за
обычных способов любви.
Он вздохнул.
- Ты просто не можешь расслабиться, не так ли?
- О, заткнись, Карл. Если ты ищешь невротика, то посмотри на себя.
Они широко использовали психологическую терминологию, чувствовали
себя счастливее, если могли дать чему-нибудь название.
Глогер откатился от нее, нащупав пепельницу на туалетном столике и
одновременно посмотрев на себя в зеркало.
Он увидел желтоватое напряженное лицо мрачного еврейского священника,
в голове которого полно образов и неразрешимых навязчивых идей, а в теле -
противоречивых желаний. Он всегда проигрывал эти споры с Моникой. Она
доминировала в их паре, по крайней мере словесно.
Такая перепалка часто казалась ему более извращенной, чем любовные
забавы, где, во всяком случае обычно, его роль была мужской. В последние
дни, решил он, поведение мое было существенно пассивным, мазохистским,
нерешительным. Даже гнев, довольно частый, ни к чему не приводил.
Моника была на десять лет старше его, на десять лет ожесточеннее. Он
был убежден, что как личность она обладала большим динамизмом. И все же, у
нее было много неудач в работе. Она становилась все циничнее, но еще
надеялась на блистательные успехи с пациентами.
Мы пытаемся сделать слишком много, вот в чем беда, думал он.
Священник в исповедальне дает отпущение грехов, психиатр старается
излечить, и, в большинстве случае, оба терпят неудачу. Но, по крайней
мере, они пытались, думал Глогер, а затем спрашивал себя, является ли это,
в конце концов, добродетелью.
- Я поглядел на себя, - сказал он.
Не заснула ли она?
Он оглянулся.
Ее настороженные глаза были открыты, и она смотрела в окно.
- Я поглядел на себя, - повторил он. - Как делает это Джанг: "Как я
могу помочь этим людям, если я сам беглец от действительности и, возможно,
еще страдаю неврозами?" Вот что Джанг спрашивал у себя.
- Этот старый сенсуалист!.. Этот старый рационалист своего
собственного мистицизма. Неудивительно, что из тебя не получился психиатр.
- Я все равно не стал бы хорошим врачом. Это не имеет ничего общего с
Джангом...
- Не вымещай на мне свое разочарование...
- Я хотел помогать людям, но не мог найти пути к ним. Ты сама
говорила, что чувствуешь то же самое, что считаешь все бесполезным.
- После тяжелой недели работы я могу так сказать. Дай мне еще
сигарету.
Он открыл пачку, сунул две сигареты себе в рот, прикурил их и
протянул одну ей.
Почти бессознательно он заметил, что напряженность возрастает.
Спор, как всегда, был бессмысленным. Но не сам спор являлся важным;
он просто выражал сущность их связи. Глогер спрашивал себя, является ли и
это важным тоже?
- Ты не говоришь мне правду, - теперь не остановиться, ритуал в
полном разгаре.
- Я говорю практическую правду. У меня нет желания бросать работу.
Уйти. Я не хочу стать неудачницей...
- Неудачницей?! Ты более драматизируешь, чем я.
- Ты слишком серьезный, Карл. Ты пытаешься прыгнуть выше головы.
Он фыркнул:
- Если бы я был тобой, я бы бросил работу, Моника. Ты не больше меня
подходишь для нее.
Она пожала плечами, натянув простыню.
- Ты - мелкий негодяй.
- Я не ревную тебя, если ты это думаешь. Ты никогда не поймешь, что я
ищу.
Ее смех стал язвительным.
- Современный человек в поисках души, а? Современный человек в
поисках костыля! И ты можешь понимать это так, как тебе нравится.
- Ты уничтожаешь миф, который приводит в движение мир.
- Теперь ты скажешь: "А чем мы заменим его?" Ты банальный и глупый,
Карл. Ты никогда ни на что не смотришь рационально, даже на себя.
- Ну и что? Ты говорила, что миф не нужен.
- Важна действительность, которая его создает.
- Джанг знал, что миф может, в свою очередь, творить реальность.
- Что доказывает, каким тупым старым дураком он был.
Глогер вытянулся на постели. Делая это, он коснулся ее тела и
отодвинулся. Он почесал голову. Моника лежала, еще дымя сигаретой, но
теперь улыбалась.
- Ну, давай, - проговорила она, - скажи что-нибудь о Христе.
Глогер промолчал.
Моника протянула ему окурок, и он положил его в пепельницу. Затем
посмотрел на часы.
Было два часа ночи.
- Почему мы делаем это? - сказал он.
- Потому что должны.
Она положила руку ему на затылок и пригнула голову к своим грудям.
- Что еще мы можем делать?
Он заплакал.
Великодушная в своей победе, она гладила его голову и тихим голосом
успокаивала.
Десять минут спустя он яростно любил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17