— Она не предаст меня. Она никогда не посмеется над нашей любовью. Я отдаю себя в руки принцессы Анлодды.
Меровий запрокинул голову. Он почему-то вдруг встревожился. Близился рассвет. Корс Кант заморгал. У него вдруг закружилась голова.
Меровий еле слышно прошептал:
— Я — прямой потомок Иисуса и Марии. Свиток доказывает это. Но этого мало.., даже этого мало. Церковь слишком могущественна. Я теперь понимаю это. Мне не удастся доказать своих прав, ибо я слишком часто осуждал политику Льва и поддерживал его врагов.
Он склонился вперед и приковал барда к табурету пристальным взглядом.
— О, что это были за враги! Совсем новая идея! Церковь на службе у войны… Нет, Лев долго не продержится. Он не Дамаск.
Но для меня.., слишком поздно. Слишком поздно для короля Меровия, Merovius Rex. Но есть Меровиус-младший, мой сын. — Король плотно сжал губы и уставился куда-то далеко-далеко, наверное, в будущее. — Ты должен хранить родословную моего сына, Корс Кант Эвин. Сикамбрия падет, и даже могущественный Артус Пендрагон близок к смерти, она уже держит его за руку.
Храни свиток хорошенько, юноша. Береги его. Настанет день — и Меровий-младший явится к тебе за ним.
Сердце Корса Канта вдруг часто-часто забилось. Он вспомнил про вино, про осушенный им кубок. «Нет!
Не сейчас! Я не хочу умирать ради такой бессмысленной цели!» Он приподнялся. Страх растекался по его телу, желудок сводило спазмами.
— О Господи! — вскричал бард. — Я умираю! Меровий еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся.
— Мы все умираем.
— Вино!
— Отравлено, — согласился монарх.
— Господи Боже! — восклицал бард. — А ведь мне всего девятнадцать!
Меровий больше не улыбался.
— До двадцати ты доживешь.
Лицо его вдруг стало серо-землистым, он скрипнул зубами от боли.
— Ты? — воскликнул Корс Кант. — А я думал.., мне показалось.
Сердце барда переполнилось жалостью. Он шагнул к Меровию, взял его за руку. Паслен и белена, перед тем как убить жертву, вызывают у нее кошмарные видения. Или последние озарения. «Как же он мог продержаться так долго, и еще играл со мной в игру?» — гадал бард. Наверняка умирающий король был хорошо знаком с действием этого яда — наверное, принимал его не раз в прошлом.., и все еще в здравом уме.
Король Меровий не слушал причитаний Корса Канта.
— «Mors ultima ratio». Смерть подводит итоги. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое… О Боже, какая боль! Вот уж не думал, что будет так больно! ..Да приидет царствие Твое. Забери меня теперь, Господь мой. Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле.., наш насущный дай нам на сей день… Глупый император пьет смертную чашу, он произносит тост во славу смерти, которая подводит итоги. Матерь… — Меровий качнулся вперед и упал, ударившись лицом о крышку стола. — Корс Кант, ты скажешь мне, где спрятана моя родословная?
— Нет, повелитель. Не могу сказать.
Он бы никогда никому не рассказал о хрустальной пещере Анлодды. Дни, когда бард колебался, миновали. И Корс Кант был готов присягнуть на верность единственной женщине на свете.
— О, какая боль! — Меровий выпрямился, обхватил руками живот. Лицо его было бледно, как луна на восходе солнца, взгляд стал диким, блуждающим. — Хлеб н-наш насущный д-дай нам.., и остави нам.., остави мне…
Время рождаться и время умирать.., время раздирать.., и время сшивать… Берегись собаки! Живая собака лучше мертвого льва.
— И обратился я, и увидел под солнцем, — подхватил бард, ухватившись за цитату, — что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». Это был его любимый отрывок из Книги Экклесиаста, или Проповедника.
А Меровий продолжал молитву:
— Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим.., как прощаем мы тех, кто не учился в юности своей.., кто теряет прошлое свое и кто мертв для будущего… — Тут король очнулся и посмотрел Корсу Канту прямо в глаза. — Не стоит плакать о былом, — сказал он.
— Когда умирают добродетельные, — отозвался бард, — их добродетель не исчезает, но живет, хотя их уже нет.
Меровий вздохнул облегченно, мирно улыбнулся и откинулся на спинку «трона», наконец умолкнув.
Корс Кант протянул руку и легонько коснулся брови короля. Затем он отступил и вышел из шатра. Над горизонтом поднялось солнце. Бард часто заморгал — таким ярким оно было.
Он оглянулся на сикамбрийских стражников — он вдруг испугался, а вдруг те подумают, будто это он убил короля? Стражники плакали. Понурив головы, они завязали шнурками полотнище, закрывавшее вход в шатер. Покончив с этим, они вновь вытянулись по струнке и скрестили алебарды — словно встали на страже у входа в Танатос — царство бога смерти. А слезы все текли и текли по их щекам. «Откуда они узнали? Как они узнали?» — дивился бард. Он уже бежал назад, к легиону Артуса.
В лагере воины уже суетились. Все были заняты своим делом. Произошло что-то важное. Корс Кант схватил за руку какого-то незнакомого центуриона.
— Господин, — прокричал бард. — Что такое? Что происходит?
Центурион вырвал руку, сердито зыркнул на Корса Канта.
— Юты, — буркнул он. — Разведчики доложили — громадное ютское войско всего в лиге отсюда. Ума не приложу, как эти скоты их раньше не заметили.
— Он оттолкнул барда и растаял в толпе воинов.
«Вот это да! Большое сражение в тот самый день, когда ближайший соратник Артуса умирает!» Корс Кант поскорее отправился искать Артуса. Бард не спал всю ночь, измучился, но страх прогнал усталость. Он боялся сказать королю о том, что Меровий мертв, но еще больше боялся не сказать.
Странная мысль появилась у барда. Один умер, а другой возродился. Покраснев и чувствуя себя виновато, он постарался не думать сейчас об Анлодде. «О, пусть она уцелеет в битве, — молился он мысленно. — Пусть она останется жива теперь, когда наконец забрезжил свет.
Прошу тебя, Господи, даруй мне один-единственный день настоящей любви!» Он бросился к шатру Dux Bellorum, радуясь тому, что у него при себе ни меча, ни арфы.
Глава 43
Питер медленно ехал по пустынной равнине. Пейзаж был почти что лунным. Пусти он своего коня (он помнил, что его зовут Эпонимус) быстрее, и тот сразу же угодил бы копытом в змеиную нору и сломал бы ногу.
Девушка, ехавшая неподалеку от него, сидела в седле, понурясь. Пышные волосы заслонили ее лицо. При свете луны они казались цвета запекшейся крови. Питер поглядывал на нее сочувственно. Наверное, она чувствовала себя так же виновато, как он сам.
— Как ты, Анлодда? — спросил он. Она в ответ пробормотала что-то нечленораздельное, но Питер настаивал:
— Знаешь, чувствовать вину — это вполне естественно…
Она вздохнула.
— Три недели ты меня об этом спрашиваешь, и три недели я тебе отвечаю: я не чувствую себя виноватой. Просто.., я думаю, вот и все. Эту дурную привычку я переняла у своего дяди Лири. Он говорил, будто слышит, как у меня в голове шумят ветряные мельницы.
«Снова Лири». Слишком часто в последнее время заходил разговор об ирландском короле. «Сначала он приучает Артуса к курению гашиша, затем превращает в шута святого Патрика, а теперь.., теперь учит свою малышку племянницу, как изменить возлюбленному и не чувствовать себя при этом виноватой…» Питер неловко одернул тунику. Было откровенно холодно, а у него горели щеки. «Три недели прошло, а виноватым себя чувствую я».
Однако, оказывается, Анлодда не собиралась обрывать разговор.
— Я не сожалею о том, что сделала. И речь об измене не может идти — ведь мы с Этим Мальчишкой даже не разговариваем. Мы с тобой не совершили ничего такого.., официального, но мне жаль, что он так все воспринял. — Она подняла голову, тряхнула рыжей гривой. — Но это действительно моя вина. Я могла бы и догадаться, как тяжело он воспримет случившееся, когда ему я отказала, а тут он входит и видит меня не с кем-нибудь, а именно с тобой… Ты только не обижайся, Ланселот.
— Никаких обид, — буркнул Питер. Он никогда не считал себя плохим собеседником, но Анлодда ему и рта не давала раскрыть.
— Но когда мы впервые займемся этим с Этим Мальчишкой, все должно быть по-особенному. Это совсем не то, что возлежать с тобой, а это.., прости.., похоже на то, как готовишь ужин в пустом доме.
— Неужели?
— Ну, я в том смысле, что.., кому какое дело, вкусно получится или нет. Но с Этим Мальчишкой.., я хочу, чтобы ужин был из двенадцати блюд и все превосходного вкуса — от супа до десерта.
Она умолкла, тяжело дыша. Питер воспользовался паузой.
— Я надеялся, что ты извинишься перед Корсом Кантом.., раз уж ты собралась сопровождать меня в поездке к легиону Артуса.
Пару раз в день Питер изыскивал возможность отправляться к войску Артуса, дабы посмотреть, как поживает Мирддин. Чародей по-прежнему казался Марком Бланделлом, но чем более Питер думал о нем, тем более убеждался, что не смог бы отличить Бланделла от Селли.
Мирддин упорно не попадался ни в одну из расставленных Питером ловушек, а это значило либо то, что Мирддин был Марком, либо то, что он был Селли, но та была изворотливее Питера (а это Питер и так знал прекрасно). Кем бы ни был на самом деле Мирддин, он-то точно вычислил Питера Смита в оболочке Ланселота.
Вскоре после того, как легионы вышли из Каэр Камланна, Питер велел своему оруженосцу (а может быть — сыну) Гвину шпионить за Мирддином в то время, когда Питер сам не мог.
Питер и Анлодда ехали по туманной равнине, и вдруг.., словно что-то взорвалось в груди в Питера, в глазах затуманилось. Ланселот, дикий зверь Ланселот продолжал восстанавливать себя в правах, разрывал цепи, словно прикованный Прометей.
Питер мотнул головой. Анлодда что-то говорила…
— Ланселот? Принц, ты меня слышишь?
— Д-да, — заикаясь, вымолвил Питер, пытаясь сообразить, что он делает здесь, на этой пустоши, с девушкой Корса Канта. Прошло какое-то время, но сколько — Питер не знал.
Зверюга Ланселот крепчал с каждым днем, он вновь и вновь брал власть над собственным разумом.
Питер поднял голову, нашел в небе полную луну. Ясно. Ланселот властвовал над собой не меньше часа.
— Короче говоря, — изрек Питер, предполагая, что за час выслушал достаточно, — нужно что-то придумать. Так это оставлять нельзя.
Анлодда резко натянула поводья Мериллуин и уставилась на Питера.
— Прости за прямоту, Ланселот, но ты.., ты на самом деле Ланселот?
Питер оглянулся.
— О чем ты, не пойму?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Либо я жестоко ошибаюсь, но тогда ты действительно не имеешь ни малейшего понятия, о чем я тебя спрашиваю. Но я не ошибаюсь. Я никогда не ошибаюсь. Как-то раз мне показалось, что ошибаюсь, но я ошиблась.
Отслеживать логику в высказываниях Анлодды — это было почти то же самое, что пытаться разобрать слова какого-нибудь американского рэпа.
Но Питер знал, что она права. Чтобы шизоиду из двадцатого века удалось просуществовать три недели в теле римского рыцаря пятого века незаметно — нет, это было бы по крайней мере самонадеянно. Если Марк Бланделл (или Селли Корвин) так быстро распознали Питера в обличье Ланселота из Лангедока, насколько же легче было заподозрить неладное тем, кто на самом деле был знаком с принцем?
«Надо затаиться. Надо отговориться, — думал он. — Все отрицать — и дело с концом». Ведь кому понравилась бы мысль о том, что вместо героя Каэр Камланна откуда, ни возьмись взялся какой-то странный двойник?
— Почему ты спрашиваешь? — буркнул он сердито.
— Ланселот, за последний месяц ты неожиданно стал так разумен, что, честно говоря, я подумывала, уж не отросла ли у тебя лишняя голова. Да разве прежний Ланселот стерпел бы, если бы Этот Мальчишка ворвался в его покои, когда он возлежал с женщиной? О да, я, конечно, знаю Ланселота всего полгода, но все равно мне кажется, что он просто-напросто разрубил бы Корса Канта… Этого Мальчишку, пополам, вот и все. Правда, — добавила она, склонившись набок и одарив Питера взглядом из-под нахмуренных бровей, — случись такое, я бы убила тебя, не дав и шагу шагнуть. Поэтому я вновь спрашиваю тебя: воистину ли ты Ланселот из Лангедока?
Питер открыл было рот, чтобы отчитать девицу за проявление непочтительности в отношении легата и консула, но вдруг, ни с того ни с сего, его прорвало. В конце концов Анлодда же призналась ему во всех своих грехах?
— Нет, — ответил Питер дрожащим голосом и тут же сорвался на шепот:
— Я не Ланселот, не герой, я даже не.., сикамбриец.
«Слишком много лжи, — думал он. — Слишком много путешествий к Источнику Вечной Не правды. Я ей все скажу, а потом.., убью ее».
Но стоило ему сбросить маску, как он вдруг утратил всякий контроль над собой.
Питер вдруг понял, что последние восемнадцать лет жил, словно чурбан, оживающий только тогда, когда его брал в руки плотник-садист. «Я делаю это ради королевы и Отечества», — говорил он себе, и наконец научился засыпать по ночам, не помня лиц, которые размозжил, обратившись в дубинку.
А теперь он так запутался в тенетах лжи, что уже и сам порой не знал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51