Что в Перми? Из того, что его не освободили торжествующие «свои», следовал очевидный вывод - победы нет. Но почему? Неужели в Перми оказали сопротивление? Или уже на подступах к Екатеринбургу? Или бои в городе? Бесконечное прокручивание в голове одних и тех же мыслей в условиях тишины и изоляции превращали простое заключение в камеру в изощрённую пытку. Несколько раз Сергей пытался молиться, но молитвы путались, и он снова начинал мечтать о русском флаге над Екатеринбургом, представлять, как было бы здорово, если б ему всё-таки удалось потравить верхушку ненавистной республики. Сценарий этот так часто им прокручивался, что он даже после своего задержания не сразу поверил, что всё кончено. Сергей живейшим образом представлял себе, как на фоне всеобщей паники восстают офицеры-патриоты и, за несколько часов, трухлявая и нелепая республика падает к ногам русских воинов-освободителей, и уже даже и не сомневался, что всё именно так и будет. Но что-то сломалось в механизме… Да и был ли механизм? И что вообще произошло? И что будет? В какой-то момент Сергей вдруг почувствовал какое-то растущее изнутри ощущение: в итоге всё будет хорошо. «Победа близка!», - вслух произнёс он и попытался улыбнуться. Он встал с жёсткой лежанки и принялся расхаживать по камере, напевая запрещенный гимн Российской Федерации. Он разрешил себе мечтать и радужные картинки заполнили его воспаленной бессонницей мозг.
«Арестованный, встать у стены! Руки за голову!», - раздалось в камере. Включился яркий свет и Сергей неуверенно подошел к стене: хотелось бунтовать, показать хоть жестом этим идиотам, что часы их сочтены, но было страшно. «Вроде для еды рановато… Допрос? Казнь? Освобождение? Что?», - вопросы вмиг заполнили сознание, затмив картины русской победы. После первого допроса, окончившегося унизительным избиением, его больше никуда не вызывали и ни о чём не спрашивали, и потому внезапный визит из внешнего мира явно что-то да означал.
– Ну, как ощущения от жизни? - Сергей услышал за спиной хрипловатый голос того самого нервного «кокуровца», который говорил с ним сразу после ареста и обернулся.
Михайлов стоял на пороге, опершись на косяк, лицо его было землистого цвета, да и вообще выглядел он помято. В руке он крутил тонкую сигаретку, потом медленно поднёс её ко рту и щелкнул зажигалкой.
– Я могу… отойти от стены? - Сергею хотелось узнать хоть что-то о внешнем мире и в этом неприятном человеке он видел единственный доступный источник информации.
– Да, отойди уж… Сядь, - Михайлов оглядел ссадины на лице студента и косо улыбнулся.
– Что… что вы хотите? - Сергей робко сел на нары.
– Да ничего… Пришёл вот тебе сообщить пренеприятное известие, господин террорист! - Михайлов затянулся и не спеша выдохнул облачно седого дыма.
– Меня…убьют? Да? - Сергей почувствовал, что у него дрожат пальцы, а на глаза наворачиваются слезы.
– Ну… Про это пока не знаю… Теперь уже наверное нет, - Михайлов улыбнулся, с издёвкой, очень неприятно. - Вот смешные вы люди, русские патриоты! Как лозунги кричать - так всё о ней, о вашей России, а как пренеприятное известие - так сразу за свою жопу трясётесь!
– Что случилось? - задавая вопрос, Сергей уже знал ответ. Случилось всё то, чего он боялся.
– Да всё хорошо… У нас… Дружбанов твоих мы переловили сразу после тебя. Тогда же - всю эту банду гадёнышей в армии и полиции. Ну а сегодня наши войска… Наши и союзные, разгромили Дробакова. Да там и громить было нечего, впрочем… Так что в ближайшие часы мы будем в Перми, ну а там дальше - на Москву! Понятно тебе, дурак? Конец вашему Пирогову. Так что сиди и жди, пока мы возьмём Москву, а потом уже будем решать, что с вами, дураками, делать. Ясно тебе? А? - к концу тирады Михайлов почувствовал себя глупо. «Зачем вот ему всё это рассказывать-то?», - подумал он рассеяно.
– Пермь? Ну и что? Да все ещё впереди, ясно? Мы ещё победим! Предатели! - Сергей сорвался и вся накопившаяся за долгие часы ненависть и обида выплеснулась в нескольких словах.
– Дурак! - Михайлов нажал на кнопку и дверь открылась. Сергей судорожно думал, что бы такого крикнуть ему в след, но так ничего и не крикнул. «Пермь ещё ничего не значит, ещё вся Россия впереди!», - попытался он успокоить себя, но на самом деле ему было совершенно ясно, что с этого дня события будут развиваться по самому печальному для России сценарию.
20. В Москве
Странно и глупо… Люди спокойно жили и никогда даже не задумывались, что Россия однажды может просто взять и исчезнуть навсегда. Даже после того, как Россия пала, казалось, что всё это несерьёзно, что это ненадолго и как-нибудь незаметно закончится и всё будет хорошо и понятно, что рано или поздно вокруг Москвы сплотится новая, прекрасная Россия, что старые обиды будут забыты и все проблемы куда-то денутся.
Но проблемы никуда не делись. Москва осталась Москвою, заносчивой и надменной столицей русского мира. Стоило поднять над Кремлём черно-желто-белое знамя националистов, как зашевелилась Россия. Страна, которую отменили в Риге, ожила бомбовыми взрывами, лозунгами на стенах от Кенигсберга до Владивостока и бесчисленными сайтами. Час освобождения во всей красе, дикий и прекрасный…
Город за городом присягал Москве, в каждой администрации находились люди, в критический момент принимавшие сторону Москвы. Паника и ужас, равнодушие Европы, странные игры пекинских политиков.
Коллаборационисты всех мастей пили и готовились умереть - в бою ли, у расстрельной ли стены или пытаясь перейти закрытые границы.
Но что-то случилось. На дворе XXI век, и все уроки извлечены.
И вот, спустя несколько месяцев после Рязанского мятежа, со всех сторон к Москве идут хмурые и молчаливые армии.
Сева перебирал в памяти названия боевых соединений, которыми были переполнены военные сводки и его материалы, исправно посылаемые в Екатеринбург, поражаясь абсурдно звучащим названиям. Западный фронт: Две добровольческие бригады из Балтийской республики - «Кёнигсберг» и «Ганза», Бригада добровольцев из стран Прибалтики «Балтия», Полк полевой жандармерии «Пётр Великий», выставленный Вольным Городом Санкт-Петербургом, спешно сформированная из бежавших на Украину коллаборационистов дивизия «Рюрик», кадровая Львовская дивизия специального назначения «Галичина» и Добровольческий полк «Вiльна Украiна» (поговаривали, что на самом деле это не украинские добровольцы, а переодетые поляки из Европейской армии). Восточный фронт: Добровольческая дивизия имени Бориса Ельцина, Сибирский Добровольческий Корпус, Дивизия особого назначения «Витус Беринг», Дивизия имени Ким Ир Сена, казахская дивизия особого назначения «Аблай-хан».
…Начальник Объединенного Штаба генерал Сирин носил противную кличку «Серин» и главным образом пил, перманентно прибывая в невменяемом состоянии. Впрочем, фактическое руководство операцией осуществлял бравый немецкий генерал Хорст Ваплер, бегло и с удовольствием говоривший по-русски. Он был приписан к штабу Сирина как советник, но истинное распределение ролей было известно всем. Каждый день в 16 часов Ваплер собирал журналистов и на большой голографической карте демонстрировал продвижение союзных армий.
Кольцо вокруг Москвы сжималось и её крах был очевиден. На освобожденных территориях шла тотальная зачистка. Слух об этом обгонял войска, заставляя всех активных сторонников «единой и неделимой» уходить к Москве.
Всех очень интересовал вопрос: а что делать с Москвой, которая к подходу союзных войск станет многомиллионным лагерем беженцев, готовых сражаться до последнего.
«Разбомбить нахер… Чтоб не было её… Никогда», - эти страшные слова произнёс как-то полковник Сергеев, командир Корпуса имени Б.Н.Ельцина, к которому Сева пришёл за очередным интервью.
Сева был прикомандирован к штабу союзников как журналист ведущего СМИ Урала и в силу природного любопытства оказался в самой гуще бесконечных дискуссий и обменов новостями, которые круглые сутки шли в пресс-центре армии. Поэтому наслушался он всякого, но эти слова его почему-то особенно задели.
В Москве он был три раза, один раз в раннем детстве, ещё до Кризиса, а потом ещё два раза с разными делегациями. Детские воспоминания о Москве были нечёткими и кроме шока от толп людей на улицах и масштабов города, он ничего значимого не мог из них вычленить. Поездки с делегациями тоже мало что дали - обычно всё кончалось какими-то пьянками и шлянием по московским ресторанам и борделям. Москва потеряла свой лоск и казалась слегка потасканной девкой, но с амбициями и понтами. Было очевидно, что ему суждено увидеть «лучший город земли», как пелось в каком-то древнем шлягере, в момент наивысшего унижения и падения. С приближением неизбежной развязки настроение наступающих становилось всё более радикальным. Ненависть к Москве буквально клубилась и как знамя развивалось над армиями союзников. Казалось, что у каждого участника похода есть что-то своё, свой личный камень, который он нёс за пазухой, чтоб швырнуть в ненавистную блудницу. У кого-то это был камень несбывшихся надежд, обманутых ожиданий, у кого-то - банальная зависть, у кого-то - просто стадное чувство и такое естественное для людей желание пнуть мёртвого льва и нагадить в осквернённый алтарь.
Впрочем, особенно Севу пугали всевозможные иностранные атташе, представители и наблюдатели, изобильно представленные в союзной армии. От них шло постоянное напряжение, они были самоуверенны и даже заносчивы, что вполне объяснимо в сложившейся ситуации. В этой связи Сева почему-то вспоминал попавшийся ему в руки роман, выпущенный в начале века неким московским издательством. Назывался он как-то глупо и пафосно, и повествовал он о победе России над Америкой. В шовинистическом угаре автор живописал хаос и ужас, царящий в Америке, жалких американцев и благородных, но решительных русских офицеров, упрямо гнущих свою линию: мол, Америка должна быть уничтожена и как единое государство, сующее свой нос во все щели, она себя изжила. Роман был написан бедным и убогим языком, сюжет был вздорён и рыхл, но сама постановка вопроса казалась настолько нереальной и абсурдной, что всё остальное было неважным.
Разглядывая повсеместно висящие плакаты с общим слоганом «Никогда больше!», изображающие ужасы московской тирании и отвергающих их доблестных солдат союзников, Севу более всего интересовало, что чувствуют люди в Москве, чем заняты и на что надеются. Он бы дорого дал, чтоб разок присутствовать на совещании верхушки «России».
* * *
– Куда сейчас едем? - Пирогов откинулся на подушку лимузина, ожидая ответ от секретаря, сидящего впереди.
– В Хайят Арарат, там собираются все…да уже и приехали.
– Хорошо… - Владимир Егорович вздохнул и глядя в окно, ушёл в себя.
Пирогов постоянно перемещался по замёршему городу, меняя свою ставку. Из соображений безопасности. И чем дальше, тем больше эта крысиная беготня по развалинам вгоняла его в депрессию…Несколько месяцев, во время своего недолгого весеннего триумфа, когда под звон кремлёвских колоколов он принял звание Верховного Правителя России, он заседал в Кремле, в том самом кабинете, в котором работали президенты Федерации. Когда Владимир Егорович первый раз зашёл в опечатанное несколько лет помещение, он какое-то время пребывал в состоянии транса. «Москва, Кремль…». И он, у окна, в полевой форме! Кабинет, меж тем, был разгромлен и разграблен, воздух в нём - затхлый…
«Мерзость запустения» быстренько ликвидировали, обставили роскошной мебелью из ближайшего банка и несколько месяцев Пирогов принимал там людей, проводил заседания и вообще фактически жил. Его буквально пёрло, без алкоголя и наркотиков, от одного этого удивительного чувства: я работаю в Кремле… Я пью чай в Кремле… Я трахаю секретаршу в главном кабинете Кремля…
Однако сразу после пермской катастрофы, из кабинета пришлось съехать. Точнее, он просто перестал там бывать. Как сказал начальник Службы безопасности России, непонятно откуда взявшийся бывший полковник ГРУ, Николай Лапников, в целях безопасности. Дальше пошла непрекращающаяся нелепая суета с конспирацией: он проводил совещание в здании бывшего банка, потом - в президентском люксе «Метрополя», потом ночевал в каком-то пентхаузе с видом на Москва-Сити и взорванные диверсантами башни «Федерация» и «Россия», и утром, ещё сонный, ехал в очередной шикарный ресторан, где за изящными столиками собирались усталые министры, военные, приезжали какие-то делегации с мест.
В бывшем пьяно-баре собралось всё высшее руководство России. Пирогов пожал каждому руку и сел в углу.
Председатель Временного русского правительства Илья Фадеев прокашлялся и, встав с места, начал:
– Значит, у нас на повестке дня всё тот же вопрос: что делать? Я расскажу вам последние сведения о складывающейся ситуации, а потом обменяемся мнениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
«Арестованный, встать у стены! Руки за голову!», - раздалось в камере. Включился яркий свет и Сергей неуверенно подошел к стене: хотелось бунтовать, показать хоть жестом этим идиотам, что часы их сочтены, но было страшно. «Вроде для еды рановато… Допрос? Казнь? Освобождение? Что?», - вопросы вмиг заполнили сознание, затмив картины русской победы. После первого допроса, окончившегося унизительным избиением, его больше никуда не вызывали и ни о чём не спрашивали, и потому внезапный визит из внешнего мира явно что-то да означал.
– Ну, как ощущения от жизни? - Сергей услышал за спиной хрипловатый голос того самого нервного «кокуровца», который говорил с ним сразу после ареста и обернулся.
Михайлов стоял на пороге, опершись на косяк, лицо его было землистого цвета, да и вообще выглядел он помято. В руке он крутил тонкую сигаретку, потом медленно поднёс её ко рту и щелкнул зажигалкой.
– Я могу… отойти от стены? - Сергею хотелось узнать хоть что-то о внешнем мире и в этом неприятном человеке он видел единственный доступный источник информации.
– Да, отойди уж… Сядь, - Михайлов оглядел ссадины на лице студента и косо улыбнулся.
– Что… что вы хотите? - Сергей робко сел на нары.
– Да ничего… Пришёл вот тебе сообщить пренеприятное известие, господин террорист! - Михайлов затянулся и не спеша выдохнул облачно седого дыма.
– Меня…убьют? Да? - Сергей почувствовал, что у него дрожат пальцы, а на глаза наворачиваются слезы.
– Ну… Про это пока не знаю… Теперь уже наверное нет, - Михайлов улыбнулся, с издёвкой, очень неприятно. - Вот смешные вы люди, русские патриоты! Как лозунги кричать - так всё о ней, о вашей России, а как пренеприятное известие - так сразу за свою жопу трясётесь!
– Что случилось? - задавая вопрос, Сергей уже знал ответ. Случилось всё то, чего он боялся.
– Да всё хорошо… У нас… Дружбанов твоих мы переловили сразу после тебя. Тогда же - всю эту банду гадёнышей в армии и полиции. Ну а сегодня наши войска… Наши и союзные, разгромили Дробакова. Да там и громить было нечего, впрочем… Так что в ближайшие часы мы будем в Перми, ну а там дальше - на Москву! Понятно тебе, дурак? Конец вашему Пирогову. Так что сиди и жди, пока мы возьмём Москву, а потом уже будем решать, что с вами, дураками, делать. Ясно тебе? А? - к концу тирады Михайлов почувствовал себя глупо. «Зачем вот ему всё это рассказывать-то?», - подумал он рассеяно.
– Пермь? Ну и что? Да все ещё впереди, ясно? Мы ещё победим! Предатели! - Сергей сорвался и вся накопившаяся за долгие часы ненависть и обида выплеснулась в нескольких словах.
– Дурак! - Михайлов нажал на кнопку и дверь открылась. Сергей судорожно думал, что бы такого крикнуть ему в след, но так ничего и не крикнул. «Пермь ещё ничего не значит, ещё вся Россия впереди!», - попытался он успокоить себя, но на самом деле ему было совершенно ясно, что с этого дня события будут развиваться по самому печальному для России сценарию.
20. В Москве
Странно и глупо… Люди спокойно жили и никогда даже не задумывались, что Россия однажды может просто взять и исчезнуть навсегда. Даже после того, как Россия пала, казалось, что всё это несерьёзно, что это ненадолго и как-нибудь незаметно закончится и всё будет хорошо и понятно, что рано или поздно вокруг Москвы сплотится новая, прекрасная Россия, что старые обиды будут забыты и все проблемы куда-то денутся.
Но проблемы никуда не делись. Москва осталась Москвою, заносчивой и надменной столицей русского мира. Стоило поднять над Кремлём черно-желто-белое знамя националистов, как зашевелилась Россия. Страна, которую отменили в Риге, ожила бомбовыми взрывами, лозунгами на стенах от Кенигсберга до Владивостока и бесчисленными сайтами. Час освобождения во всей красе, дикий и прекрасный…
Город за городом присягал Москве, в каждой администрации находились люди, в критический момент принимавшие сторону Москвы. Паника и ужас, равнодушие Европы, странные игры пекинских политиков.
Коллаборационисты всех мастей пили и готовились умереть - в бою ли, у расстрельной ли стены или пытаясь перейти закрытые границы.
Но что-то случилось. На дворе XXI век, и все уроки извлечены.
И вот, спустя несколько месяцев после Рязанского мятежа, со всех сторон к Москве идут хмурые и молчаливые армии.
Сева перебирал в памяти названия боевых соединений, которыми были переполнены военные сводки и его материалы, исправно посылаемые в Екатеринбург, поражаясь абсурдно звучащим названиям. Западный фронт: Две добровольческие бригады из Балтийской республики - «Кёнигсберг» и «Ганза», Бригада добровольцев из стран Прибалтики «Балтия», Полк полевой жандармерии «Пётр Великий», выставленный Вольным Городом Санкт-Петербургом, спешно сформированная из бежавших на Украину коллаборационистов дивизия «Рюрик», кадровая Львовская дивизия специального назначения «Галичина» и Добровольческий полк «Вiльна Украiна» (поговаривали, что на самом деле это не украинские добровольцы, а переодетые поляки из Европейской армии). Восточный фронт: Добровольческая дивизия имени Бориса Ельцина, Сибирский Добровольческий Корпус, Дивизия особого назначения «Витус Беринг», Дивизия имени Ким Ир Сена, казахская дивизия особого назначения «Аблай-хан».
…Начальник Объединенного Штаба генерал Сирин носил противную кличку «Серин» и главным образом пил, перманентно прибывая в невменяемом состоянии. Впрочем, фактическое руководство операцией осуществлял бравый немецкий генерал Хорст Ваплер, бегло и с удовольствием говоривший по-русски. Он был приписан к штабу Сирина как советник, но истинное распределение ролей было известно всем. Каждый день в 16 часов Ваплер собирал журналистов и на большой голографической карте демонстрировал продвижение союзных армий.
Кольцо вокруг Москвы сжималось и её крах был очевиден. На освобожденных территориях шла тотальная зачистка. Слух об этом обгонял войска, заставляя всех активных сторонников «единой и неделимой» уходить к Москве.
Всех очень интересовал вопрос: а что делать с Москвой, которая к подходу союзных войск станет многомиллионным лагерем беженцев, готовых сражаться до последнего.
«Разбомбить нахер… Чтоб не было её… Никогда», - эти страшные слова произнёс как-то полковник Сергеев, командир Корпуса имени Б.Н.Ельцина, к которому Сева пришёл за очередным интервью.
Сева был прикомандирован к штабу союзников как журналист ведущего СМИ Урала и в силу природного любопытства оказался в самой гуще бесконечных дискуссий и обменов новостями, которые круглые сутки шли в пресс-центре армии. Поэтому наслушался он всякого, но эти слова его почему-то особенно задели.
В Москве он был три раза, один раз в раннем детстве, ещё до Кризиса, а потом ещё два раза с разными делегациями. Детские воспоминания о Москве были нечёткими и кроме шока от толп людей на улицах и масштабов города, он ничего значимого не мог из них вычленить. Поездки с делегациями тоже мало что дали - обычно всё кончалось какими-то пьянками и шлянием по московским ресторанам и борделям. Москва потеряла свой лоск и казалась слегка потасканной девкой, но с амбициями и понтами. Было очевидно, что ему суждено увидеть «лучший город земли», как пелось в каком-то древнем шлягере, в момент наивысшего унижения и падения. С приближением неизбежной развязки настроение наступающих становилось всё более радикальным. Ненависть к Москве буквально клубилась и как знамя развивалось над армиями союзников. Казалось, что у каждого участника похода есть что-то своё, свой личный камень, который он нёс за пазухой, чтоб швырнуть в ненавистную блудницу. У кого-то это был камень несбывшихся надежд, обманутых ожиданий, у кого-то - банальная зависть, у кого-то - просто стадное чувство и такое естественное для людей желание пнуть мёртвого льва и нагадить в осквернённый алтарь.
Впрочем, особенно Севу пугали всевозможные иностранные атташе, представители и наблюдатели, изобильно представленные в союзной армии. От них шло постоянное напряжение, они были самоуверенны и даже заносчивы, что вполне объяснимо в сложившейся ситуации. В этой связи Сева почему-то вспоминал попавшийся ему в руки роман, выпущенный в начале века неким московским издательством. Назывался он как-то глупо и пафосно, и повествовал он о победе России над Америкой. В шовинистическом угаре автор живописал хаос и ужас, царящий в Америке, жалких американцев и благородных, но решительных русских офицеров, упрямо гнущих свою линию: мол, Америка должна быть уничтожена и как единое государство, сующее свой нос во все щели, она себя изжила. Роман был написан бедным и убогим языком, сюжет был вздорён и рыхл, но сама постановка вопроса казалась настолько нереальной и абсурдной, что всё остальное было неважным.
Разглядывая повсеместно висящие плакаты с общим слоганом «Никогда больше!», изображающие ужасы московской тирании и отвергающих их доблестных солдат союзников, Севу более всего интересовало, что чувствуют люди в Москве, чем заняты и на что надеются. Он бы дорого дал, чтоб разок присутствовать на совещании верхушки «России».
* * *
– Куда сейчас едем? - Пирогов откинулся на подушку лимузина, ожидая ответ от секретаря, сидящего впереди.
– В Хайят Арарат, там собираются все…да уже и приехали.
– Хорошо… - Владимир Егорович вздохнул и глядя в окно, ушёл в себя.
Пирогов постоянно перемещался по замёршему городу, меняя свою ставку. Из соображений безопасности. И чем дальше, тем больше эта крысиная беготня по развалинам вгоняла его в депрессию…Несколько месяцев, во время своего недолгого весеннего триумфа, когда под звон кремлёвских колоколов он принял звание Верховного Правителя России, он заседал в Кремле, в том самом кабинете, в котором работали президенты Федерации. Когда Владимир Егорович первый раз зашёл в опечатанное несколько лет помещение, он какое-то время пребывал в состоянии транса. «Москва, Кремль…». И он, у окна, в полевой форме! Кабинет, меж тем, был разгромлен и разграблен, воздух в нём - затхлый…
«Мерзость запустения» быстренько ликвидировали, обставили роскошной мебелью из ближайшего банка и несколько месяцев Пирогов принимал там людей, проводил заседания и вообще фактически жил. Его буквально пёрло, без алкоголя и наркотиков, от одного этого удивительного чувства: я работаю в Кремле… Я пью чай в Кремле… Я трахаю секретаршу в главном кабинете Кремля…
Однако сразу после пермской катастрофы, из кабинета пришлось съехать. Точнее, он просто перестал там бывать. Как сказал начальник Службы безопасности России, непонятно откуда взявшийся бывший полковник ГРУ, Николай Лапников, в целях безопасности. Дальше пошла непрекращающаяся нелепая суета с конспирацией: он проводил совещание в здании бывшего банка, потом - в президентском люксе «Метрополя», потом ночевал в каком-то пентхаузе с видом на Москва-Сити и взорванные диверсантами башни «Федерация» и «Россия», и утром, ещё сонный, ехал в очередной шикарный ресторан, где за изящными столиками собирались усталые министры, военные, приезжали какие-то делегации с мест.
В бывшем пьяно-баре собралось всё высшее руководство России. Пирогов пожал каждому руку и сел в углу.
Председатель Временного русского правительства Илья Фадеев прокашлялся и, встав с места, начал:
– Значит, у нас на повестке дня всё тот же вопрос: что делать? Я расскажу вам последние сведения о складывающейся ситуации, а потом обменяемся мнениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32