Я их прекрасно видел. Они были голубые, коричневые, красные, всевозможных расцветок, форм и размеров. Плот, казалось, попал в аквариум.
Не знаю, может, после семидневной голодовки, дрейфуя в море, человек привыкает к такой жизни. Думаю, да. Отчаяние, в котором я пребывал в предыдущие дни, сменилось тупой, бессмысленной покорностью. Я был убежден, что все переменилось, что море и небо перестали быть моими врагами и что плывущие за плотом рыбы — мои друзья. Мои старые знакомые, которых я знаю целых семь дней.
В то утро я не надеялся никуда приплыть. Я был уверен, что плот занесло в такие места, где не ходят корабли и где теряются даже чайки.
И все же я думал, что, проболтавшись так семь дней, я привыкну к морю, привыкну влачить это жалкое существование и мне не нужно будет изощряться, пытаясь выжить. В конце концов, продержался же я целую неделю наперекор всему! Отчего бы не прожить на плоту всю жизнь? Рыбы плавали на поверхности, море было чистым и тихим. Вода вокруг плота кишела симпатичными, аппетитными морскими обитателями. Создавалось впечатление, что их можно поймать голыми руками. Ни одной акулы видно не было. Я доверчиво опустил руку в воду и попытался ухватить круглую, блестящую голубую рыбку длиной сантиметров двадцать, не больше. Все рыбы поспешно нырнули вглубь. Вода на мгновение забурлила, и морские обитатели исчезли. Потом мало-помалу вынырнули вновь.
Я решил, что ловить рыбу голыми руками надо с умом. Ведь в воде руки теряют свою силу и ловкость. Я нацеливался на какую-нибудь рыбешку. Пытался ее поймать и ловил! Но она с ошеломляющей быстротой и проворством выскальзывала у меня меж пальцев. Тогда я набрался терпения и долго сидел, пытаясь не спеша выловить рыбку. Мне не приходило в голову, что внизу, на дне, может притаиться акула, которая поджидает, когда я опущу руку по локоть, чтобы откусить ее одним махом. Я ловил рыбу до начала одиннадцатого. Но — увы! Рыбки покусывали мне пальцы, сперва легонько, словно беря наживку, потом сильнее. Полуметровая рыбина, гладкая и серебристая, мелкими острыми зубами содрала мне кожу на большом пальце. И тут я заметил, что и укусы других рыбешек вовсе не безобидны. Мои пальцы были сплошь покрыты маленькими кровоточащими ссадинами.
Не знаю, то ли кровь моя их привлекла, то ли еще что-то, но в ту же минуту у плота появились акулы. В жизни не видел столько этих тварей! Тем более таких кровожадных. Они прыгали, словно дельфины, преследуя и пожирая рыб возле плота. Я в ужасе забился на дно и оттуда взирал на побоище.
Все произошло так внезапно, что я не заметил, в какой именно момент акула выскочила из воды и сильно ударила хвостом. Закачавшийся плот потонул в искрящейся пене. В яркой волне, ударившей о борт плота, блеснула стальная молния. Я инстинктивно схватился за весло, приготовившись нанести сокрушительный удар. Но, заметив возле борта выпирающий из воды огромный плавник, понял, что произошло. Спасаясь от акулы, на плот запрыгнула полуметровая рыба, блестящая и зеленая. Я собрал все силы и обрушил на ее голову первый удар весла.
Убить рыбу на плоту не так-то просто. От каждого удара плот шатался, угрожая сделать сальто-мортале. Момент был пренапряженнейший. От меня требовалось максимум силы и сообразительности. От неудачного удара плот мог перевернуться и я упал бы в воду, кишевшую голодными акулами Но и не бить было нельзя — добыча могла ускользнуть. Я балансировал на грани жизни и смерти. Либо я попадаю в пасть к акулам, либо приобретаю четыре фунта свежей рыбы, которой смогу утолить недельный голод.
Я крепко оперся о борт и ударил во второй раз. Голова рыбы хрустнула под веслом. Плот задрожал, и под ним закопошились акулы. Но я надежно опирался о борт. Когда плот вновь выровнялся, я увидел, что лежавшая посреди него рыба все еще жива. В предсмертной агонии рыба скачет неимоверно высоко и далеко. Мне было ясно, что третий удар должен сразить ее наповал или я безвозвратно потеряю свою добычу.
Я уселся на дно плота — так мне было сподручнее поймать эту рыбу. Если бы понадобилось, я, наверное, схватил бы ее ступнями, коленями или зубами. Я уселся поудобнее и, стараясь не промахнуться — ведь я понимал, что от этого удара зависит моя жизнь, — со всей силы обрушил весло на рыбью голову. Рыба неподвижно застыла, и струйка темной крови окрасила воду на дне плота.
Но не только я ощутил запах крови. Почуяли его и акулы. Такого смертельного страха, как в тот момент, когда мне удалось заполучить четыре фунта рыбы, я никогда в жизни не испытывал. Осатанев от запаха крови, акулы с размаху бросались на сетку. Плот сотрясался и в любой момент мог перевернуться. Ну а дальше все произошло бы мгновенно. В один миг стальные акульи зубы — а их у нее сверху и снизу по три ряда — растерзали бы меня на клочки.
Однако голод заглушал остальные чувства. Я зажал рыбу ногами и, балансируя, старался после каждой атаки хищников выровнять плот. Так продолжалось несколько минут. Когда плот приходил в равновесие, я выплескивал за борт окровавленную воду. Постепенно вода очистилась от крови, и акулы утихомирились. Но надо было держать ухо востро: из воды на метр с лишним торчал чудовищный плавник. Ничего подобного мне еще видеть не доводилось. Акула плавала спокойно, но я знал, что стоит ей опять почуять запах крови, как она перевернет плот. С массой предосторожностей я приступил к разделке рыбы.
Тело такой полуметровой рыбины защищено толстой чешуей. Попробуйте выдернуть чешуйки, и вы убедитесь, что они, как стальные пластины, впаяны в мясо. Я попробовал счистить чешую ключами, но она сидела как влитая. Рыба была необыкновенной: ярко-зеленая, в плотной броне чешуи. Зеленый цвет с детства ассоциируется у меня с ядом. Вы не поверите, но, хотя в животе у меня начинало колоть при одной только мысли о куске свежей рыбы, в какой-то момент я чуть не выбросил ее за борт, вообразив, что она ядовита.
Однако терпеть голод можно лишь тогда, когда надежды найти пропитание нет. Когда же я, сидя на дне плота, пытался разделать при помощи ключей зеленую, блестящую рыбину, голод стал совершенно нестерпимым.
Спустя пару минут мне стало ясно, что если я всерьез вознамерился съесть свою добычу, то надо действовать более решительно. Я поднялся на ноги, наступил рыбе на хвост и засунул ей под жабры конец весла. Жабры были защищены толстыми, прочными пластинками. Орудуя веслом, я в конце концов ухитрился порвать жабры. И тут заметил, что рыба еще жива. Я снова шарахнул ее по голове. А когда попытался вырвать твердые пластинки, защищавшие жабры, не смог разобрать, чья кровь струится у меня по пальцам: рыбья или моя собственная. Руки у меня были изранены, а кожа на кончиках пальцев содрана до мяса.
Кровь снова возбудила у акул аппетит. Трудно поверить, но в тот момент, когда вокруг бушевали голодные чудовища, а мне никак не удавалось преодолеть отвращения при виде окровавленной рыбы, я чуть было не швырнул ее акулам, как раньше швырнул чайку. Я был в отчаянии, ощущая свое полное бессилие перед рыбой, закованной в стальную броню чешуи.
Я принялся ее осматривать, ища хоть какое-то уязвимое место. Наконец обнаружил под жабрами щель и начал выковыривать пальцем потроха. Рыбьи потроха мягкие и бесформенные. Говорят, если акулу сильно тряхнуть за хвост, из ее пасти вывалится желудок и внутренности. В Картахене я видел подвешенных за хвост акул, из пасти которых действительно свисал огромный комок темных липких потрохов.
К счастью, потроха моей рыбы были такими же мягкими, как и акульи. Я выковырял их в две секунды. Это оказалась самка: среди потрохов я обнаружил гирлянду икринок. Хорошенько вычистив рыбу, я впился в нее зубами. С первого раза прокусить чешую не удалось. Но я предпринял вторую попытку и с новыми силами отчаянно вгрызался в свою добычу, пока у меня не заболели челюсти. В результате мне удалось отгрызть первый кусок, и я принялся пережевывать холодное жесткое мясо.
Я жевал с отвращением. Мне всегда был омерзителен запах сырой рыбы. На вкус она оказалась еще гаже. Отдаленно напоминая сырые плоды пальмы чонтадуро, она была еще более пресной и клейкой. Мне еще ни разу не доводилось есть сырую рыбу. Пережевывая первый кусок, попавший ко мне в рот за семь дней, я испытал омерзительное ощущение, как будто ел эту рыбу живьем.
Однако после первого куска мне полегчало. Я откусил второй и вновь заработал челюстями. Минуту назад мне казалось, что я мог бы слопать целую акулу. Но после второго же куска пришло насыщение. Мой зверский семидневный голод прошел в мгновение ока. Я снова был силен, как в первый день моих злоключений.
Теперь— то я знаю, что сырая рыба утоляет жажду. А тогда об этом не подозревал, однако заметил, что не только голод, но и жажда куда-то исчезли. Ко мне вернулся оптимизм. Запасов рыбы должно было хватить надолго, ведь я откусил от полуметровой рыбины всего два кусочка.
Я решил завернуть рыбу в рубаху и положить на дно плота, чтобы она не протухла. Но вначале предстояло ее помыть. Я рассеянно взял рыбу за хвост и опустил в воду за бортом. Но между чешуйками запеклась кровь. Надо было ее очистить. Я опять опрометчиво сунул рыбу в воду. И вдруг ощутил рывок, а в следующий миг услышал свирепый хруст акульих челюстей. Изо всех сил вцепившись в рыбий хвост, я от рывка акулы потерял равновесие. Однако, и ударившись о борт, не выпустил добычу из рук. Я дрался за нее как лев. Мне как-то не пришло в голову, что во второй раз акула может отхватить мне руку по самое плечо. Я опять изо всех сил потянул рыбу на себя, но в руках у меня уже ничего не было. Акула утащила мой улов! Обезумев от отчаяния и ярости, в дикой злобе схватил весло и, когда акула снова проплыла мимо борта, шарахнул ее по голове что было мочи. Эта тварь подпрыгнула, рывком перевернулась и одним махом, резко и свирепо щелкнув челюстями, откусила половину весла.
Цвет воды начинает меняться
В бессильной злобе я продолжал молотить по воде сломанным веслом. Как еще было отомстить акулам за то, что они выхватили у меня из рук мое единственное пропитание? Было около пяти дня, шли седьмые сутки моих морских злоключений. С минуты на минуту должна была появиться целая стая акул. Съев два куска рыбы, я чувствовал себя силачом, а ярость из-за потери добычи странным образом укрепила мою волю к борьбе. На плоту оставалось еще два весла. Я хотел было взять вместо обломка целое и продолжать сражаться, но инстинкт самосохранения превозмог ярость: я подумал, что, пожалуй, потеряю и эти весла, а они в любой момент могли пригодиться.
Закат был такой же, как и в предыдущие дни. Однако ночь выдалась более темная. Море бурлило. Собирался дождь. Рассчитывая вскоре получить питьевую воду, я скинул рубашку и башмаки, приспособив их под тару для воды. На земле такую погоду мы называем «собачьей». На море же ей больше подходит названье «акулья».
Около девяти подул холодный ветер. Я попытался укрыться на дне плота, но не смог. Холод был пронизывающий. Пришлось снова надеть рубашку и ботинки, смирившись с мыслью, что дождь застигнет меня врасплох и набрать воды будет не во что. Волны вздымались выше, чем 28-го вечером перед катастрофой. Плот казался скорлупкой во вздыбленном, грязном море. Заснуть я не мог. Я залез в воду по шею, потому что на воздухе с каждой минутой холодало. Меня бил озноб. В какой-то момент я совсем окоченел и начал делать зарядку, чтобы согреться. Но ничего не получилось. Я слишком ослаб. Мне пришлось крепко уцепиться за борт, иначе меня бы смыло волной. Голова моя покоилась на сломанном весле. Два других лежали на дне плота.
Незадолго до полуночи ветер усилился, тучи сгустились и стали свинцовыми, воздух увлажнился, однако с неба не упало ни капли. В самом начале первого огромная волна — такая же, как та, что окатила палубу эсминца, — приподняла плот, словно кожуру банана, подбросила его вверх, и не успел я и глазом моргнуть, как плот перевернулся.
Я это осознал уже под водой, выбираясь на поверхность, точь-в-точь как в момент катастрофы. Я отчаянно боролся с волнами, вынырнул и обмер: плота не было! Над головой у меня катились гигантские волны. В эту минуту я вспомнил Луиса Ренхи-фо, отличного пловца, который так и не сумел добраться до плота, находившегося от него всего в двух метрах. Я плохо соображал, что к чему, и искал плот совсем в другой стороне. Но он внезапно вынырнул сзади, примерно в метре от меня, и, легкий, как пушинка, закачался на волнах. Два взмаха рук — и я уже на плоту. Два взмаха значит две секунды, но мне эти секунды показались вечностью. Я был настолько перепуган, что одним прыжком сиганул через борт и, мокрый, запыхавшийся, забился на дно плота. Сердце бешено колотилось в груди, я не мог дышать.
Мне было грех роптать на судьбу. Если бы плот перевернулся в пять часов дня, акулы растерзали бы меня в клочки. Но в двенадцать ночи они утихомириваются. Особенно когда море штормит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12