Просто произошло одно маленькое непредвиденное
событие. И все кончилось.
Она и в самом деле пришла к нам в палату - ровно в четыре часа.
Быстро, ловко, не беспокоя больного, замерила температуру, кровяное
давление, сосчитала пульс и записала все полученные на этот час данные в
ежедневный журнал наблюдения. Бросила на меня немного неудомевающий взгляд
и, покачав головой, утащила за угол коридора, к окну.
- Ну так? - почти шепотом спросила она.
Она была гордая девочка, и я по одним только ее глазам и губам, без
всякиз слов, понял, чего ей стоило задать мне этот вопрос.
- Все, что я могу сказать, ты знаешь. То же место - о'кей. То же
время - знак вопроса.
- Ты что, не можешь?
- Сегодня к десяти я должен быть в одном месте. Это важно, я не могу
отказаться.
Она скорчила гримасу разочарования, но ностолько оно было искренним?
- Плохо дело.
- Может быть, раньше? - спросил я, хорошо зная ответ.
- На дежурстве? Ты смеешься. К тому же кому интересно заниматься
этим, поминутно глядя на часы?
Похоже, насчет разочарования я был прав. И утешил ее, как утешают
всегда в таких случаях:
- Зато в пятницу я всецело твой.
- Превосходно! Хоть... Ой, нет. Я только сейчас вспомнила. Сегодня
вечером я уеду - меня подменят - и выйду теперь только в утро воскресенья.
Такая свистопляска в расписании из-за гриппа! Если твой друг все еще будет
здесь в воскресенье и если мы... если нам не разонравиться, то мы
что-нибудь придумаем, хорошо?
- Хорошо.
- А если нет, то чтож, ладно, ведь это не больше чем игра, правда,
Трэв?
- Ну кончно.
Личико ее просветлело, она меня быстро поцеловала, вприпрыжку
помчалась к двери, распахнула ее и вскоре исчезла в лабиринте коридоров.
Дверь со скрипом, словно нехотя, медленно закрывалась, я еще успел
заметить в щель появившегося в коридоре пожилого джентельмена. Каждое
движение давалось ему с трудом, он опирался на легкую алюминиевую палку,
выдвигая вперед левое плечо, за ним левую ногу, с помощью палки переносил
всю тяжесть тела на левую ногу, подволакивал правую, потом повторял все
сначала, но только уже с правого плеча. Я смотрел на него, пока оставалась
щель. Он был стар, слеп, немощен и безцветен. С каждым шагом он
продвигался вперед на шесть дюймов. Я подумал, что было бы с ним, если бы
он жил не здесь, а один в городе, и невольно ужаснулся. А еще я подумал -
дверь захлопнулась - подумал о том, скольких милых, славных молоденьких
Мэриен имел в свое время этот старый джентельмен. И вспоминает ли он
теперь, хотя бы об одной, во время своих бесконечных путешествий по
коридорам, где каждый шаг дается ему с таким же трудом, с каким марафонцу
даются последние пять миль дистанции.
- Новая приятельница? - поинтересовался у меня за спиной Майер
совершенно здоровым голосом. Я так и подпрыгнул у окна.
- Чем больше у меня здесь будет приятельниц, тем больше у тебя будет
сиделок, - отозвался я, подходя к его кровати. Глаза у него были ясные и
хитрые.
Он приподнялся повыше на подушке и согнул под одеялом колени.
- Я счастлив, - заявил он, - что даже в моем печальном положении я в
состоянии обеспечить тебя целым букетов смазливых рожиц, если у тебя вдруг
появится в том нужда.
- Тебя здесь лечат, мерзавец! - сказал я с нежностью.
- А тебе создают восхитительные условия для самообмана, сам такой.
Я подсел к нему на край кровати.
- Что заставляет тебя думать, что слушая заумный медицинский шепот о
состоянии твоего здоровья, ты можешь сделать выводы о недостатках моего
характера?
- Лихорадка обостряет все чувства. Особенно слух.
- А-а!
- Привлекательная женщина. И хорошая медсестра. Долго я еще буду
здесь валяться?
Я уставился в изумлении на него и покрутил пальцем у виска. Я
действительно не допускал и мысли о том, что тот Майер, которого я знал,
исчез навсегда, но в глубине души очень этого боялся. Слишком сильный и
долгих жар могут какого угодно весельчика изменить на всю оставшуюся
жизнь. Конечно, даже если бы Майер превратился в редкого зануду, я только
вздохнул по нашим солнечным денечкам, да и то украдкой, и заверил бы себя,
что все мы мечтаем о спокойной и размеренной жизни. Но скорее всего это
было бы только данью благодарности тому Майеру, которого я уже больше
никогда не увижу.
Но этот треклятый сукин сын, едва не окунувшийся в Стикс, лежал
теперь передо мной как ни в чем не бывало, закинув ногу на ногу и глядя на
меня ясными, совершенно здоровыми глазами. Он не изменился ни на йоту.
Новерное, мне в глаз попала соринка, потому что я поспешно отвернулся к
окну и долго тер покрасневший от моих усилий глаз.
- Ты гадкий, мерзкий испоренный мерзавец, - повторил я с прежним
выражением.
- По-моему, мое состояние исключает плодородную почву для
испорченности. У меня такое ощущение, что сейчас я не переживу даже
вывиха.
- Кончина от вывиха сейчас у медиков самая модная тема для
диссертации, - отозвался я. - Ладно, давай на секундочку отвлечемся от
твоих проблем и поговорим обо мне. Что это ты там такое ляпнул насчет
самообмана? Мне есть что тебе сообщить, старый скупщик душ, только боюсь,
что это проивучит слишком поэтично. На свете появилась женщина, которую я
хочу назвать своей.
- Эта медсестра? - У него на физиономии было ясно написано: "Ты меня
разыгруваешь, причем неостроумно".
- Нет. Гуля.
- Гуля? - Казалось, это сообщение поразило его не меньше. - Так ты...
когда ездил, ты...
- Ну да, да, да, черт побери! Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой.
Он задумчиво кивал.
- Чему это ты улыбаешься?
- Я? Да над этим, что мне нет больше надобности беспокоиться о тебе.
А я, знаешь ли, очень беспокоился за тебя все это время - с твоего приезда
и до тех пор, пока не загремел сюда. Ты привел в замешательство всех наших
друзей. С тех пор, как ты приехал, ты ведешь себя, словно на всемирной
конфедерации яхтсменов. Ты знаешь, не в моих привычках следить за
друзьями, но трудно было не заметить, что последние две недели ты просто
как с цепи сорвался. Две заезжие туристки, новая кельнерша в баре,
стюардесса, учительница младших классов и, Господи, спаси нас и сохрани,
проповедница.
- И еще медсестра, - добавил я очень тихо. - Так ты говоришь, теперь
можешь за меня не беспокоиться?
- Немного, конечно буду. Мне кажется, в таком количестве постелей за
столь короткое время ты подрастерял свои мозги. Но я думаю, что причина
пожара почти устранена, и ты теперь сполнавознагражденный.
- Какой?
- Ты ходил вокруг да около, плевался и ругался, и при всем при этом
валял огромного дурака.
- Вокруг да около, да? Ну ладно, через это я уже прошел. Эта
медсестра была последней.
- Это признание неизбежности семейной жизни?
- Можешь приободриться. И даже похлопать в ладоши.
Он склонил голову набок и посмотрел на меня немного кокетливо.
- Еще не сейчас. Она все-таки еще очень маленькая девочка, Трэвис.
- Я сам себе это постоянно твержу.
- С совершенно другой системой ценностей.
- Я знаю.
- И ко всему прочему, до сих пор замужем.
- Но хочет развестись и неприменно разведется.
- А ты все это время будешь жить аскетом?
- Я думаю о том, что очень многие живут среди друзей, спорят о
футболе и погоде и не разучились от этого смеяться. Почему бы и нет?
Он улыбнулся и закрыл глаза. Минуту спустя он уже спал глубоким,
крепким и здоровмым сном.

8
Возвращаясь тем вечером домой, я еще издали заметил большую темную
тень, маячившую в моем доке. Тень ошивалась рядом с "Молнией", бродила
взад-вперед, присаживаясь на сходни, вскакивала снова. Я тихонько поднялся
на борт, обошел "Молнию" и подобрался к незнокомцу достаточно близко,
чтоюы рассмотреть в полумраке его лицо. Черт, оно было мне настолько
знакомо, что я от изумления не сразу вымолвил его имя. Фрэнк Хейс.
Инженер-конструктор, первоклассный подводник, механик-волшебник. Я не
видел его с тех самых пор, как мы, лишившись помпы, расстались в заливе Ла
Паз.
- Фрэнк? - выдохнул я наконец.
Он замер на полшаге. Взглянул в мою сторону. Всмотрелся. Немая сцена.
Наконец он сорвался с места и кинулся ко мне, причем первым его вопросом
было:
- Как там Майер?
- Уже лучше. Сегодня он пришел в себя.
- Я тут расспросил о вас, пока тебя не было.
Я засветил фонари, отпер салон и пригласил войти. Он втащил наверх
свой рюкзак и свернутый спальник. Одет о был тоже подходяще - крепкие
немного порыжевшие ботинки и старая армейская десантная форма с белой
рубашкой внизу. Я заметил, что на куртке нехватает многих пуговиц. Фрэнк
за эти годы отрастил бороду, маскировавшую его широкие скулы, и теперь
выглядел эдаким офицером запаса.
- Смотришься по-прежнему хорошо, Фрэнк.
Он пожал плечами.
- Волос поменьше, жирку побольше.
- Теперь уже слишком поздно, чтобы идти искать тебе приличный ночлег,
так что ночуй у меня, как есть. Добро пожаловать.
- Спасибо. Это вполне подходит.
- Умываться будешь?
- Я правильно помню, что если пойти туда, окажешься но носу?
- Правильно. Я могу сварганить нам яичницу.
- Я уже ужинал, спасибо. Немного бурбона с водой, если не трудно.
Один к одному, люда не надо.
Я смешивал виски с водой и гадал, что он затеял. Нечего было и
надеяться вытянуть это из него прежде времени. Фрэнк всегда все делал
по-своему, как хотел и когда хотел.
Он вернулся в салон, с кивком благодарности принал бокал и развалился
в глубоком кожаном кресле. Отпив примерно половину, он отер губы и
огляделся.
- Славно, - резюмировал он. - По тому, как вы с Майером ее описывали,
она и должна была выглядеть приблизительно так. Ты слыхал, что случилось с
Джо Делладио?
- Нет.
- Погиб. В горах на дороге в Пуэбло. Столкнулся с автобусом, у
которого отказали тормоза. Его вышвырнуло с дороги, его, жену и двоих его
детишек из четырех.
- Господи, какой кошмар. Вот чертово невезенье.
- И не говори. Я узнал об этом только несколько месяцеа спустя. Так
же, как и о Теде. Ты послал мне открытку на тот адрес, который я оставил
вам, прежде чем мы разъехались. Но меня тогда не было в Штатах.
- Да, остались только ты, я да Майер.
- За всех выживших, - сказал он и допил свой бокал. - Особенно за
Майера. Я, признаться, сначала думал, что он не потянет эту чертову лямку
с погружениями. Пошло оно к дьяволу, это золото, верно?
- Верно, - кивнул я, намешав ему новую порцию.
- Собственно, с чего я взялся тебя разыскивать. Я хотел бы знать, что
случилось с его бумагами. Особенно с тем блокнотиком, с "его
сновидениями". Ты его помнишь?
- Великолепно помню. В тот же вечер, когда он погиб, мы с Майером
пробрались на "Лань" и искали всю ночь. Ничего. И в его сейфе в банке тоже
ничего не было.
- Странно.
- Вот именно, особенно если учесть, что он тогда собтрался в новое
плаванье. С севера приехала его дочь. У нее тоже не было никаких сведений.
- Она не осталась ни с чем?
- Напротив. Не то что с "кое-чем", а даже с "очень много чем". Что-то
между восемью и девятью сотнями тысяч, плюс "Лань", плюс проценты со
счета.
- Она теперь здесь?
- Нет, она теперь в южной части Тихого океана, вместе с мужем, на
"Лани". Мужа зовут Говард Бриндль, они справляют таким образом медовый
месяц. Уже четырнадцать месяцев справляют.
- Только дочери? Никаких других наследников, которым он хоть
что-нибудь оставил?
- Только Линде, больше известной как Гуля.
- А ты собирался тогда ехать с Тедом на новые поиски?
- Он не просил меня об этом, и я не знаю, собирался ли просить
вообще. Нельзя сказать, что он был обычным соседом с языком без привязи.
- Его адвоката вы знаете?
- Да. Я уже думал об этом. Я спрашивал у него. Нет, ответил он,
профессор Тед Левеллен не поручал ему на хранение никаких записей и
никаких книг. Звать его Том Колайр. Фолл, Колайр, Хэсплин и Батс. Том был
назначен соисполнителем завещания, вместе с поверенным Первого Банка
Побережья.
- Колайр - приличный человек?
- Думаю, да. Династия юристов. Уже не молод. Большая солидная
практика, к тому же он крупный земельный арендатор. А почему ты
спрашиваешь?
Фрэнк молча и задумчиво поглаживал свежий, недавно зарубцевавшийся
шрам на тыльной стороне левой руки: огромная отметина, сияющая новенькой
туго натянутой розовой кожей, не меньше двух дюймов длиной.
- Где это ты умудрился?
Он смотрел на шрам все так же задумчиво, словно видел его впервые в
жизни.
- Это? Какой-то ублюдок оставил на палубе гаечный ключ, я наступил на
самый край, взмахнул руками, чтобы за что-нибудь уцепиться, а в это время
в машинном отделении как раз выпустили пары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38