А тогда прокрасться подобно шакалам и куснуть Тулию за бок, сыграв на руку противнику. Но тем самым предполагается, что Китэ — питомник, где разводят трусов. Друзья мои, неужели нам не хватает храбрости? — Он взмахнул руками, дирижируя толпой, и люди закричали: нет, они не трусы, только не они, — не смолкая до тех пор, пока его жест не восстановил тишину. — Значит, малодушные уловки не для нас. Не для Эбондиса, не для Китэ. Так что же делать? Мы заявим королю Тулии без обиняков: сир, мы чтим вас, но мы не тулийцы. Дайте нам свободу — или мы возьмем ее сами. — Толпа разразилась в ответ ревом. Ретка улыбнулся, его улыбка предназначалась для всех и каждого. Безбрежная сила, крывшаяся за его речами, заполнила все небо, но он говорил, обращаясь к каждому человеку лично, он шептал им на ушко в то время, как подобный гулу органа звук разносился по всей площади, по спускавшимся к ней улицам, среди окон и крыш, где толпились зрители. — Дети мои, вы согласны со мной, — сказал он, — вам нужна свобода. Да и какому живому существу она не нужна? Положим конец рабству, не станем больше платить ни десятины, ни налогов, не будем следовать чужим законам, учрежденным на материке. Если мы и пойдем сражаться на их стороне, то в качестве свободных людей. Со своими командирами и под своими знаменами.
И тут толпа на какое-то время вырвалась у него из рук, и завопила, и принялась распевать песню, ставшую в последние дни как бы гимном борцов за независимость. Бодрый, легко запоминающийся мотив. Даже я смогла бы пропеть ее вместе с остальными, только я не стала.
Когда волнение пошло на убыль, Ретка извлек письмо. Он сказал, что его прислал губернатор, а затем прочел вслух это короткое немногословное послание, меж строками которого скрывался глубочайший смысл.
Губернатор полностью доверяет Зуласу Ретке. Он препоручает ему заботу об Эбондисе. Проницательность и рвение Ретки послужат губернатору ориентиром в вопросах достижения независимости.
Затем на середину площади протолкались гвардейцы Они взяли на караул, и Ретке торжественно вручили ключ от города. Он принял его и со смехом сообщил нам, что ключ тяжестью превосходит лежащие у него на сердце заботы.
Я снова откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя вконец измученной. Этот человек жаждет власти и ничего иного, он отберет у Тулии Китэ и сам станет на нем править. Ни война, ни принятый среди королей образ действий не претят ему. И то и другое небезынтересно для него. Возможно, он и сам займется тем же.
Быть может, именно это и подметил в нем Фенсер и почувствовал отвращение, найдя изъян в золотом образе вождя, за которым готов был проследовать сквозь ад к непорочной чистоте победы или смерти? Откуда мне знать. Мы с Фенсером чужие друг другу. Хоть он и говорил о возвращении, я поняла еще тогда, что он больше не вернется ко мне. Я познала неподдельный ужас этой вежливой шелухи.
Запряженные в карету лошади ржали, толпа колыхалась и орала, звонили колокола, трещали ракеты фейерверка, наносившие на кожу ночи сурьмяно-розовую татуировку.
Я вспомнила дорогу к дому Сидо от площади суда. Мне почудилась в этом доля иронии и доля справедливости. Идти недалеко.
Выйдя из экипажа, я начала пробираться сквозь толпу из сотен женщин и мужчин, я настолько отупела и утратила восприимчивость, что уже не обращала внимания ни на усилия, которых мне это стоило, ни на ругань, ни на заигрывания.
Спустя некоторое время я пробилась сквозь живую чащу и вышла на какие-то косые улицы, предметом гордости которых служила горстка фонарей. Здесь царило почти полное безлюдие, хотя половина дверей была настежь, а в окнах горел свет. Двери в доме Сидо оказались заперты, но по крайней мере один из ее слуг остался на месте, он и впустил меня. Глаза у мальчика сияли; увидев меня, он воскликнул:
— А где госпожа? Где господин?
— Они придут попозже, — ответила я. (Кого он имел в виду, Обериса или Ретку?)
Сегодня ночью люди станут плясать на улицах. Когда колокольный звон начал стихать, я сразу услышала, как в одном из садов оркестр наяривает тараску.
Я решила, что Сидо неспособна ощутить досаду. Но на всякий случай у меня есть веская причина для отсутствия, женское недомогание. Кровь вытекала еле-еле, как во время осады, как в ту зиму, когда шло отступление, и после нее… казалось, самочувствие мое только ухудшилось из-за скудности приношений богине.
Я поднялась к себе в комнату и стала готовиться ко сну, а затем легла в постель; впереди опять замаячила еженощная изнурительная встреча с шершавой поверхностью забвения.
Но городские шумы: музыка, одобрительные возгласы, стук колес, даже еще один залп пушек, донесшийся с холма, — не давали мне заснуть. Мне припомнились ночи во время осады моего города, когда сон ускользал от меня, если пушки молчали.
2
— Малочисленная группа их войск стоит в Кисаре, да еще батальон в Гермионе. Любимый замок губернатора расположен на северо-западе, он стянул к нему своих гвардейцев, среди которых имеется всего один тулиец, командир. На данный момент этим и ограничиваются вооруженные силы тулийцев, находящиеся на острове. Из надежного источника мне сообщили, что гражданскому населению уже удалось захватить без кровопролития два гарнизона, о которых я упомянул.
Ретка стоял в гостиной под зеркалом в черепаховой оправе, там, где распрощались мы с Фенсером. День в разгаре, зал до последнего дюйма заполнен густой жарой, окрашенной в цвет меди, а кресла, на которых мы сидим, исполосованы колкими лучами света, проникшими сквозь окна, увитые плющом. Мы участвуем в собрании важных персон. На нем присутствуют столпы эбондисского общества с женами или своими дамами. Мы сошлись вместе, чтобы попить мятного чаю, ароматных ликеров, белого, как вода, вина. Но беседа мгновенно превратилась в политические дебаты. Дамы по большей части молчали. Ретка, хозяин в городе и в доме Обериса, разглагольствовал, заняв место в центре сцены. Вопросы и скептические замечания сыпались на него словно стрелы, он мастерски парировал выпады, а затем одним умелым ударом доносил собственную мысль до сознания спорщиков.
— Тулийцы, — сказал он, — на протяжении весьма долгого времени полагались на слабодушие и мягкотелость, на безоговорочное приятие неприемлемого. Мы превратили Эбондис в центр перерождения Китэ. И послали отсюда сообщение о новом положении дел.
— А Тулия не дает ответа, — заметил самый видный из присутствовавших в тот день оппонентов Ретки, мужчина в черном льняном одеянии.
— Посланцам необходимо некоторое время, — с улыбкой возразил Ретка.
— Времени прошло уже более чем достаточно, чтобы посланец успел пересечь море, добраться до самого короля и до его министров.
— Значит, король колеблется, — ответил Ретка, — и пока не решил, какие поставить условия. О, господа, нам вряд ли удастся получить товар без торговли. Мы это предвидели. Заверения в братской привязанности, в готовности сражаться плечом к плечу с жителями материка в случае возникновения какой-либо — без уточнений — угрозы Тулии… едва ли могут возместить потерю Китэ.
— На какие из требований мы могли бы согласиться в обмен на предоставление независимости?
— Практически на любые, — сказал Ретка — Ни одно слово не сравнится по значительности с этим — свобода. Пусть только нам ее дадут. А остальное приложится.
— Вы хотите сказать, что и после провозглашения независимости Китэ станет платить налоги и отдавать все лучшее Тулии? — вмешался другой человек, худощавый секретарь с умным лицом.
— В случае необходимости, да. Разумеется, никто не рассказывал об этом всем и каждому. Им клятвенно пообещали рай небесный.
— Вы так превозносили понятие свободы. Что же мы выгадаем?
— Выгода появится позднее. Получив независимость, мы сможем заключать сделки с другими государствами. Остров важен в стратегическом отношении и для примыкающих к Оксиду стран, и для Востока. Если мы для начала сумеем ублаготворить Тулию, то впоследствии сможем диктовать более выгодные для нас условия.
— Ретка, возможно, и они об этом догадываются.
— Возможно. В таком случае, господа, Тулия скорей всего пошлет сюда войска, чтоб раз и навсегда заткнуть нам глотку.
По залу пронесся сердитый шелест. Веера в руках дам отчаянно затрепетали, словно рвущиеся на свободу птицы.
А может, все мы столь же безнадежно пытаемся освободиться от Ретки? Каким-то образом его воля удерживает нас, словно прутья клетки. Чтобы мы не смогли улететь.
— Я полагал, Ретка, что ты считаешь подобную катастрофу маловероятной, — проговорил человек в одежде из черного льна.
— И скорей всего не ошибаюсь. Кронианцы дожидаются подходящего момента, проводят учения в Баслии, ищут повода для ссоры с Альянсом Чавро. Похоже, Тулия рассматривает эти события как нечто происходящее на Луне, а потому бездельничает и не желает мобилизовать силы. И мы могли бы подождать пару лет, пока с той стороны на них не посыплются неприятности. Разве нам хотелось ждать? Нет, мы провели голосование по данному вопросу. Подумайте сами, если Тулия не готовится к защите от Саз-Кронианской империи, неужели она станет утруждать себя из-за нас? Более того, по вкусу ли ей сейчас вертеть головой из стороны в сторону? Оглядываться через плечо на Север и высматривать нас среди моря? Не забудьте и о другой возможности. Нам не присуще свойственное Тулии величие души, и мы могли бы обратиться с воззванием к императору Севера. Попросить Саз-Кронию прийти нам на помощь. Послышался шум. Человека два вскочили на ноги.
— При этом полностью нарушился бы территориальный баланс прибрежного Темерида, — сухо возразил секретарь. — Не говоря уже о том, что подобный шаг гарантирует нам попадание в рабскую зависимость на ближайшие три столетия, на этот раз от Кронии, сохрани нас боги.
— Очевидно, — сказал Ретка. — Но как, по-вашему, поступила бы в этом случае Тулия?
Его слова снова повергли всех в молчание. Здесь, в Бирюзовой гостиной любовницы Ретки, гостиной, превратившейся в зал заседаний совета, они сидели, тщательно обдумывая услышанное. Вокруг пятна солнечного света. Раздалось тихое бряканье — одна из дам поставила фарфоровую чашку на блюдце. Я увидела, как моргает Сидо, как мелькают длинные ресницы над глазами ящерицы, которая, казалось бы, совсем бездумно нежится в лучах власти повелителя над рабами.
Думала ли я о себе? Вовсе нет. Я распрощалась со всякой мыслью о том, что могла бы как-то влиять на происходящее. Даже право выйти по своей воле из зала, не говоря уже о доме Сидо, казалось мне иллюзией.
— К тому же, — продолжал Ретка, — вскоре у нас появится собственная армия, расскажу об этом лишь вкратце. Патриотические чувства и энтузиазм бойцов восполнят недостаток навыков. И по меньшей мере одному из ее командиров присущи незаурядный талант и смелость. — Стоя в противоположном конце зала, он устремил взгляд на меня и поклонился. Ретка выказал уважение к моему супругу.
— Прекрасно, — заговорил было секретарь, — но…
— Нет, господа, — с улыбкой возразил наш идол, обращая изрытый оспинами металлический лик то в одну сторону, то в другую, смягчая легкий упрек дружелюбным тоном, — мне кажется, нам пора вспомнить, что мы находимся в гостиной красивой женщины. Мы утомили наших дам. Поговорим о другом.
Я бродила взад-вперед по обнесенному стенами двору в доме Сидо, похожему на двор женского монастыря, упиваясь свежим обманчивым воздухом лета.
Порой до меня доносился свист сидевшей на смоковнице птицы. На побегах вьющегося по стене инжира появились винные ягоды… все прочее казалось абсолютно безжизненным. Даже город проглотил язык.
Еще час, и солнце зайдет. Меня пригласят отобедать с ней, ведь в доме находится Ретка, теперь он проводит здесь много времени, ни от кого не скрываясь. А Оберис ни разу не переступил порога.
— Арадия.
Присутствие Ретки дает о себе знать в доме, в Эбондисе, на всем Китэ — неудивительно, что он явился и сюда. Как некоторые крупные люди, он перемещается совсем бесшумно; свойство, роднящее его с тиграми.
— Надеюсь, вы в добром здравии.
— Да, благодарю вас.
— У вас очень задумчивый вид.
Что мне сказать на это? Я промолчала, пристально вглядываясь в зеленовато-фиолетовые круглые плоды инжира.
— Жаль, что вы не смогли отправиться с ним в горы, — сказал он. — Но ведь вы — женщина совсем иного рода, нежели какая-нибудь обутая в сапоги амазонка, сжимающая нож в зубах.
Листья отозвались дрожью на тембр его голоса, на это вкрадчивое мурлыканье, вибрацию в замкнутом пространстве.
— Вы сильно по нему скучаете, — добавил он.
Что правда, то правда. Я сказала:
— Да.
— А письма приходят нечасто. Кроме того, клочок бумаги не может заменить живого человека.
Фенсер не присылал мне писем. Я не ждала писем от Фенсера.
Я потрогала листья инжира.
Он сказал:
— Как видно, к вам не пристает загар. Какая маленькая белая ручка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
И тут толпа на какое-то время вырвалась у него из рук, и завопила, и принялась распевать песню, ставшую в последние дни как бы гимном борцов за независимость. Бодрый, легко запоминающийся мотив. Даже я смогла бы пропеть ее вместе с остальными, только я не стала.
Когда волнение пошло на убыль, Ретка извлек письмо. Он сказал, что его прислал губернатор, а затем прочел вслух это короткое немногословное послание, меж строками которого скрывался глубочайший смысл.
Губернатор полностью доверяет Зуласу Ретке. Он препоручает ему заботу об Эбондисе. Проницательность и рвение Ретки послужат губернатору ориентиром в вопросах достижения независимости.
Затем на середину площади протолкались гвардейцы Они взяли на караул, и Ретке торжественно вручили ключ от города. Он принял его и со смехом сообщил нам, что ключ тяжестью превосходит лежащие у него на сердце заботы.
Я снова откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя вконец измученной. Этот человек жаждет власти и ничего иного, он отберет у Тулии Китэ и сам станет на нем править. Ни война, ни принятый среди королей образ действий не претят ему. И то и другое небезынтересно для него. Возможно, он и сам займется тем же.
Быть может, именно это и подметил в нем Фенсер и почувствовал отвращение, найдя изъян в золотом образе вождя, за которым готов был проследовать сквозь ад к непорочной чистоте победы или смерти? Откуда мне знать. Мы с Фенсером чужие друг другу. Хоть он и говорил о возвращении, я поняла еще тогда, что он больше не вернется ко мне. Я познала неподдельный ужас этой вежливой шелухи.
Запряженные в карету лошади ржали, толпа колыхалась и орала, звонили колокола, трещали ракеты фейерверка, наносившие на кожу ночи сурьмяно-розовую татуировку.
Я вспомнила дорогу к дому Сидо от площади суда. Мне почудилась в этом доля иронии и доля справедливости. Идти недалеко.
Выйдя из экипажа, я начала пробираться сквозь толпу из сотен женщин и мужчин, я настолько отупела и утратила восприимчивость, что уже не обращала внимания ни на усилия, которых мне это стоило, ни на ругань, ни на заигрывания.
Спустя некоторое время я пробилась сквозь живую чащу и вышла на какие-то косые улицы, предметом гордости которых служила горстка фонарей. Здесь царило почти полное безлюдие, хотя половина дверей была настежь, а в окнах горел свет. Двери в доме Сидо оказались заперты, но по крайней мере один из ее слуг остался на месте, он и впустил меня. Глаза у мальчика сияли; увидев меня, он воскликнул:
— А где госпожа? Где господин?
— Они придут попозже, — ответила я. (Кого он имел в виду, Обериса или Ретку?)
Сегодня ночью люди станут плясать на улицах. Когда колокольный звон начал стихать, я сразу услышала, как в одном из садов оркестр наяривает тараску.
Я решила, что Сидо неспособна ощутить досаду. Но на всякий случай у меня есть веская причина для отсутствия, женское недомогание. Кровь вытекала еле-еле, как во время осады, как в ту зиму, когда шло отступление, и после нее… казалось, самочувствие мое только ухудшилось из-за скудности приношений богине.
Я поднялась к себе в комнату и стала готовиться ко сну, а затем легла в постель; впереди опять замаячила еженощная изнурительная встреча с шершавой поверхностью забвения.
Но городские шумы: музыка, одобрительные возгласы, стук колес, даже еще один залп пушек, донесшийся с холма, — не давали мне заснуть. Мне припомнились ночи во время осады моего города, когда сон ускользал от меня, если пушки молчали.
2
— Малочисленная группа их войск стоит в Кисаре, да еще батальон в Гермионе. Любимый замок губернатора расположен на северо-западе, он стянул к нему своих гвардейцев, среди которых имеется всего один тулиец, командир. На данный момент этим и ограничиваются вооруженные силы тулийцев, находящиеся на острове. Из надежного источника мне сообщили, что гражданскому населению уже удалось захватить без кровопролития два гарнизона, о которых я упомянул.
Ретка стоял в гостиной под зеркалом в черепаховой оправе, там, где распрощались мы с Фенсером. День в разгаре, зал до последнего дюйма заполнен густой жарой, окрашенной в цвет меди, а кресла, на которых мы сидим, исполосованы колкими лучами света, проникшими сквозь окна, увитые плющом. Мы участвуем в собрании важных персон. На нем присутствуют столпы эбондисского общества с женами или своими дамами. Мы сошлись вместе, чтобы попить мятного чаю, ароматных ликеров, белого, как вода, вина. Но беседа мгновенно превратилась в политические дебаты. Дамы по большей части молчали. Ретка, хозяин в городе и в доме Обериса, разглагольствовал, заняв место в центре сцены. Вопросы и скептические замечания сыпались на него словно стрелы, он мастерски парировал выпады, а затем одним умелым ударом доносил собственную мысль до сознания спорщиков.
— Тулийцы, — сказал он, — на протяжении весьма долгого времени полагались на слабодушие и мягкотелость, на безоговорочное приятие неприемлемого. Мы превратили Эбондис в центр перерождения Китэ. И послали отсюда сообщение о новом положении дел.
— А Тулия не дает ответа, — заметил самый видный из присутствовавших в тот день оппонентов Ретки, мужчина в черном льняном одеянии.
— Посланцам необходимо некоторое время, — с улыбкой возразил Ретка.
— Времени прошло уже более чем достаточно, чтобы посланец успел пересечь море, добраться до самого короля и до его министров.
— Значит, король колеблется, — ответил Ретка, — и пока не решил, какие поставить условия. О, господа, нам вряд ли удастся получить товар без торговли. Мы это предвидели. Заверения в братской привязанности, в готовности сражаться плечом к плечу с жителями материка в случае возникновения какой-либо — без уточнений — угрозы Тулии… едва ли могут возместить потерю Китэ.
— На какие из требований мы могли бы согласиться в обмен на предоставление независимости?
— Практически на любые, — сказал Ретка — Ни одно слово не сравнится по значительности с этим — свобода. Пусть только нам ее дадут. А остальное приложится.
— Вы хотите сказать, что и после провозглашения независимости Китэ станет платить налоги и отдавать все лучшее Тулии? — вмешался другой человек, худощавый секретарь с умным лицом.
— В случае необходимости, да. Разумеется, никто не рассказывал об этом всем и каждому. Им клятвенно пообещали рай небесный.
— Вы так превозносили понятие свободы. Что же мы выгадаем?
— Выгода появится позднее. Получив независимость, мы сможем заключать сделки с другими государствами. Остров важен в стратегическом отношении и для примыкающих к Оксиду стран, и для Востока. Если мы для начала сумеем ублаготворить Тулию, то впоследствии сможем диктовать более выгодные для нас условия.
— Ретка, возможно, и они об этом догадываются.
— Возможно. В таком случае, господа, Тулия скорей всего пошлет сюда войска, чтоб раз и навсегда заткнуть нам глотку.
По залу пронесся сердитый шелест. Веера в руках дам отчаянно затрепетали, словно рвущиеся на свободу птицы.
А может, все мы столь же безнадежно пытаемся освободиться от Ретки? Каким-то образом его воля удерживает нас, словно прутья клетки. Чтобы мы не смогли улететь.
— Я полагал, Ретка, что ты считаешь подобную катастрофу маловероятной, — проговорил человек в одежде из черного льна.
— И скорей всего не ошибаюсь. Кронианцы дожидаются подходящего момента, проводят учения в Баслии, ищут повода для ссоры с Альянсом Чавро. Похоже, Тулия рассматривает эти события как нечто происходящее на Луне, а потому бездельничает и не желает мобилизовать силы. И мы могли бы подождать пару лет, пока с той стороны на них не посыплются неприятности. Разве нам хотелось ждать? Нет, мы провели голосование по данному вопросу. Подумайте сами, если Тулия не готовится к защите от Саз-Кронианской империи, неужели она станет утруждать себя из-за нас? Более того, по вкусу ли ей сейчас вертеть головой из стороны в сторону? Оглядываться через плечо на Север и высматривать нас среди моря? Не забудьте и о другой возможности. Нам не присуще свойственное Тулии величие души, и мы могли бы обратиться с воззванием к императору Севера. Попросить Саз-Кронию прийти нам на помощь. Послышался шум. Человека два вскочили на ноги.
— При этом полностью нарушился бы территориальный баланс прибрежного Темерида, — сухо возразил секретарь. — Не говоря уже о том, что подобный шаг гарантирует нам попадание в рабскую зависимость на ближайшие три столетия, на этот раз от Кронии, сохрани нас боги.
— Очевидно, — сказал Ретка. — Но как, по-вашему, поступила бы в этом случае Тулия?
Его слова снова повергли всех в молчание. Здесь, в Бирюзовой гостиной любовницы Ретки, гостиной, превратившейся в зал заседаний совета, они сидели, тщательно обдумывая услышанное. Вокруг пятна солнечного света. Раздалось тихое бряканье — одна из дам поставила фарфоровую чашку на блюдце. Я увидела, как моргает Сидо, как мелькают длинные ресницы над глазами ящерицы, которая, казалось бы, совсем бездумно нежится в лучах власти повелителя над рабами.
Думала ли я о себе? Вовсе нет. Я распрощалась со всякой мыслью о том, что могла бы как-то влиять на происходящее. Даже право выйти по своей воле из зала, не говоря уже о доме Сидо, казалось мне иллюзией.
— К тому же, — продолжал Ретка, — вскоре у нас появится собственная армия, расскажу об этом лишь вкратце. Патриотические чувства и энтузиазм бойцов восполнят недостаток навыков. И по меньшей мере одному из ее командиров присущи незаурядный талант и смелость. — Стоя в противоположном конце зала, он устремил взгляд на меня и поклонился. Ретка выказал уважение к моему супругу.
— Прекрасно, — заговорил было секретарь, — но…
— Нет, господа, — с улыбкой возразил наш идол, обращая изрытый оспинами металлический лик то в одну сторону, то в другую, смягчая легкий упрек дружелюбным тоном, — мне кажется, нам пора вспомнить, что мы находимся в гостиной красивой женщины. Мы утомили наших дам. Поговорим о другом.
Я бродила взад-вперед по обнесенному стенами двору в доме Сидо, похожему на двор женского монастыря, упиваясь свежим обманчивым воздухом лета.
Порой до меня доносился свист сидевшей на смоковнице птицы. На побегах вьющегося по стене инжира появились винные ягоды… все прочее казалось абсолютно безжизненным. Даже город проглотил язык.
Еще час, и солнце зайдет. Меня пригласят отобедать с ней, ведь в доме находится Ретка, теперь он проводит здесь много времени, ни от кого не скрываясь. А Оберис ни разу не переступил порога.
— Арадия.
Присутствие Ретки дает о себе знать в доме, в Эбондисе, на всем Китэ — неудивительно, что он явился и сюда. Как некоторые крупные люди, он перемещается совсем бесшумно; свойство, роднящее его с тиграми.
— Надеюсь, вы в добром здравии.
— Да, благодарю вас.
— У вас очень задумчивый вид.
Что мне сказать на это? Я промолчала, пристально вглядываясь в зеленовато-фиолетовые круглые плоды инжира.
— Жаль, что вы не смогли отправиться с ним в горы, — сказал он. — Но ведь вы — женщина совсем иного рода, нежели какая-нибудь обутая в сапоги амазонка, сжимающая нож в зубах.
Листья отозвались дрожью на тембр его голоса, на это вкрадчивое мурлыканье, вибрацию в замкнутом пространстве.
— Вы сильно по нему скучаете, — добавил он.
Что правда, то правда. Я сказала:
— Да.
— А письма приходят нечасто. Кроме того, клочок бумаги не может заменить живого человека.
Фенсер не присылал мне писем. Я не ждала писем от Фенсера.
Я потрогала листья инжира.
Он сказал:
— Как видно, к вам не пристает загар. Какая маленькая белая ручка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78