Они породили новых умертвий, и город стал обиталищем нежити. А ты, старик, и есть тот Жадред, желавший себе невесту, созданную из одних только совершенств и без единого недостатка.
— Женщина, — пробормотал рассказчик, побледнев, — как узнала ты это? Тебе кто-то поведал историю нашего города или ты сама колдунья? Ты развязала веревки, ты даже не заметила чар, которые я наложил на тебя, а ведь я — могущественный маг. Сила Шадма, Поделенного, велика. Он притягивает к себе все новые и новые жертвы. И они идут и идут к нему со всех концов земли, сами не зная почему. Богатые купцы, храбрые рыцари, прекрасные девы. Все они идут к излучине реки через эту вот равнину. Ибо Шадм, город живых мертвецов всегда голоден и всегда жаждет новых сокровищ. И даже одинокий странник — желанная пожива для этой утробы.
И я буду вознагражден за тебя. Взгляни. Ты видишь эти бесценные кольца?
Вот это сияло на пальце одного богатого торговца. Теперь оно мое, а ведь такому камню позавидовал бы и король.
— Но раз вы с твоим сыном по-прежнему такие большие друзья, почему ты отговариваешь меня идти в Шадм? — удивилась Совейз.
— Потому что я не бессердечен, — ответил старый Жадред. — Мне жаль юных дев, идущих прямо в пасть дракону. И иногда я волен по своему выбору отвратить невинную душу от этого вместилища скверны. Но упрямые девицы, а также ведьмы — вот они отдаются прямо в город, без пощады и милости. Живые мертвые очень любят занятные игрушки.
Он захихикал, и тогда истрепанные грязные обноски упали с его плеч и плеч его свиты. Под мерзкими тряпками оказались сверкающие парчой и драгоценностями одежды магов; ожерелья и камни силы сияли маленькими солнцами даже в тусклом свете факелов. Но Совейз заметила, что некоторые украшения, которые эти люди носили с таким сознанием своей мощи — не более чем драгоценные безделушки, погремушка для обезьяны. Жадред заговорил с веревками, все еще лежавшими поперек Совейз, и те снова обвились вокруг ее запястий, а по новому слову старика превратились в стальные оковы.
— Ты — ведьма, — произнес Жадред с силой. — Но твое колдовство — слабая потуга против той власти, что дана им. И мы только что в этом убедились. А теперь идем. Идем в город.
Свита старика, с ужимками и хихиканьем, подхватила связанную Совейз и повлекла вон из пещеры. Прыгая с камня на камень, они спустились с гор и вышли в просторы степи. Дочь человека, наверное, уже трижды умерла бы от страха. Но дочь демона предоставила событиям идти своим чередом. Она была абсолютно спокойна и не проронила ни слова.
Весь этот долгий день толпа изгнанников влекла ее через равнину — не останавливаясь и не замедляя шага, лишь время от времени меняясь, ибо, как ни легко было тело Совейз, ничьи руки не могли бы нести ее без передышки много часов подряд. Наконец, когда солнце уже коснулось верхушек трав, процессия достигла гигантского погоста. Все могилы здесь стояли перекопанными, вывороченные из земли камни громоздились один на другой, с ветвей деревьев свисали полуразложившиеся трупы и кости.
Над этим оскверненным кладбищем, подобно темному надгробному камню, высились стены города. По ними, как и говорил старик, протекала река.
Вернее, когда-то, быть может, в ней и текла вода, но теперь русло заполняла жидкая, маслянисто блестящая грязь. Солнце садилось, и «воды» реки наливались кровью. В небе кружили стервятники, на ветвях высохших деревьев сидели черные голодные вороны. Поглядывая на процессию круглым хищным глазом, они чистили свои крепкие, как сталь клювы или забавлялись тем, что катали человечьи черепа вдоль дороги перед воротами.
Толпа подходила к стенам все ближе, и все яснее различала Совейз голос этого города. И если иные города распознаются по шуму карет и телег, веселым выкрикам акробатов и гомону на рыночной площади, то этому городу были присущи дикая визгливая музыка флейт и цимбал, взрывы демонического хохота и вопли, полные отчаянья и муки. В воздухе стоял запах горящего масла, бесчисленных факелов и костров. Но яснее всего чувствовался запах тления — и в воздухе, и в криках, и в музыке.
Казалось, его источают даже городские стены.
Ворота стояли закрытыми, но, видно, о приближении Жадреда узнали заранее, потому что едва процессия подошла вплотную, створки широко распахнулись, и старик, вместе со своей свитой людей и нелюдей, с Совейз, вознесенной высоко на поднятых руках, вступил в город.
Каким бы он ни был ранее, теперь Шадм, город живых мертвецов выглядел самым темным городом на земле. Черные прямые улицы напоминали скорее щели меж стен домов, так они были узки. Нередко между домами над улицей висели шесты, на которых плескались на ветру черные флаги и ленты. То здесь, то там на углах и пересечениях улиц высились колонны резного камня, сплошь покрытые изображениями и письменами на множестве языков. Совейз могла прочесть их все, но не вынесла из надписей ничего интересного: это были многократно повторенные славословия живущим в городе умертвиям. Изображения рассказывали о их бесчисленных — и наверняка выдуманных — подвигах. Над таким поистине детским тщеславием можно было только посмеяться.
Нередко фасады домов украшали страшные маски из темной, зеленоватой бронзы. Глазами им служили стеклянные шары, наполненные фосфором, и маски светились жутким гнилушным светом. Над входами в храмы, дворцы и дома старейшин — их Совейз могла определить по богатому убранству и некоторым не слишком тщательно затертым надписям — висели разнообразные крючья, ножи и пилы. Со всех этих инструментов стекала свежая кровь, а из-за дверей доносились душераздирающие вопли.
Прохожие на этих темных улицах встречались редко, а те, что встречались, были закутаны в плащи и скрывали лица за бронзовыми масками. Завидев процессию Жадреда, они останавливались и бурчали что-то приветственное. Совейз видела, как загораются лисьим огнем глаза умертвий в бронзовых прорезях масок. Она даже, пожалуй, не удивилась бы, если бы они облизывались при виде свежей добычи. Некоторые протягивали бледные руки, чтобы тронуть рукав парчового одеяния Жадреда; ногти на этих руках больше походили на окаменевшие лепестки белых астр — тонкие и острые, как когти. Но Жадред никак не отвечал на все эти знаки внимания: он и его присные все так же деловито стремились по улицам, унося с собою вожделенную пленницу. Несомненно, это шествие являлось далеко не первым. Улучив момент и оглянувшись, Совейз увидела, что мертвецы хорошо знают порядок: все новые и новые бледные тени присоединялись к процессии. Они шипели что-то неразборчивое, они сжимали пальцы, словно вонзали свои когти в теплую плоть, — но держались поодаль.
О чем же думала Совейз, когда молчаливые стражи несли ее по улицам, напоминающим крысиные норы в заброшенном склепе?
Ну разумеется, ее мысли были далеки от тех, что могли бы проноситься в такой миг в голове глупой крестьянской девушки или даже умелой колдуньи. Ни одна колдунья земли не могла сравниться с дочерью Азрарна. Воздух этого города преобразил ее, запах тления и чар окончательно вытеснил из нее человека. Теперь она была демон. Демон, таящийся под личиной невинной и прекрасной девушки.
Наконец процессия остановилась. Перед Совейз открылась большая площадь, с трех сторон ограниченная домами. Река здесь делала небольшую петлю, и когда-то, наверное, ее сверкающие на солнце игривые струи часто радовали горожан, собиравшихся здесь на праздники или ярмарки. Но теперь изгиб реки напоминал змееподобный ухмыляющийся рот. Две большие арки в домах могли сойти за пустые черные глаза, а гигантский черный шатер, стоявший посреди площади на небольшом возвышении, довершал картину. Два полотнища шатра были отогнуты к куполу, подобно двум лепесткам черного цветка, и в них, словно в ноздрях дракона, полыхал красный свет. К этому шатру и поднесли Совейз. В нем горел огромных размеров очаг, а вокруг располагалось множество светильников, так что купол шатра терялся где-то вверху в мечущихся черных тенях. Но время от времени оттуда доносилось хлопанье крыльев или хриплый злорадный карк: видимо, купол, как огромная черная труба, раскрывался к небу, так что вороны могли свободно влетать и вылетать из шатра. Помимо очага и светильников в шатре находилось множество вещей, явно вытащенных из могил. Эти сокровища были расставлены и разложены так, что несчастной жертве, попавшей сюда, казалось, будто над ним выросли стены склепа. А меж резных плит и золоченых барельефов, в бронзовых складных креслах сидело около десятка мужчин и женщин. Все они казались на одно лицо: одинаково бледная кожа, одинаково черные длинные вьющиеся волосы. Их одежда, богатая и всячески изукрашенная, покроем напоминала могильные саваны. Кое-кто щеголял настоящим саваном — белым и полу истлевшим.
Впрочем, подумала Совейз, можно ли требовать от умертвий хорошего вкуса? Рабы, смотревшие на своих хозяев с чисто собачьим обожанием, ходили меж кресел совершенно нагими. Вид ничем неприкрытой плоти явно возбуждал сидящих, время от времени кто-нибудь пощипывал рабов за особенно мясистые и аппетитные места. Один из благородных мертвецов стоял подле чана из толстого стекла, помешивая в нем золотой ложкой. В чане плавала прекрасная утопленница; облако ее волос колыхалось в золотистой кипящей жидкости. Мертвец попробовал варево и заявил, что пиву следует повариться еще немного.
Этот юноша больше походил на человека, чем остальные. К нему обращались с особой почтительностью, он явно распоряжался здесь всем и вся. Припомнив, что младенец в рассказанной ей истории спокойно лежал под лучами солнца, Совейз решила, что дневное светило, видимо, не может повредить им и теперь. И все же эта компания явно предпочитала ночь, отсчитывая новые сутки не с восходом солнца, а с закатом. Будучи сама демоном лишь наполовину, Совейз все же не могла не согласиться с тем, что это, конечно же, разумнее.
Отложив золотую ложку, юноша обернулся к вошедшему Жадреду.
Старик простерся ниц.
— Возлюбленный сын мой! — проскулил он. — Погляди, какую славную дичь добыл я тебе в наших горах!
— Клянусь тенью моей усопшей матери, — проговорил мертвец, — ты заслужил нынче нашу благодарность! Ибо из тех сотен тысяч, что я уже видел здесь, эта девушка воистину одна на тысячу!
С этими словами он подошел к Совейз вплотную и оглядел ее с ног до головы.
Увидев, что лицо его пленницы совершенно спокойно, юноша удивленно вскинул тонкие брови.
— Ты не боишься? Разве ты еще не поняла, какая судьба ожидает тебя в стенах этого города?
Совейз улыбнулась. Мертвец поморщился — он не привык, чтобы жертвы улыбались ему в лицо. Но улыбка Совейз была не насмешлива, скорее — безмятежна.
— Быть может, — пропела она своим серебряным голосом, — ты расскажешь мне, что здесь, по-твоему, со мною будет?
— Ах, как славно! — непритворно умилился сын Жадреда. — Полагаю, я сохраню тебе жизнь на одну ночь и один день. Но с новым закатом ты, нежная и невинная дева, будешь подвергнута медленной и мучительной смерти, ибо таково желание моих братьев и сестер. Равно как и мое. А затем мы тобою пообедаем — и с немалым аппетитом. Но эти волосы я сохраню, — добавил он, взвешивая на руке тяжелую массу вьющихся волос Совейз. — Они будут чудным украшением к моему новому платью. А твои прекрасные глаза мы поместим в хрустальный шар. Я велю оправить его в золото и буду носить как браслет с самыми драгоценными сапфирами в мире. И вспоминать тебя с нежностью и любовью. О, вот прекрасная мысль! Я сложу о твоей смерти балладу и так оставлю твое имя в веках! Скажи, как твое имя, прекрасная дева?
Совейз услышала, как зароптали остальные мертвецы. Не так уж часто хочется едоку знать, как звали то мясо, которое лежит теперь на его тарелке. Впрочем, все тут же согласились, что мясо настолько прекрасно, что вполне заслуживает такой чести. Но будущее кушанье не оценило, сколь высоко его вознесли, прежде чем зажарить.
— Мое имя ни к чему тебе, — ответила Совейз, — а твоя песня — ни к чему мне. Также нет мне дела до твоих ночных и дневных развлечений и уж тем более до твоего обеда. Все, что меня сейчас заботит, это придумать, что бы такое сотворить с вами.
Эти слова прозвучали совсем иначе. Услышь ее сейчас Азрарн, он расхохотался бы и повторил свои недавние слова: «Ты — истинная дочь моя!» Ибо в этот миг Совейз была плоть от плоти его и кровь от крови.
Однако в городе Шадме, видимо, забыли о том, что существует Нижний Мир — или полагали себя тоже причастными к племени демонов, как и жителей Драхим Ванашты. (Что являлось грубейшей ошибкой.)
Поэтому сын Жадреда взглянул на грозящую ему девушку лишь с веселым изумлением.
— Я полагаю, те, первые чары все еще действуют? — вопросила Совейз прежним тоном. — Ничто не может нанести вреда вашему племени — ни огонь, ни сталь, ни камень, ни кость?
— Да, моя сладенькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Женщина, — пробормотал рассказчик, побледнев, — как узнала ты это? Тебе кто-то поведал историю нашего города или ты сама колдунья? Ты развязала веревки, ты даже не заметила чар, которые я наложил на тебя, а ведь я — могущественный маг. Сила Шадма, Поделенного, велика. Он притягивает к себе все новые и новые жертвы. И они идут и идут к нему со всех концов земли, сами не зная почему. Богатые купцы, храбрые рыцари, прекрасные девы. Все они идут к излучине реки через эту вот равнину. Ибо Шадм, город живых мертвецов всегда голоден и всегда жаждет новых сокровищ. И даже одинокий странник — желанная пожива для этой утробы.
И я буду вознагражден за тебя. Взгляни. Ты видишь эти бесценные кольца?
Вот это сияло на пальце одного богатого торговца. Теперь оно мое, а ведь такому камню позавидовал бы и король.
— Но раз вы с твоим сыном по-прежнему такие большие друзья, почему ты отговариваешь меня идти в Шадм? — удивилась Совейз.
— Потому что я не бессердечен, — ответил старый Жадред. — Мне жаль юных дев, идущих прямо в пасть дракону. И иногда я волен по своему выбору отвратить невинную душу от этого вместилища скверны. Но упрямые девицы, а также ведьмы — вот они отдаются прямо в город, без пощады и милости. Живые мертвые очень любят занятные игрушки.
Он захихикал, и тогда истрепанные грязные обноски упали с его плеч и плеч его свиты. Под мерзкими тряпками оказались сверкающие парчой и драгоценностями одежды магов; ожерелья и камни силы сияли маленькими солнцами даже в тусклом свете факелов. Но Совейз заметила, что некоторые украшения, которые эти люди носили с таким сознанием своей мощи — не более чем драгоценные безделушки, погремушка для обезьяны. Жадред заговорил с веревками, все еще лежавшими поперек Совейз, и те снова обвились вокруг ее запястий, а по новому слову старика превратились в стальные оковы.
— Ты — ведьма, — произнес Жадред с силой. — Но твое колдовство — слабая потуга против той власти, что дана им. И мы только что в этом убедились. А теперь идем. Идем в город.
Свита старика, с ужимками и хихиканьем, подхватила связанную Совейз и повлекла вон из пещеры. Прыгая с камня на камень, они спустились с гор и вышли в просторы степи. Дочь человека, наверное, уже трижды умерла бы от страха. Но дочь демона предоставила событиям идти своим чередом. Она была абсолютно спокойна и не проронила ни слова.
Весь этот долгий день толпа изгнанников влекла ее через равнину — не останавливаясь и не замедляя шага, лишь время от времени меняясь, ибо, как ни легко было тело Совейз, ничьи руки не могли бы нести ее без передышки много часов подряд. Наконец, когда солнце уже коснулось верхушек трав, процессия достигла гигантского погоста. Все могилы здесь стояли перекопанными, вывороченные из земли камни громоздились один на другой, с ветвей деревьев свисали полуразложившиеся трупы и кости.
Над этим оскверненным кладбищем, подобно темному надгробному камню, высились стены города. По ними, как и говорил старик, протекала река.
Вернее, когда-то, быть может, в ней и текла вода, но теперь русло заполняла жидкая, маслянисто блестящая грязь. Солнце садилось, и «воды» реки наливались кровью. В небе кружили стервятники, на ветвях высохших деревьев сидели черные голодные вороны. Поглядывая на процессию круглым хищным глазом, они чистили свои крепкие, как сталь клювы или забавлялись тем, что катали человечьи черепа вдоль дороги перед воротами.
Толпа подходила к стенам все ближе, и все яснее различала Совейз голос этого города. И если иные города распознаются по шуму карет и телег, веселым выкрикам акробатов и гомону на рыночной площади, то этому городу были присущи дикая визгливая музыка флейт и цимбал, взрывы демонического хохота и вопли, полные отчаянья и муки. В воздухе стоял запах горящего масла, бесчисленных факелов и костров. Но яснее всего чувствовался запах тления — и в воздухе, и в криках, и в музыке.
Казалось, его источают даже городские стены.
Ворота стояли закрытыми, но, видно, о приближении Жадреда узнали заранее, потому что едва процессия подошла вплотную, створки широко распахнулись, и старик, вместе со своей свитой людей и нелюдей, с Совейз, вознесенной высоко на поднятых руках, вступил в город.
Каким бы он ни был ранее, теперь Шадм, город живых мертвецов выглядел самым темным городом на земле. Черные прямые улицы напоминали скорее щели меж стен домов, так они были узки. Нередко между домами над улицей висели шесты, на которых плескались на ветру черные флаги и ленты. То здесь, то там на углах и пересечениях улиц высились колонны резного камня, сплошь покрытые изображениями и письменами на множестве языков. Совейз могла прочесть их все, но не вынесла из надписей ничего интересного: это были многократно повторенные славословия живущим в городе умертвиям. Изображения рассказывали о их бесчисленных — и наверняка выдуманных — подвигах. Над таким поистине детским тщеславием можно было только посмеяться.
Нередко фасады домов украшали страшные маски из темной, зеленоватой бронзы. Глазами им служили стеклянные шары, наполненные фосфором, и маски светились жутким гнилушным светом. Над входами в храмы, дворцы и дома старейшин — их Совейз могла определить по богатому убранству и некоторым не слишком тщательно затертым надписям — висели разнообразные крючья, ножи и пилы. Со всех этих инструментов стекала свежая кровь, а из-за дверей доносились душераздирающие вопли.
Прохожие на этих темных улицах встречались редко, а те, что встречались, были закутаны в плащи и скрывали лица за бронзовыми масками. Завидев процессию Жадреда, они останавливались и бурчали что-то приветственное. Совейз видела, как загораются лисьим огнем глаза умертвий в бронзовых прорезях масок. Она даже, пожалуй, не удивилась бы, если бы они облизывались при виде свежей добычи. Некоторые протягивали бледные руки, чтобы тронуть рукав парчового одеяния Жадреда; ногти на этих руках больше походили на окаменевшие лепестки белых астр — тонкие и острые, как когти. Но Жадред никак не отвечал на все эти знаки внимания: он и его присные все так же деловито стремились по улицам, унося с собою вожделенную пленницу. Несомненно, это шествие являлось далеко не первым. Улучив момент и оглянувшись, Совейз увидела, что мертвецы хорошо знают порядок: все новые и новые бледные тени присоединялись к процессии. Они шипели что-то неразборчивое, они сжимали пальцы, словно вонзали свои когти в теплую плоть, — но держались поодаль.
О чем же думала Совейз, когда молчаливые стражи несли ее по улицам, напоминающим крысиные норы в заброшенном склепе?
Ну разумеется, ее мысли были далеки от тех, что могли бы проноситься в такой миг в голове глупой крестьянской девушки или даже умелой колдуньи. Ни одна колдунья земли не могла сравниться с дочерью Азрарна. Воздух этого города преобразил ее, запах тления и чар окончательно вытеснил из нее человека. Теперь она была демон. Демон, таящийся под личиной невинной и прекрасной девушки.
Наконец процессия остановилась. Перед Совейз открылась большая площадь, с трех сторон ограниченная домами. Река здесь делала небольшую петлю, и когда-то, наверное, ее сверкающие на солнце игривые струи часто радовали горожан, собиравшихся здесь на праздники или ярмарки. Но теперь изгиб реки напоминал змееподобный ухмыляющийся рот. Две большие арки в домах могли сойти за пустые черные глаза, а гигантский черный шатер, стоявший посреди площади на небольшом возвышении, довершал картину. Два полотнища шатра были отогнуты к куполу, подобно двум лепесткам черного цветка, и в них, словно в ноздрях дракона, полыхал красный свет. К этому шатру и поднесли Совейз. В нем горел огромных размеров очаг, а вокруг располагалось множество светильников, так что купол шатра терялся где-то вверху в мечущихся черных тенях. Но время от времени оттуда доносилось хлопанье крыльев или хриплый злорадный карк: видимо, купол, как огромная черная труба, раскрывался к небу, так что вороны могли свободно влетать и вылетать из шатра. Помимо очага и светильников в шатре находилось множество вещей, явно вытащенных из могил. Эти сокровища были расставлены и разложены так, что несчастной жертве, попавшей сюда, казалось, будто над ним выросли стены склепа. А меж резных плит и золоченых барельефов, в бронзовых складных креслах сидело около десятка мужчин и женщин. Все они казались на одно лицо: одинаково бледная кожа, одинаково черные длинные вьющиеся волосы. Их одежда, богатая и всячески изукрашенная, покроем напоминала могильные саваны. Кое-кто щеголял настоящим саваном — белым и полу истлевшим.
Впрочем, подумала Совейз, можно ли требовать от умертвий хорошего вкуса? Рабы, смотревшие на своих хозяев с чисто собачьим обожанием, ходили меж кресел совершенно нагими. Вид ничем неприкрытой плоти явно возбуждал сидящих, время от времени кто-нибудь пощипывал рабов за особенно мясистые и аппетитные места. Один из благородных мертвецов стоял подле чана из толстого стекла, помешивая в нем золотой ложкой. В чане плавала прекрасная утопленница; облако ее волос колыхалось в золотистой кипящей жидкости. Мертвец попробовал варево и заявил, что пиву следует повариться еще немного.
Этот юноша больше походил на человека, чем остальные. К нему обращались с особой почтительностью, он явно распоряжался здесь всем и вся. Припомнив, что младенец в рассказанной ей истории спокойно лежал под лучами солнца, Совейз решила, что дневное светило, видимо, не может повредить им и теперь. И все же эта компания явно предпочитала ночь, отсчитывая новые сутки не с восходом солнца, а с закатом. Будучи сама демоном лишь наполовину, Совейз все же не могла не согласиться с тем, что это, конечно же, разумнее.
Отложив золотую ложку, юноша обернулся к вошедшему Жадреду.
Старик простерся ниц.
— Возлюбленный сын мой! — проскулил он. — Погляди, какую славную дичь добыл я тебе в наших горах!
— Клянусь тенью моей усопшей матери, — проговорил мертвец, — ты заслужил нынче нашу благодарность! Ибо из тех сотен тысяч, что я уже видел здесь, эта девушка воистину одна на тысячу!
С этими словами он подошел к Совейз вплотную и оглядел ее с ног до головы.
Увидев, что лицо его пленницы совершенно спокойно, юноша удивленно вскинул тонкие брови.
— Ты не боишься? Разве ты еще не поняла, какая судьба ожидает тебя в стенах этого города?
Совейз улыбнулась. Мертвец поморщился — он не привык, чтобы жертвы улыбались ему в лицо. Но улыбка Совейз была не насмешлива, скорее — безмятежна.
— Быть может, — пропела она своим серебряным голосом, — ты расскажешь мне, что здесь, по-твоему, со мною будет?
— Ах, как славно! — непритворно умилился сын Жадреда. — Полагаю, я сохраню тебе жизнь на одну ночь и один день. Но с новым закатом ты, нежная и невинная дева, будешь подвергнута медленной и мучительной смерти, ибо таково желание моих братьев и сестер. Равно как и мое. А затем мы тобою пообедаем — и с немалым аппетитом. Но эти волосы я сохраню, — добавил он, взвешивая на руке тяжелую массу вьющихся волос Совейз. — Они будут чудным украшением к моему новому платью. А твои прекрасные глаза мы поместим в хрустальный шар. Я велю оправить его в золото и буду носить как браслет с самыми драгоценными сапфирами в мире. И вспоминать тебя с нежностью и любовью. О, вот прекрасная мысль! Я сложу о твоей смерти балладу и так оставлю твое имя в веках! Скажи, как твое имя, прекрасная дева?
Совейз услышала, как зароптали остальные мертвецы. Не так уж часто хочется едоку знать, как звали то мясо, которое лежит теперь на его тарелке. Впрочем, все тут же согласились, что мясо настолько прекрасно, что вполне заслуживает такой чести. Но будущее кушанье не оценило, сколь высоко его вознесли, прежде чем зажарить.
— Мое имя ни к чему тебе, — ответила Совейз, — а твоя песня — ни к чему мне. Также нет мне дела до твоих ночных и дневных развлечений и уж тем более до твоего обеда. Все, что меня сейчас заботит, это придумать, что бы такое сотворить с вами.
Эти слова прозвучали совсем иначе. Услышь ее сейчас Азрарн, он расхохотался бы и повторил свои недавние слова: «Ты — истинная дочь моя!» Ибо в этот миг Совейз была плоть от плоти его и кровь от крови.
Однако в городе Шадме, видимо, забыли о том, что существует Нижний Мир — или полагали себя тоже причастными к племени демонов, как и жителей Драхим Ванашты. (Что являлось грубейшей ошибкой.)
Поэтому сын Жадреда взглянул на грозящую ему девушку лишь с веселым изумлением.
— Я полагаю, те, первые чары все еще действуют? — вопросила Совейз прежним тоном. — Ничто не может нанести вреда вашему племени — ни огонь, ни сталь, ни камень, ни кость?
— Да, моя сладенькая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21