Сазан завтракал не один — напротив него сидел молодой, плотный парень, правая рука Нестеренко, по кличке Муха. Погоняло свое Муха заработал не из-за фамилии (звали его по паспорту Алексей Муханов), а из-за давней истории: года три назад молодой и безусый еще Лешка Клещ, воображая себя парнем крутизны необыкновенной, наехал на одного бизнесмена, отказывавшегося возвращать деньги обратившейся к Лешке структуре. Бизнесмен оказался борзой, Лешку с двумя качками велел спустить с лестницы, и на следующий день Лешка, недолго думая, подъехал на «девятке» к офису бизнесмена и шмальнул по окнам из «мухи». По мысли Лешки, от бизнесмена и его конторы должны были остаться мелкие тряпочки, но так сложилась судьба, что два фраерка, продававшие Лешке и гранатомет, и гранаты, кинули его по-черному, и вместо собственно гранат впарили металлические болванки, употребляющиеся на учениях.
В результате вместо кромешного смертоубийства болванки разнесли стекло и попортили факс.
Самое смешное, что бизнесмен жутко струхнул и деньги выплатил: он-то понял так, что болванки предназначались ему как урок, да и Лешка быстро провернулся мозгой и через пять минут позвонил фраерку из автомата с грозным предупреждением: «В следующий раз шмальнем настоящими!»
Словом, все закончилось хэппи-эндом, но Сазан прослышал об огрехе своего звеньевого и разъяснял ему долго и внятно, что замочить лоха — дело нехитрое, но что на мочилово бабки только тратятся, а его, Лешки, задача — бабки приумножать. Лешка эту мораль накрепко усвоил и с тех пор людей по пустякам не гасил, а вот прежняя его кличка сдохла сама собой, и накрепко прилепилась новая, напоминавшая об истории с гранатометом.
— Там ребята не выяснили, — спросил Сазан, — к кому этот фраерок вчера ночью ездил?
— Некто Петр Алексеич.
— Ладно. Есть такая контора — Служба транспортного контроля. Пробей, кто из ее шишек по профессии пилот-международник, а по имени-отчеству Петр Алексеич. И пристрой за ним хвост, только в темпе.
— Валер, — опасливо спросил Муха, — а мы на чужую делянку не лезем?
Сазан выпятил нижнюю губу. Лицо его на мгновение утратило всякую привлекательность и приобрело странный вид: больше всего оно в этот миг напоминало оскаленную маску демона, вроде тех, которыми расписаны стены храмов в Амритсаре. Потом лицо Сазана расплылось в улыбке.
— Тачку к механикам отвезли? — спросил Сазан.
— Да.
— Что они говорят?
— Двадцать штук, говорят, не меньше. Крылья битые, перед битый, там еще двигатель надо перебирать — чего-то там треснуло, и все масло вылилось, они вообще удивляются, как его по дороге не заклинило. По мне так лучше ее на запчасти продать, все равно порченая. На такой тачке ездить — все равно что на шлюхе жениться.
Нестеренко улыбнулся.
— Вот видишь, — сказал он, — двадцать штук. А ты меня еще спрашиваешь, зачем мне Петр Алексеевич. Надо же знать, кому выставлять счет за ремонт.
Глава 2
Тезка великого царя-преобразователя Петр Алексеевич Воронков, заместитель начальника управления коммерческих перевозок Службы транспортного контроля, прибыл на работу в девять ноль-ноль, как то было заведено у Воронкова вот уже третий год. Утро протекло в хлопотах и заботах, и хотя Петр Алексеевич сочинять бумаги любил и особую страсть испытывал к сложноподчиненным предложениям, все же он не мог не поразмышлять о неисчислимых бумагах, ненужных звонках и о времени, спущенном в унитаз. Особенно раздражил Воронкова один звонок: в час пятнадцать ему позвонил какой-то мужской разбитной голос и стал добиваться Петра Михайловича.
— Петра Алексеевича, может быть? — спросил Воронков.
— Я куда звоню? — непонятно поинтересовался голос.
— Вы попали в Службу транспортного контроля, в кабинет Воронкова, — раздраженно проговорил Петр Алексеевич, — здесь нет никакого Петра Михайловича, и я прошу вас этот телефон больше никогда не набирать. Это правительственный телефон.
На другом конце трубки наступило замешательство, собеседник вздохнул и заткнулся. Петр Алексеевич был доволен. По небрежному тону голоса и некоторым деталям (например, собеседник не поздоровался, а сразу закричал в трубку: «Михай-лыч!») Воронков умозаключил, что имеет дело с особью из простонародья, с похмелья перепутавшей телефон. Воронков надеялся, что упоминанием слов «правительство», «служба» и «кабинет» особь была приведена В состояние надлежащего почтения к крупному чиновнику, ненароком ею обеспокоенному.
Петр Алексеевич придавал большое значение своим маленьким полномочиям.
В три часа пополудни белая «ауди» Сазана остановилась у небольшого особнячка на Сретенке, занятого Службой транспортного контроля.
Особнячок был недавно отремонтирован и покрашен нежной салатной краской, резко контрастировавшей с черным гранитным цоколем. На двери, украшенной эмблемой СТК, красовалось еще по крайней мере пятнадцать строгих черных табличек с названиями фирм. Сазан хмыкнул: его давешняя фраза насчет «комиссии по пчеловодству» попала в точку: СТК сдавала в аренду большую половину помещений, и редкий начальник мог претендовать в ней на отдельный кабинет. Даже Петр Алексеевич Воронков — даром что заместитель отдела — делил свою крошечную комнатку с еще одним сотрудником, неделю как обретавшимся в отпуске.
Дремлющая вахтерша немедленно оживилась при виде шикарно одетого посетителя и грудью заградила ему проход.
— Молодой человек! Вы куда?!
Глазки вахтерши буравили молодого человека, пытаясь признать в нем международного террориста, беглеца от правосудия или иную, столь же нетерпимую в приличном заведении личность.
— К Кистеневу, — устало сказал Сазан. Отыскав фамилию Нестеренко среди кучки заявок, вахтерша присмирела, как соседская овчарка, которой кинули кусок мяса, и отодвинулась от прохода.
Сазан поднялся по старой выщербленной лестнице и углубился в коридор, унылый и длинный, как заброшенная узкоколейка, с пеналами дверей через каждые три метра. Черные таблички на дверях напоминали надгробные надписи. Где-то здесь, наверное, прозябал неведомый Кистенев, через которого ребята какими-то своими путями заказали Сазану пропуск.
Навстречу Сазану проплыла девица в мини-юбке, свернула налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника, подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра-Авиа».
Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и была причиной их процветания.
Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой: «Воронков П. А.».
Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати, с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не провинциал и не командировочный», — отметил Воронков.
Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову и уселся на него, как на лошадь.
— Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, — сказал посетитель.
— Что?
— Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с Ивкиным?
— Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать? Здесь правительственное учреждение…
— Через полчаса после того, как ты позвонил Ивкину и попросил его приехать, тачку Ивкина расстреляли неподалеку от Сущевки.
Воронков посерел.
— Господи! Он…
— Он жив и здоров. В «мазде» был его сын, который взял машину покататься за пять минут до вашего звонка. И подружка сына. Одноклассница.
Воронков закрыл глаза и не шевелился.
— Какой ужас, — сказал он тихо. — Какой ужас…
Либо этот пожилой, невзрачный чиновник, некогда получивший, в силу безупречного классового происхождения и партийной активности, заветное для советских пилотов право летать за рубеж, был превосходным актером, либо он действительно был потрясен.
— Понимаю, — пробормотал он, — вы из милиции…
— У нас что, только милиция занимается заказными убийствами? — с непонятной чиновнику иронией спросил Сазан.
— Ах да, конечно. Вы из ФСБ. Вы, стало быть, полагаете, что наша служба как-то заинтересована…
— Почему ваша служба должна быть заинтересована в убийстве Ивкина? — немедленно спросил Сазан.
— Но это абсурд. Мы — правительственное учреждение. Мы и так его снимем. Это неизбежно, он напрасно упирается… Поверьте, этот вопрос не от меня зависит, Виталий Моисеевич хороший директор и прекрасный человек, но если уж решено, что Кагасов лучше… Я что?
— Так почему ты решил поговорить с ним поздно ночью?
— Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…
— А он?
— Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…
— Долг требовал обратно…
— А?
— Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.
— Да…
— Сколько?
— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее — заместителем начальника управления.
— А долг?
— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял такие деньги?
Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота, пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой печатью униженности и оскорбленности, которая так часто отмечает лица бедных чиновников российских федеральных учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка, то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не стоила.
— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал деньги обратно?
— Не совсем так. Но он сказал, что если его выгонят из директоров, то мне придется отдать деньги. Что это в моих интересах, чтобы он оставался в аэропорту…
— И тогда ты решил, что нанять киллера за пять штук — это дешевле, чем отдать пятьдесят штук долгу?
Лицо Воронкова стало белым, как гриб шампиньон.
— Что?
— Что слышал. Ты ему позвонил — но ты никак не рассчитывал, что он доедет до твоего дома.
— Но это абсурд! Мой телефон мог прослушиваться. Его телефон мог прослушиваться.
— Да. Мог, — сказал Сазан. — Но если бы убийцы действовали на основании подслушанного телефонного разговора, то они бы действовали после того, как разговор был подслушан. А мальчик уехал из дома до твоего звонка. Пять штук на киллера у тебя было. Пятидесяти штук для должника у тебя не было.
А проблема заключается в том, что за пять штук в Москве можно нанять только абсолютное дерьмо, которое ты и нанял. И дерьмо провалило работу, поскольку, во-первых, обозналось в темноте, а во-вторых, эти отморозки подстрелили еще одну тачку. Мою.
Так что с тебя двадцать штук на ремонт и двадцать штук пеней и штрафов. Въехал? Через два дня позвонишь вот на эту трубку и узнаешь, куда принести деньги. Не позвонишь — я тебе наглядно объясню, какого класса должен быть киллер. Диспозиция ясная?
Воронков хватал ртом воздух.
— Я не… Не я… Сазан поднялся.
— Извини, парень, — сказал он, — но у меня такой принцип. Если мою тачку разбил не я, то за ремонт платит тот, кто ее разбил. Если это не ты, то можешь найти того, кто это сделал. Я тебя с удовольствием выслушаю. Два дня у тебя есть. И советую тебе потратить эти два дня не на поиски новых киллеров. Пуленепробиваемых людей нет, но заказ на меня стоит гораздо дороже, чем сорок штук.
***
На следующий день, встав пораньше. Сазан подумал было: а не явиться ли ему в Рыкове на акционерное собрание. По зрелом размышлении он эту мысль оставил.
Рыкове был едва ли не самый далекий из московских аэропортов и уж точно самый неудобный. До начала перестройки это был вообще не гражданский аэропорт, а военный. В 1991 году, ссылаясь на всеобщую конверсию и демократизацию, местное военное начальство как-то убедило власти выгородить в Рыкове полосы для коммерческих перевозок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
В результате вместо кромешного смертоубийства болванки разнесли стекло и попортили факс.
Самое смешное, что бизнесмен жутко струхнул и деньги выплатил: он-то понял так, что болванки предназначались ему как урок, да и Лешка быстро провернулся мозгой и через пять минут позвонил фраерку из автомата с грозным предупреждением: «В следующий раз шмальнем настоящими!»
Словом, все закончилось хэппи-эндом, но Сазан прослышал об огрехе своего звеньевого и разъяснял ему долго и внятно, что замочить лоха — дело нехитрое, но что на мочилово бабки только тратятся, а его, Лешки, задача — бабки приумножать. Лешка эту мораль накрепко усвоил и с тех пор людей по пустякам не гасил, а вот прежняя его кличка сдохла сама собой, и накрепко прилепилась новая, напоминавшая об истории с гранатометом.
— Там ребята не выяснили, — спросил Сазан, — к кому этот фраерок вчера ночью ездил?
— Некто Петр Алексеич.
— Ладно. Есть такая контора — Служба транспортного контроля. Пробей, кто из ее шишек по профессии пилот-международник, а по имени-отчеству Петр Алексеич. И пристрой за ним хвост, только в темпе.
— Валер, — опасливо спросил Муха, — а мы на чужую делянку не лезем?
Сазан выпятил нижнюю губу. Лицо его на мгновение утратило всякую привлекательность и приобрело странный вид: больше всего оно в этот миг напоминало оскаленную маску демона, вроде тех, которыми расписаны стены храмов в Амритсаре. Потом лицо Сазана расплылось в улыбке.
— Тачку к механикам отвезли? — спросил Сазан.
— Да.
— Что они говорят?
— Двадцать штук, говорят, не меньше. Крылья битые, перед битый, там еще двигатель надо перебирать — чего-то там треснуло, и все масло вылилось, они вообще удивляются, как его по дороге не заклинило. По мне так лучше ее на запчасти продать, все равно порченая. На такой тачке ездить — все равно что на шлюхе жениться.
Нестеренко улыбнулся.
— Вот видишь, — сказал он, — двадцать штук. А ты меня еще спрашиваешь, зачем мне Петр Алексеевич. Надо же знать, кому выставлять счет за ремонт.
Глава 2
Тезка великого царя-преобразователя Петр Алексеевич Воронков, заместитель начальника управления коммерческих перевозок Службы транспортного контроля, прибыл на работу в девять ноль-ноль, как то было заведено у Воронкова вот уже третий год. Утро протекло в хлопотах и заботах, и хотя Петр Алексеевич сочинять бумаги любил и особую страсть испытывал к сложноподчиненным предложениям, все же он не мог не поразмышлять о неисчислимых бумагах, ненужных звонках и о времени, спущенном в унитаз. Особенно раздражил Воронкова один звонок: в час пятнадцать ему позвонил какой-то мужской разбитной голос и стал добиваться Петра Михайловича.
— Петра Алексеевича, может быть? — спросил Воронков.
— Я куда звоню? — непонятно поинтересовался голос.
— Вы попали в Службу транспортного контроля, в кабинет Воронкова, — раздраженно проговорил Петр Алексеевич, — здесь нет никакого Петра Михайловича, и я прошу вас этот телефон больше никогда не набирать. Это правительственный телефон.
На другом конце трубки наступило замешательство, собеседник вздохнул и заткнулся. Петр Алексеевич был доволен. По небрежному тону голоса и некоторым деталям (например, собеседник не поздоровался, а сразу закричал в трубку: «Михай-лыч!») Воронков умозаключил, что имеет дело с особью из простонародья, с похмелья перепутавшей телефон. Воронков надеялся, что упоминанием слов «правительство», «служба» и «кабинет» особь была приведена В состояние надлежащего почтения к крупному чиновнику, ненароком ею обеспокоенному.
Петр Алексеевич придавал большое значение своим маленьким полномочиям.
В три часа пополудни белая «ауди» Сазана остановилась у небольшого особнячка на Сретенке, занятого Службой транспортного контроля.
Особнячок был недавно отремонтирован и покрашен нежной салатной краской, резко контрастировавшей с черным гранитным цоколем. На двери, украшенной эмблемой СТК, красовалось еще по крайней мере пятнадцать строгих черных табличек с названиями фирм. Сазан хмыкнул: его давешняя фраза насчет «комиссии по пчеловодству» попала в точку: СТК сдавала в аренду большую половину помещений, и редкий начальник мог претендовать в ней на отдельный кабинет. Даже Петр Алексеевич Воронков — даром что заместитель отдела — делил свою крошечную комнатку с еще одним сотрудником, неделю как обретавшимся в отпуске.
Дремлющая вахтерша немедленно оживилась при виде шикарно одетого посетителя и грудью заградила ему проход.
— Молодой человек! Вы куда?!
Глазки вахтерши буравили молодого человека, пытаясь признать в нем международного террориста, беглеца от правосудия или иную, столь же нетерпимую в приличном заведении личность.
— К Кистеневу, — устало сказал Сазан. Отыскав фамилию Нестеренко среди кучки заявок, вахтерша присмирела, как соседская овчарка, которой кинули кусок мяса, и отодвинулась от прохода.
Сазан поднялся по старой выщербленной лестнице и углубился в коридор, унылый и длинный, как заброшенная узкоколейка, с пеналами дверей через каждые три метра. Черные таблички на дверях напоминали надгробные надписи. Где-то здесь, наверное, прозябал неведомый Кистенев, через которого ребята какими-то своими путями заказали Сазану пропуск.
Навстречу Сазану проплыла девица в мини-юбке, свернула налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника, подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра-Авиа».
Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и была причиной их процветания.
Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой: «Воронков П. А.».
Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати, с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не провинциал и не командировочный», — отметил Воронков.
Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову и уселся на него, как на лошадь.
— Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, — сказал посетитель.
— Что?
— Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с Ивкиным?
— Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать? Здесь правительственное учреждение…
— Через полчаса после того, как ты позвонил Ивкину и попросил его приехать, тачку Ивкина расстреляли неподалеку от Сущевки.
Воронков посерел.
— Господи! Он…
— Он жив и здоров. В «мазде» был его сын, который взял машину покататься за пять минут до вашего звонка. И подружка сына. Одноклассница.
Воронков закрыл глаза и не шевелился.
— Какой ужас, — сказал он тихо. — Какой ужас…
Либо этот пожилой, невзрачный чиновник, некогда получивший, в силу безупречного классового происхождения и партийной активности, заветное для советских пилотов право летать за рубеж, был превосходным актером, либо он действительно был потрясен.
— Понимаю, — пробормотал он, — вы из милиции…
— У нас что, только милиция занимается заказными убийствами? — с непонятной чиновнику иронией спросил Сазан.
— Ах да, конечно. Вы из ФСБ. Вы, стало быть, полагаете, что наша служба как-то заинтересована…
— Почему ваша служба должна быть заинтересована в убийстве Ивкина? — немедленно спросил Сазан.
— Но это абсурд. Мы — правительственное учреждение. Мы и так его снимем. Это неизбежно, он напрасно упирается… Поверьте, этот вопрос не от меня зависит, Виталий Моисеевич хороший директор и прекрасный человек, но если уж решено, что Кагасов лучше… Я что?
— Так почему ты решил поговорить с ним поздно ночью?
— Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…
— А он?
— Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…
— Долг требовал обратно…
— А?
— Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.
— Да…
— Сколько?
— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее — заместителем начальника управления.
— А долг?
— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял такие деньги?
Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота, пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой печатью униженности и оскорбленности, которая так часто отмечает лица бедных чиновников российских федеральных учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка, то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не стоила.
— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал деньги обратно?
— Не совсем так. Но он сказал, что если его выгонят из директоров, то мне придется отдать деньги. Что это в моих интересах, чтобы он оставался в аэропорту…
— И тогда ты решил, что нанять киллера за пять штук — это дешевле, чем отдать пятьдесят штук долгу?
Лицо Воронкова стало белым, как гриб шампиньон.
— Что?
— Что слышал. Ты ему позвонил — но ты никак не рассчитывал, что он доедет до твоего дома.
— Но это абсурд! Мой телефон мог прослушиваться. Его телефон мог прослушиваться.
— Да. Мог, — сказал Сазан. — Но если бы убийцы действовали на основании подслушанного телефонного разговора, то они бы действовали после того, как разговор был подслушан. А мальчик уехал из дома до твоего звонка. Пять штук на киллера у тебя было. Пятидесяти штук для должника у тебя не было.
А проблема заключается в том, что за пять штук в Москве можно нанять только абсолютное дерьмо, которое ты и нанял. И дерьмо провалило работу, поскольку, во-первых, обозналось в темноте, а во-вторых, эти отморозки подстрелили еще одну тачку. Мою.
Так что с тебя двадцать штук на ремонт и двадцать штук пеней и штрафов. Въехал? Через два дня позвонишь вот на эту трубку и узнаешь, куда принести деньги. Не позвонишь — я тебе наглядно объясню, какого класса должен быть киллер. Диспозиция ясная?
Воронков хватал ртом воздух.
— Я не… Не я… Сазан поднялся.
— Извини, парень, — сказал он, — но у меня такой принцип. Если мою тачку разбил не я, то за ремонт платит тот, кто ее разбил. Если это не ты, то можешь найти того, кто это сделал. Я тебя с удовольствием выслушаю. Два дня у тебя есть. И советую тебе потратить эти два дня не на поиски новых киллеров. Пуленепробиваемых людей нет, но заказ на меня стоит гораздо дороже, чем сорок штук.
***
На следующий день, встав пораньше. Сазан подумал было: а не явиться ли ему в Рыкове на акционерное собрание. По зрелом размышлении он эту мысль оставил.
Рыкове был едва ли не самый далекий из московских аэропортов и уж точно самый неудобный. До начала перестройки это был вообще не гражданский аэропорт, а военный. В 1991 году, ссылаясь на всеобщую конверсию и демократизацию, местное военное начальство как-то убедило власти выгородить в Рыкове полосы для коммерческих перевозок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31