Надо продолжить… Что-то должно найтись, что-то всегда обязательно находится. Кстати, где искать дальше? Вроде бы никаких других шкафов в комнате не было.
Кровать.
Я скептически улыбнулся.
Это было бы слишком просто. Центурион, хранящий свои записи под подушкой. Водевиль какой-то!
И все-таки надо было заняться кроватью, но я не спешил, стоял, нашаривая в кармане сигарету, и думал. Да, конечно, у меня было мало времени, и мне еще, видимо, предстояло сделать очень многое, но я стоял и думал, поскольку мне вдруг пришла в голову мысль, меня удивившая. И конечно, она касалась убийцы.
Я вдруг понял что почему-то не испытываю к нему ненависти. Собственно, за что мне было его ненавидеть? Он создал план, четкий, хорошо проработанный, и честно ему следовал. Да, конечно, в этот план входило убийство нескольких мыслящих, в том числе и меня самого.
Очень печально. Но при чем тут ненависть? Действия каждого мыслящего являются всего лишь следствием его понимания мира. Если преступник убивал других мыслящих, это означало всего лишь, что для него убийство вполне оправдано, что он видит мир немного по-другому и способен ради достижения своей цели отнять у кого-то жизнь.
Вряд ли это доставляло ему удовольствие, иначе он, обладая такой возможностью, уж наверняка хоть раз бы да сорвался. А где один раз, там обязательно второй и третий. И конечно, жители инопланетного района не могли бы на это не обратить внимания.
Нет, это был расчетливый, очень трезвомыслящий сукин сын, четко знающий, что ему надо, и готовый, для достижения цели использовать все имеющиеся в наличии средства. Абсолютно все, вплоть до убийства. Холодно, спокойно, расчетливо.
Осуждал ли я его? Да, несомненно. Почему? Потому что он, по моему мнению, перешагнул грань, заходить за которую недопустимо. Нет, я не принадлежу к слюнтяям, считающим, что отнимать человеческую жизнь недопустимо не при каком раскладе. Если кто-то пытается меня убить, я всегда защищаюсь.
Но одно дело отнять жизнь в порядке самозащиты, и совсем другое – спокойно и расчетливо убить мыслящего, потому что он мешает достигнуть заветной цели.
Это недопустимо. Поскольку перешагнуть эту черту можно только раз. Возврата уже не будет. И клеймо убийцы остается навсегда.
Собственно, нет мне никакого дела до того, что кто-то будет или не будет считать себя убийцей. Просто перешагнувший черту, обязательно убьет еще не раз, поскольку сделал вывод, что самый простой способ избегать неприятностей во взаимоотношениях с другими мыслящими.
Так что ненависть тут и в самом деле ни причем. Этого хитреца надо найти хотя бы для того, чтобы он больше не смог никого убить. А если еще учесть, что он к тому же вот-вот завладеет царицей личинок, то это просто необходимо.
Кто знает, какие она подарит его возможности? Кто знает, что предпримет убийца после того, как получит даруемые ей способности? Может, тот мир, в котором мы все живем, отделяет от катастрофы всего несколько часов?
Ух!
Я все-таки закурил сигарету.
Вот только без паники, без паники. У нас еще есть время. И если даже я не смогу ничего обнаружить, может быть, это удастся Медоку. Может, он прав, а я ошибаюсь.
Если, конечно, убийцей не является он сам.
Нет, к черту. Пора приступать к делу. Еще немного, и убийца начнет мерещиться мне в каждом встречном – поперечном.
Я шагнул к кровати и рывком сдернул с нее одеяло. Конечно, постельное белье старины Эда нельзя было назвать слишком чистым. Впрочем, грязным – тоже. Обычное, не до конца простиранное постельное белье закоренелого холостяка.
Что дальше?
Аккуратно отвернув матрац с одной стороны, я увидел голую, металлическую, чуть поржавевшую сетку. Где он эту кровать добыл? На какой-то свалке?
Расправив матрац, я завернул его с другой стороны и увидел толстую, потрепанную, с металлическими уголками книгу.
Несколько мгновений я, попыхивая сигаретой, смотрел на нее и не верил своим глазам.
Мираж! галлюцинация! Так не бывает.
Не бывает, говоришь? Еще как бывает. И не пора ли тебе, дружок, посмотреть, что из себя представляет эта книга? Или ты решил пялиться на нее до второго пришествия?
Сюрприз номер два был в том, что книга не содержала никаких записей. Собственно, это была даже не книга, а самый обыкновенный альбом для объемных фотографий.
Пролистав его до конца, я испытал еще большее разочарование.
Личинки, личинки, и еще раз личинки. В цвете и объеме. Обычные фотографии занимали всего лишь последние три страницы. Итого – девять не очень качественно сделанных фотографий. И на всех – аборигены. Единственным мыслящим, не являвшимся уроженцем Бриллиантовой, который попал на них, был Ухул. И все, и больше никого.
А где же сам старина Эд? Неужели ему так ни разу и не захотелось заполучить собственное изображение. Странно, очень странно.
Я еще раз очень внимательно, одну за другой пересмотрел фотографии.
Аборигены, небольшими группами, очень похожие в этих своих одинаковых балахонах друг на друга. На трех фотографиях, на которых был Ухул, он просто стоял в группе аборигенов, с серьезным, все понимающим лицом.
Интересно, почему старина Эд не захотел фотографироваться? Потому что никому не хотел доверить фотоаппарат? Даже тогда, когда вместе с ним фотографировался Ухул? Неужели он не мог попросить нажать на спуск хотя бы одного из двух искнов начальника космопорта?
Гм…
Я задержал взгляд на последней, девятой фотографии. Что-то в ней привлекло мое внимание. Нечто необычное. Что именно?
Ага, вот оно!
Эта была одна из фотографий, на которой снялся Ухул. Так вот, у стоявшего рядом с ним аборигена на груди была серебряная звездочка центуриона.
Швырнув сигарету на пол, я придавил ее каблуком, и еще раз изучил фотографию.
Да, сомнений не было. На груди у аборигена была звездочка центуриона. Еще раз просмотрев остальные восемь фотографий, я убедился, что звездочка была только на этой. Но она все-таки была. И вряд ли старина Эд дал бы какому-нибудь аборигену поносить свой знак должности центуриона. А стало быть…
Ну конечно, вывод очевиден. На девятой фотографии был старина Эд. И стало быть, он был аборигеном.
Кто бы мог подумать?
Вернувшись в приемную, я положил на барьер фотоальбом и, проникновенно заглянув Мараску в глаза, спросил:
– Почему ты мне не сказал, что старина Эд – абориген?
– А разве ты этого не знал? – прощелкал краб-кусака.
– Откуда?
– Ну, ты же центурион. И прежде чем приступить к исполнению обязанностей должен был просмотреть досье на своих предшественников. Тем более что они погибли насильственной смертью. Разве не так?
– Но в компе старины Эда его досье нет.
– Правда? Вот забавно. Не знал. Впрочем, как ты понимаешь, строение моего тела не позволяет работать с компом. Поэтому я не мог знать, что есть и чего нет в его памяти.
– То есть, – сказал я. – Ты намекаешь, что не мог бы, даже если бы захотел, убрать досье старины Эда из памяти компа?
– Безусловно.
Я бросил на краба-кусаку недоверчивый взгляд.
– Ну да, – сказал Мараск. – У него есть клешни. Но подумай сам… Для того чтобы убрать что-то из памяти компа, нужно знать, как это сделать.
– Но ты знаешь, что такое память компа? Откуда?
Краб-кусака прощелкал:
– В течении двадцати лет старина Эд время от времени употреблял это понятие. Я знаю, что в памяти компа хранится заложенная в него информация. И это все. Теперь ты мне веришь?
Хотел бы я этого. Вот только было у меня ощущение, что Мараск что-то скрывает. Что-то очень важное. Но каким образом заставить его это выложить? Я даже стал всерьез прикидывать, а не попытаться ли Мараска хорошенько припугнуть, но потом решил не рисковать. А что, если он не блефует и действительно обладает теми способностями, о которых меня предупреждал?
«Ладно, – решил я. – Все выяснится в свое время. Лишь бы только это не случилось слишком поздно.»
– Кстати, – спросил Мараск. – А что изменилось оттого, что старина Эд оказался аборигеном? Какая, собственно, разница, к какой расе он принадлежал?
– Совершенно никакой, – ответил я. – Просто еще одно подтверждение того, что наш противник ничего не делает зря. Еще одно доказательство, что он учел буквально все.
– Может, и не все, – сказал Мараск. – Например, любой другой мыслящий на твоем месте уже давным-давно дал бы тягу. Или потребовал введения чрезвычайного положение.
Я взглянул на Мараска с интересом.
Этот мыслящий занимал меня все более и более. А если точнее, то не просто занимал. Некоторое время назад у меня появилось смутное, почти неощутимое подозрение. Оно постепенно росло, и тот факт, что старина Эд оказался аборигеном, четко укладывался в одну интересную теорию, которая стала постепенно у меня вырисовываться.
Строго говоря, теория была безумная, и поначалу я от нее просто отмахнулся. Но сейчас….
И все-таки я решил повременить. У меня было в запасе почти три часа, и, для того чтобы проверить кое-какие выводы, этого времени должно было хватить.
– Так почему ты не пытаешься обратиться в стражам порядка? – снова спросил Мараск. – Может быть, гораздо проще объявить чрезвычайное положение, чем шарить впотьмах?
– Нет времени, – объяснил я. – Готов поставить все свои деньги против старинной медной монеты, что убийца попытается смыться раньше, чем на планете появятся стражи порядка и объявят чрезвычайное положение. По крайней мере, у меня есть одна теория, и за оставшееся время я собираюсь ее проверить.
– А если результаты проверки будут отрицательными? – спросил Мараск.
– В этом случае мне ничего не останется как только надеяться на удачу. Может быть, убийца не считает меня самым опасным из противников.
– Или, может, как раз через несколько часов на него обрушится потолок дома, в котором он прячется, – с иронией сказал Мараск.
– Может быть, может быть, – пробормотал я. – Но все-таки было бы лучше, окажись моя теория верной.
– В таком случае ты перестанешь болтать и начнешь действовать?
Мараск был прав.
Я кое о чем догадывался. Так кто мне мешает попытаться свои догадки проверить?
Я вернул альбом старого Эда на место, закончил обыск спальни центуриона и, конечно, более ничего интересного не нашел. Впрочем, все, что нужно, я уже обнаружил. Теперь у меня есть теория, и, для того чтобы признать ее верной, нужно проверить кое-какие факты.
Прежде чем выйти из спальни, я еще раз окинул ее взглядом и подумал, что старина Эд наверняка был очень незаурядным мыслящим. Для аборигена стать центурионом – совершенно невозможная задача. Уйти от балахонов и копий, приобрести необходимые знания, а потом еще доказать, что данную работу ты сможешь выполнять лучше всех, добиться, чтобы ее дали именно тебе. Для этого надо быть совершенно незаурядной личностью
Я вернулся в приемную и спросил у Мараска:
– Кстати, ты не скажешь, как на этой планете хоронят аборигенов?
– Никак.
– Не хочешь же ты сказать, что аборигены просто оставляют своих соплеменников там, где они умерли?
– Конечно, нет. Согласно верованиям аборигенов они после смерти воссоединяются с природой, возвращаются к главной матери, единой во всех своих девяти проявлениях, беспристрастной в оценках поступков своих детей, руководствующейся не действиями, а побуждениями.
Полная, стало быть противоположность стражам порядка. Они, как известно, оценивают не побуждения, а действия. Вот только, как же быть с заданным мной вопросом?
– Так как все-таки их хоронят? – спросил я.
Краб-кусака несколько раз с небольшими интервалами щелкнул челюстями. Возможно, это означало тяжелый вздох.
– Ну как… Обычно. Приносят к муравейнику бриллиантовых муравьев и оставляют возле него на пару дней. После этого забирают чистые кости и помещают в хранилище предков. Очень простая процедура.
– Стало быть, на кладбище инопланетного района могилу старины Эда искать бесполезно? – уточнил я.
– Совершенно верно. Можно попытаться добыть кости, но аборигенам почти наверняка не понравится, если в хранилище их предков вторгнутся инопланетяне.
Я хмыкнул.
Все правильно. Все так и должно было быть. Все учтено могучим ураганом.
Что ж, ничего не остается, как заняться Ухулом. А для того чтобы выведать о нем побольше, нужно поговорить с кем-то, кто знал его хорошо. Так, как, например, милая девочка Айбигель.
Буду надеяться, что тут мне повезет больше.
– У меня есть дело, – сказал я. – Если вдруг заявится Медок или Маута, скажи, что я через часок буду.
– Куда ты собрался? – спросил Мараск.
– Надо сходить и проверить кое-какие соображения, – сказал я.
– Это уже прогресс, – заявил Мараск. – Полчаса назад ты вообще не знал, куда ткнуться.
– А сейчас знаю.
Сказав это, я покинул резиденцию. Может быть, даже быстрее, чем этого требовали приличия.
Сделано это было, чтобы избежать дальнейших вопросов помощника центуриона. Не то чтобы мне нечего было на них ответить… Скажем так, просто мне не очень хотелось отвечать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40