Передатчики сконструированы так, что ты сможешь контактировать с каждым, они же только с тобой, к тому же лишь по твоему желанию. Более того, ты можешь наблюдать их в действии, особенно, когда они находятся в пределах микрокамеры, укрепленной на передатчике. Кроме того, хотел бы обратить твое внимание на некоторые опасности…»
Послышался стук в дверь. Мефф спрятал недочитанные листки. В комнату вошла горничная и довольно бесцеремонно включила пылесос.
«Если такие обычаи бытуют даже в Швейцарии, значит ничего путного из этого мира уже не получится», — подумал Мефф, взял телефон и скрылся в ванной комнате, чтобы позвонить Аните. Мысль выехать в горы вместе с ней с каждой минутой казалась ему все удачнее. Если еще кто-нибудь за ним следит, он вынужден будет отбросить все подозрения. Кто же, скажите, отправляется на операцию в удаленный от центра мира высокогорный курорт, да еще и с девушкой? Он также радовался, что выбрал лежащий в солнечной долине Церматт. Идеальное место для руководства операцией.
Рассказ Брижитт был недолгим и искренним. Ларри получил точное описание доктора Шатлена, осмотрел все еще не истраченные пятьсот долларов и познакомился с паролем.
— Они попытаются меня убить? — спросила стюардесса.
Он серьезно кивнул.
— Спаси меня, Ларри! Он нежно обнял ее.
— Ни о чем ином я не мечтаю; кроме того, у меня с этими типами свои счеты.
— Прежде всего, они не должны узнать, что я жива.
— Я знаю субъекта, который это сделал, он очень методичен. Наверняка проверит список жертв. А потом станет тебя искать!
— О, боже!
— Но это прекрасно. Пусть ищет. Я только того и жду. Он нужен мне живой!
— Лучше бы уведомить полицию.
— Ничего наивнее не придумать. Этот зазнайка справился бы со всей полицией города. Тут надобно умение!
— А ты можешь?
— Да! Прежде всего кончаем с глупостями, — он глазами указал на постель. — Ты пойдешь на исповедь и причастие. Это тебя закалит…
— Но я давно уже не хожу в церковь.
— Ну, так начнешь.
— Зачем? Что общего у церкви с каким-то ужасным убийцей? Неужели этот человек…
— В том-то и секрет, что не человек. Она удивленно взглянула на него.
— А кто?
— Дьявол!
Брижитт остолбенела.
— После церкви, — продолжал Белл, — позвонишь в свою фирму, откажешься от работы и поведаешь им сказочку о том, что-де застряла в лифте, не могла выбраться или о чем-нибудь подобном. А я позабочусь о том, чтобы газеты поместили фото счастливой неудачницы рядом с сообщением о катастрофе. И будем ждать.
Поездка через Альпы во взятом напрокат авто была изумительной: озера, красочные долины, покрытые снегом вершины, серпантины и тоннели, несколько десятков километров между Кандерштегом и Гоппенштайном, которые автомобили преодолевают на железнодорожных платформах, — все это оставляет у туристов неизгладимое впечатление. Разумеется, у обычных туристов, а не у Первого Подрывника Земли.
Анита, восхищенная и совсем по-детски реагирующая на прелести природы, заметила изменение, произошедшее в настроении Фаусона.
— Что случилось? — выспрашивала она, полная желания помочь либо поддержать его.
— Я разговаривал с шефом. Неприятности по работе, — ответил он и не очень-то уж соврал.
— Но сейчас ты, вроде бы, в отпуске?
— Да, конечно, и кончим об этом.
Впрочем, по мере того, как они продвигались в глубь массива Альп, настроение Меффа менялось. Человеческую озабоченность вытесняла спесь. Как-никак в его руках находились судьбы нескольких миллиардов индивидов homo sapiens. Словно суровейшая из парок, он держал в руке ножницы, которым суждено было перерезать нить цивилизации, обратить все достижения, надежды и свершения человеческого общества в безвременную, бестелесную вечность.
«Величайшее событие от сотворения человека, и мне, Меффу Фаусону, суждено это свершить. Поразительно!»
В Таше они оставили автомобиль на стоянке. Адский Ревизор заплатил только за двое суток, поскольку не намерен был транжирить деньги, даже если через двадцать четыре часа им суждено было превратиться в ничто. Они пересели в железнодорожный вагон и вскоре, вдыхая чистый горный воздух, уже наслаждались могучей панорамой Маттерхорна, который как раз выглянул из туч, дополнительно залитый ярким светом полуденного солнца.
— Господи, благодарю тебя за то, что могу видеть твое могущество, воплощенное в такую красоту! — воскликнула Гавранкова.
— Уже осталось недолго, — буркнул себе под нос Фаусон.
Во время поездки, по мере того, как горные вершины зябли в суровом холоде неба, казалось, таяло сердце девушки. Она позволила Меффу обнять себя, а в моменты особого волнения сама хватала его за руку.
«Славно идет, — радовался неосатана, — хорошо б и дальше так!»
В пансионате, хозяйкой которого была добродушная женщина, возникла, разумеется, проблема поселения. Мефф хотел получить двухкомнатные апартаменты с общей ванной, Анита же выбрала две соседствующие комнаты в мансарде, близкие, но создающие видимость хорошего тона. Потом девушка пыталась уговорить Фаусона совершить короткую вылазку, чтобы понаслаждаться снегом. Неподалеку был подъемник, но Мефф сослался на головную боль, к тому же приближалось время, назначенное на первый сеанс связи. Гавранкова переоделась в смешной цветастый свитерок и выбежала на улицу.
Фаусон вынул из саквояжа коробочку и соединил проволочкой с телевизором. Прежде чем нажать кнопку, для верности выглянул в коридор. Никого, если не считать трех скандинавов на другом конце коридора, затаскивающих в комнату лыжи. Он вынул письмо. Конец утренней части уже, к сожалению, выцвел, зато вторая часть чернела лучше, чем первоклассный крем для обуви.
Франк Н. Штейн сидел в кресле и от нечего делать смотрел программу иорданского телевидения, как всегда дающего материалы о Новом Махди.
Одна из необыкновеннейших карьер нашего времени началась несколько лет назад, когда Мухаммад Идриси, доцент Каирского университета, неожиданно отверг все современное, роздал имущество нищим и удалился в пустыню размышлять и проповедовать Слово Божье. Не станем задумываться, была ли тому причиной смерть родителей и невесты в автомобильной катастрофе либо собственная тяжелая болезнь — важно, что в последующие годы по караванным путям и ниткам дорог Сахары путешествовал бывший ученый, ныне дервиш, живущий на подаяния, предвещающий скорый конец света, падение царств Гога и Магога и начало новой эры.
Ренессанс привлекательности ислама — явление не новое. Одновременно с «нефтяным оружием» и возрастанием силы арабских государств ощутимо повышалось и самочувствие потомков Пророка. Однако Идриси отличался от большинства «бичей божьих» своего периода. Он был противоположностью Хомейни, ни разу не произнес слова «святая война», а наоборот, старался выступать как ангел добра и милосердия. Он порицал деление на шиитов и суннитов, учил единому Богу, милосердному и всепонимающему, как бог христиан, который советует побеждать бесправие добродетелью, атеизм терпением, а обособленность солидарностью.
Никаких войн! Молитвы, посты, милостыня! «Един бог Аллах, Единый и неизменный. Он не родил никого, не был рожден. Никто ему не равен и не подобен» — вот и все кредо Мухаммеда ибн Али ибн Идриси.
Терпимость зачастую принимают за слабость, особенно если она берется утверждать, будто христиане всех мастей и евреи суть заблудшие братья, которые, быть может, получат искупление, и уже после смерти им будет дозволено произносить формулу «Нет бога кроме Аллаха и Магомет пророк его», а сие, как известно, есть ни что иное, как пропуск в рай. Однако Мухаммад обладал такой мощью убеждения, что его терпимость была сочтена признаком не слабости, а силы. О ней сохранили воспоминания сахарские номады, неофиты из Нигерии, пилигримы тысячи дорог от Мекки до Тимбукту, которых Идриси лечил и обращал в истинную веру (он был изумительным врачом, поговаривали — чародеем).
Были и противники. Первая попытка проповедовать веру у стен Великой Мечети в Мекке чуть не кончилась побитием его камнями. Его преследовали чиновники, бюрократы отказывали в выдаче паспорта. Несколько месяцев он провел в тюрьме в Оране по обвинению в бродяжничестве. Его интернировали в Исфахане за пацифистские проповеди, однако всегда находились люди, сердца которых смягчались, и перед пророком отворялись двери узилищ и кордоны пограничников, хотя он по-прежнему был лишь одним из многих.
Перелом наступил в памятный рамазан прошлого года, когда один из генералов-владык арабского государства приказал выкинуть Идриси из своих владений, предварительно выпоров. Пророк его простил, не простил Аллах. В тот же день, когда Мухаммада бичевали, самоуверенный политик скончался от апоплексического удара во время встречи с зарубежными журналистами. Постепенно Идриси начала окутывать вуаль популярности, творимые им чудеса стали записывать, вспоминать слова, которые осуществились, кто-то назвал его Новым Махди.
Бывший доцент, а ныне человек божий в скромном одеянии, не подтверждал это, но и не отрицал; когда давал интервью, в его голосе звучала сладость и наивность. Хотя наивным он не был. Весь прошедший год он служил советами и добрым словом политикам, а в распространяемых средствами массовой информации выступлениях (он поселился в деревянном домике на колесах близ Главной Мечети в Мекке) взывал к милосердию и братству, причем не требовал ни чадры для женщин, ни драконовых мер против грешников. «Аллах взвешивает все деяния, не людям их оценивать».
Со своими четками из косточек слив, в которых каждая четка была одним из ста имен Аллаха, мизерный, почти хрупкий, опирающийся на пилигримский посох, он излучал силу, которая, могло показаться, не имеет права гражданства в современном мире.
И потому Франк Н. Штейн отнюдь не удивился, когда однажды, после ряда активных помех на экране телевизора, соединенного с биопередатчиком, возникло лицо Меффа Фаусона, читающего приказ Низа: «Завтра утром застрелить пророка во время молитвы на центральной площади Святого Города».
График операции, которой предстояло начаться через сутки с небольшим, был разработан с точностью швейцарских часов. Первым около пяти утра по Гринвичу (в Мекке было бы точно семь) должен был погибнуть Великий Дервиш, что вызовет возмущение арабских государств и незамедлительную нефтяную блокаду западного мира, особенно, когда пойманный Франкенштейн покажет, что действовал по наущению НАТО.
Спустя семь часов пришла бы очередь Мистера Приапа. С атомной бомбой домашнего производства ему предписывалось забаррикадироваться на крыше одного из небоскребов Манхэттена и предъявить ультиматум правительству, требуя роспуска Соединенных Штатов, передачи шести южных штатов неграм и одностороннего разоружения, грозя в противном случае взорвать город зарядом, во сто крат превышающим хиросимский.
На восточном побережье в тот момент было бы точно шесть часов утра. Спустя два часа, чтобы не дать передышки общественному мнению, в акцию включалась бы Утопленница — Сьюзи Уотерс. Еще раньше ей полагалось установить гипнотический контакт с пилотом космического корабля многоразового использования (в просторечии именуемого паромом), четвертый день пребывающего на околоземной орбите, захватив над ним власть и практически проникнув в его личность. Вначале она разорвала бы связь корабля с Землей, ликвидировав контакт экипажа с Центром управления полетами в Хьюстоне и других местах, а затем приступила бы к операции на орбите, состоящей в вылове искусственных спутников, принадлежащих конкурирующей стороне и являющихся, как известно, глазами и ушами их наступательно-оборонительной системы.
Почти в тот же момент на севере Тихого океана Дракула выпустил бы из зафрахтованного корабля большую стаю птиц, которая полетела бы в сторону американских баз на Алеутах. Вроде бы, ничего особенного, если не считать того, что перья птиц будут покрыты алюминиевым порошком, и это на экранах радаров создаст иллюзию приближающейся эскадры…
— Но откуда я возьму столько птичек? — застонал карпатский князь.
«Мы были предусмотрительны, — прочитал Мефф соответствующий абзац, — пятнадцать лет некий орнитолог из-под Саппоро постоянно содержит целый курятник птиц и терпеливо ждет своего часа. Пароль знаете».
— Знаю, — проворчал вампир.
Тревога должна была начаться около девяти часов по нью-йоркскому времени и поставить на ноги всю оборонительную систему США. Вооруженные силы Китая, Индии и СССР, подчиняясь волюнтаристской деятельности космического парома, объявили бы тревогу на пятнадцать минут раньше.
Теперь Мефф связался с Оборотнем, который успел уже вернуться в непальскую глушь. Кайтек не обрадовался поручению. Его задание было самым трудным: он должен был преодолеть Гималаи, к югу от Лхассы проникнуть в строго охраняемую китайскую базу, с недавних пор вооруженную баллистическим оружием, и, воспользовавшись продолжающимся замешательством, запустить несколько ракет, одну из которых направить на базу Диего Гарсия так, чтобы она угодила в американский флот, вторую — на Ташкент либо Новосибирск, третью — на Бомбей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Послышался стук в дверь. Мефф спрятал недочитанные листки. В комнату вошла горничная и довольно бесцеремонно включила пылесос.
«Если такие обычаи бытуют даже в Швейцарии, значит ничего путного из этого мира уже не получится», — подумал Мефф, взял телефон и скрылся в ванной комнате, чтобы позвонить Аните. Мысль выехать в горы вместе с ней с каждой минутой казалась ему все удачнее. Если еще кто-нибудь за ним следит, он вынужден будет отбросить все подозрения. Кто же, скажите, отправляется на операцию в удаленный от центра мира высокогорный курорт, да еще и с девушкой? Он также радовался, что выбрал лежащий в солнечной долине Церматт. Идеальное место для руководства операцией.
Рассказ Брижитт был недолгим и искренним. Ларри получил точное описание доктора Шатлена, осмотрел все еще не истраченные пятьсот долларов и познакомился с паролем.
— Они попытаются меня убить? — спросила стюардесса.
Он серьезно кивнул.
— Спаси меня, Ларри! Он нежно обнял ее.
— Ни о чем ином я не мечтаю; кроме того, у меня с этими типами свои счеты.
— Прежде всего, они не должны узнать, что я жива.
— Я знаю субъекта, который это сделал, он очень методичен. Наверняка проверит список жертв. А потом станет тебя искать!
— О, боже!
— Но это прекрасно. Пусть ищет. Я только того и жду. Он нужен мне живой!
— Лучше бы уведомить полицию.
— Ничего наивнее не придумать. Этот зазнайка справился бы со всей полицией города. Тут надобно умение!
— А ты можешь?
— Да! Прежде всего кончаем с глупостями, — он глазами указал на постель. — Ты пойдешь на исповедь и причастие. Это тебя закалит…
— Но я давно уже не хожу в церковь.
— Ну, так начнешь.
— Зачем? Что общего у церкви с каким-то ужасным убийцей? Неужели этот человек…
— В том-то и секрет, что не человек. Она удивленно взглянула на него.
— А кто?
— Дьявол!
Брижитт остолбенела.
— После церкви, — продолжал Белл, — позвонишь в свою фирму, откажешься от работы и поведаешь им сказочку о том, что-де застряла в лифте, не могла выбраться или о чем-нибудь подобном. А я позабочусь о том, чтобы газеты поместили фото счастливой неудачницы рядом с сообщением о катастрофе. И будем ждать.
Поездка через Альпы во взятом напрокат авто была изумительной: озера, красочные долины, покрытые снегом вершины, серпантины и тоннели, несколько десятков километров между Кандерштегом и Гоппенштайном, которые автомобили преодолевают на железнодорожных платформах, — все это оставляет у туристов неизгладимое впечатление. Разумеется, у обычных туристов, а не у Первого Подрывника Земли.
Анита, восхищенная и совсем по-детски реагирующая на прелести природы, заметила изменение, произошедшее в настроении Фаусона.
— Что случилось? — выспрашивала она, полная желания помочь либо поддержать его.
— Я разговаривал с шефом. Неприятности по работе, — ответил он и не очень-то уж соврал.
— Но сейчас ты, вроде бы, в отпуске?
— Да, конечно, и кончим об этом.
Впрочем, по мере того, как они продвигались в глубь массива Альп, настроение Меффа менялось. Человеческую озабоченность вытесняла спесь. Как-никак в его руках находились судьбы нескольких миллиардов индивидов homo sapiens. Словно суровейшая из парок, он держал в руке ножницы, которым суждено было перерезать нить цивилизации, обратить все достижения, надежды и свершения человеческого общества в безвременную, бестелесную вечность.
«Величайшее событие от сотворения человека, и мне, Меффу Фаусону, суждено это свершить. Поразительно!»
В Таше они оставили автомобиль на стоянке. Адский Ревизор заплатил только за двое суток, поскольку не намерен был транжирить деньги, даже если через двадцать четыре часа им суждено было превратиться в ничто. Они пересели в железнодорожный вагон и вскоре, вдыхая чистый горный воздух, уже наслаждались могучей панорамой Маттерхорна, который как раз выглянул из туч, дополнительно залитый ярким светом полуденного солнца.
— Господи, благодарю тебя за то, что могу видеть твое могущество, воплощенное в такую красоту! — воскликнула Гавранкова.
— Уже осталось недолго, — буркнул себе под нос Фаусон.
Во время поездки, по мере того, как горные вершины зябли в суровом холоде неба, казалось, таяло сердце девушки. Она позволила Меффу обнять себя, а в моменты особого волнения сама хватала его за руку.
«Славно идет, — радовался неосатана, — хорошо б и дальше так!»
В пансионате, хозяйкой которого была добродушная женщина, возникла, разумеется, проблема поселения. Мефф хотел получить двухкомнатные апартаменты с общей ванной, Анита же выбрала две соседствующие комнаты в мансарде, близкие, но создающие видимость хорошего тона. Потом девушка пыталась уговорить Фаусона совершить короткую вылазку, чтобы понаслаждаться снегом. Неподалеку был подъемник, но Мефф сослался на головную боль, к тому же приближалось время, назначенное на первый сеанс связи. Гавранкова переоделась в смешной цветастый свитерок и выбежала на улицу.
Фаусон вынул из саквояжа коробочку и соединил проволочкой с телевизором. Прежде чем нажать кнопку, для верности выглянул в коридор. Никого, если не считать трех скандинавов на другом конце коридора, затаскивающих в комнату лыжи. Он вынул письмо. Конец утренней части уже, к сожалению, выцвел, зато вторая часть чернела лучше, чем первоклассный крем для обуви.
Франк Н. Штейн сидел в кресле и от нечего делать смотрел программу иорданского телевидения, как всегда дающего материалы о Новом Махди.
Одна из необыкновеннейших карьер нашего времени началась несколько лет назад, когда Мухаммад Идриси, доцент Каирского университета, неожиданно отверг все современное, роздал имущество нищим и удалился в пустыню размышлять и проповедовать Слово Божье. Не станем задумываться, была ли тому причиной смерть родителей и невесты в автомобильной катастрофе либо собственная тяжелая болезнь — важно, что в последующие годы по караванным путям и ниткам дорог Сахары путешествовал бывший ученый, ныне дервиш, живущий на подаяния, предвещающий скорый конец света, падение царств Гога и Магога и начало новой эры.
Ренессанс привлекательности ислама — явление не новое. Одновременно с «нефтяным оружием» и возрастанием силы арабских государств ощутимо повышалось и самочувствие потомков Пророка. Однако Идриси отличался от большинства «бичей божьих» своего периода. Он был противоположностью Хомейни, ни разу не произнес слова «святая война», а наоборот, старался выступать как ангел добра и милосердия. Он порицал деление на шиитов и суннитов, учил единому Богу, милосердному и всепонимающему, как бог христиан, который советует побеждать бесправие добродетелью, атеизм терпением, а обособленность солидарностью.
Никаких войн! Молитвы, посты, милостыня! «Един бог Аллах, Единый и неизменный. Он не родил никого, не был рожден. Никто ему не равен и не подобен» — вот и все кредо Мухаммеда ибн Али ибн Идриси.
Терпимость зачастую принимают за слабость, особенно если она берется утверждать, будто христиане всех мастей и евреи суть заблудшие братья, которые, быть может, получат искупление, и уже после смерти им будет дозволено произносить формулу «Нет бога кроме Аллаха и Магомет пророк его», а сие, как известно, есть ни что иное, как пропуск в рай. Однако Мухаммад обладал такой мощью убеждения, что его терпимость была сочтена признаком не слабости, а силы. О ней сохранили воспоминания сахарские номады, неофиты из Нигерии, пилигримы тысячи дорог от Мекки до Тимбукту, которых Идриси лечил и обращал в истинную веру (он был изумительным врачом, поговаривали — чародеем).
Были и противники. Первая попытка проповедовать веру у стен Великой Мечети в Мекке чуть не кончилась побитием его камнями. Его преследовали чиновники, бюрократы отказывали в выдаче паспорта. Несколько месяцев он провел в тюрьме в Оране по обвинению в бродяжничестве. Его интернировали в Исфахане за пацифистские проповеди, однако всегда находились люди, сердца которых смягчались, и перед пророком отворялись двери узилищ и кордоны пограничников, хотя он по-прежнему был лишь одним из многих.
Перелом наступил в памятный рамазан прошлого года, когда один из генералов-владык арабского государства приказал выкинуть Идриси из своих владений, предварительно выпоров. Пророк его простил, не простил Аллах. В тот же день, когда Мухаммада бичевали, самоуверенный политик скончался от апоплексического удара во время встречи с зарубежными журналистами. Постепенно Идриси начала окутывать вуаль популярности, творимые им чудеса стали записывать, вспоминать слова, которые осуществились, кто-то назвал его Новым Махди.
Бывший доцент, а ныне человек божий в скромном одеянии, не подтверждал это, но и не отрицал; когда давал интервью, в его голосе звучала сладость и наивность. Хотя наивным он не был. Весь прошедший год он служил советами и добрым словом политикам, а в распространяемых средствами массовой информации выступлениях (он поселился в деревянном домике на колесах близ Главной Мечети в Мекке) взывал к милосердию и братству, причем не требовал ни чадры для женщин, ни драконовых мер против грешников. «Аллах взвешивает все деяния, не людям их оценивать».
Со своими четками из косточек слив, в которых каждая четка была одним из ста имен Аллаха, мизерный, почти хрупкий, опирающийся на пилигримский посох, он излучал силу, которая, могло показаться, не имеет права гражданства в современном мире.
И потому Франк Н. Штейн отнюдь не удивился, когда однажды, после ряда активных помех на экране телевизора, соединенного с биопередатчиком, возникло лицо Меффа Фаусона, читающего приказ Низа: «Завтра утром застрелить пророка во время молитвы на центральной площади Святого Города».
График операции, которой предстояло начаться через сутки с небольшим, был разработан с точностью швейцарских часов. Первым около пяти утра по Гринвичу (в Мекке было бы точно семь) должен был погибнуть Великий Дервиш, что вызовет возмущение арабских государств и незамедлительную нефтяную блокаду западного мира, особенно, когда пойманный Франкенштейн покажет, что действовал по наущению НАТО.
Спустя семь часов пришла бы очередь Мистера Приапа. С атомной бомбой домашнего производства ему предписывалось забаррикадироваться на крыше одного из небоскребов Манхэттена и предъявить ультиматум правительству, требуя роспуска Соединенных Штатов, передачи шести южных штатов неграм и одностороннего разоружения, грозя в противном случае взорвать город зарядом, во сто крат превышающим хиросимский.
На восточном побережье в тот момент было бы точно шесть часов утра. Спустя два часа, чтобы не дать передышки общественному мнению, в акцию включалась бы Утопленница — Сьюзи Уотерс. Еще раньше ей полагалось установить гипнотический контакт с пилотом космического корабля многоразового использования (в просторечии именуемого паромом), четвертый день пребывающего на околоземной орбите, захватив над ним власть и практически проникнув в его личность. Вначале она разорвала бы связь корабля с Землей, ликвидировав контакт экипажа с Центром управления полетами в Хьюстоне и других местах, а затем приступила бы к операции на орбите, состоящей в вылове искусственных спутников, принадлежащих конкурирующей стороне и являющихся, как известно, глазами и ушами их наступательно-оборонительной системы.
Почти в тот же момент на севере Тихого океана Дракула выпустил бы из зафрахтованного корабля большую стаю птиц, которая полетела бы в сторону американских баз на Алеутах. Вроде бы, ничего особенного, если не считать того, что перья птиц будут покрыты алюминиевым порошком, и это на экранах радаров создаст иллюзию приближающейся эскадры…
— Но откуда я возьму столько птичек? — застонал карпатский князь.
«Мы были предусмотрительны, — прочитал Мефф соответствующий абзац, — пятнадцать лет некий орнитолог из-под Саппоро постоянно содержит целый курятник птиц и терпеливо ждет своего часа. Пароль знаете».
— Знаю, — проворчал вампир.
Тревога должна была начаться около девяти часов по нью-йоркскому времени и поставить на ноги всю оборонительную систему США. Вооруженные силы Китая, Индии и СССР, подчиняясь волюнтаристской деятельности космического парома, объявили бы тревогу на пятнадцать минут раньше.
Теперь Мефф связался с Оборотнем, который успел уже вернуться в непальскую глушь. Кайтек не обрадовался поручению. Его задание было самым трудным: он должен был преодолеть Гималаи, к югу от Лхассы проникнуть в строго охраняемую китайскую базу, с недавних пор вооруженную баллистическим оружием, и, воспользовавшись продолжающимся замешательством, запустить несколько ракет, одну из которых направить на базу Диего Гарсия так, чтобы она угодила в американский флот, вторую — на Ташкент либо Новосибирск, третью — на Бомбей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38