Работать стало легче: Юра подтаскивал к нам одного тунца за другим, а Саша ловко глушил их колотушкой.
Почти все тунцы желтоперые. У них ярко-желтые спинной и анальный плавники и длинные – грудные, которые несколько короче, нежели у тунца длинноперого и несколько длиннее, чем у тунца большеглазого. Обитает желтоперый тунец в тропических и субтропических водах Атлантического, Тихого и Индийского океанов. Рыба эта очень чувствительна к изменению солености воды. Во время тропических ливней, когда прибрежные воды сильно опресняются, желтоперые тунцы покидают такие районы и уходят подальше от берега – в открытый океан в поисках добычи, а питаются желтоперые тунцы мелкими стайными рыбами и кальмарами; они совершают очень большие переходы, исчисляемые тысячами миль. Наибольшая величина желтоперого тунца – 3 метра, вес – до 250-300 килограммов.
Юра все подбрасывает и подбрасывает нам тунцов. Страничка за страничкой заполняются колонками цифр, новыми и новыми данными.
– Длина – метр сорок шесть... Вес... Держи, держи голову... Вес... сто восемнадцать, – диктует мне Виктор. – Ишь, толстяк! Бери его за хвост, так его, родимого! Держи, боцман.
– Ого, вот так желудок, как тугой мешок! Что в нем? Остатки небольшого осьминога, сардина. А это что? Красивая хрупкая раковина, а в ней небольшое, очень похожее на осьминога существо с щупальцами в пупырышках присосок. С чего бы осьминогу забираться в раковину? Нет, это не осьминог, а аргонавт, единственный из головоногих моллюсков, имеющий раковину.
Интересная находка – аргонавтов в нашем музее нет, – и поэтому я с большой осторожностью заворачиваю находку в марлю и прячу в банку со спиртом.
– Счастливчик, – как бы между прочим, замечает боцман, – бульк – и в спирт! Насосется же он сейчас!
Да, мой бидон с винным спиртом для некоторых на судне – источник терзаний и соблазнов. Это ничего, что там всякие рыбки, раки да гонады плавают и что в 40 литров девяностоградусного спирта влито некоторое количество формалина. Подумаешь, только крепче будет...
– Формалин – это яд, – предупредил я всех в начале рейса. – Конечно, от этой дозы не умрешь, но лучше его не пытаться пробовать, ребята.
И ребята не пробовали. Особенно после того, как один хороший парень, не буду называть его фамилии, попросил у меня 100 граммов спирта из бидона: дескать, протереть пальцы на ногах надо. Не знаю, каким образом он протирал свои пальцы, но у этого парня в тот день было такое состояние, что его еле отходили. С тех пор моим спиртом никто больше не интересовался.
– Юрий Николаевич, – слышу я голос Славы, – кувалду поймали!
Кувалду? В такой дали от берегов и на такой глубине? Не может быть! Кувалда – характерный обитатель каменистых прибрежных мелководий. Что ей делать над океанской пропастью? Ведь эта рыба совершенно не приспособлена для жизни в открытых водах: она очень медлительна, плохо плавает, ей не угнаться ни за одной рыбешкой. Удел ее – обгрызать кораллы да разыскивать на дне моря раковины с моллюсками, которые она грызет, как кусочки сахара. Поэтому у нее и рот такой – два зуба, напоминающие одновременно и клюв попугая и слесарные кусачки.
И все же Слава не ошибся: он хорошо запомнил лекцию, которую прочитал рыбакам в начале рейса, сидя на краю рыбного ящика, Жаров. Действительно, нам попалась кувалда. И как бы в подтверждение этого, рыба сначала раздулась, как шар, а потом, звонко клацнув зубами, легко перекусила металлический поводок, торчащий изо рта.
Вскрытие показало, что рыба сильно истощена; желудок ее совершенно пустой, за исключением непереваренной сардинки, на которую кувалда клюнула. Что толкнуло рыбу покинуть свою привычную среду и отправиться в столь дальнее и небезопасное путешествие? Зачем она решила поменять уютные коралловые заросли на пугающую темноту океанских глубин? Все это представляет собой интересную загадку, тем более что в этом рейсе мы выловили над океанскими глубинами шесть кувалд и трех крупных колючих сомов, которые обычно обитают в прибрежных водах.
Ярус выбран, палуба вымыта. Боцман отправляет последних тунцов в морозилку, а мы с Валентином скрепя сердце дочищаем голову «быка». В препарировании акул это самое трудное и сложное дело. Наткнувшись на зубы, можно пропороть руку до костей; до них нельзя дотронуться: острые как бритвы костяные лезвия мгновенно оставляют на коже глубокие, долго не заживающие порезы. Наконец работа закончена, мы прополаскиваем шкуру из брандспойта и спускаем ее в трюм, где на переборке висят полушубки, зимние шапки, ватные брюки, сапоги. Одевшись, мы открываем толстую, как в банковском сейфе, дверь и вступаем в царство льда и холода, – в морозильную камеру. Здесь – минус двадцать. От разности температур более чем в 50 градусов захватывает дыхание. Коченея от холода, мы торопливо очищаем один из углов морозилки, где будет храниться коллекция, подвешиваем шкуру и выскакиваем в трюм. Дверь за нами гулко захлопывается. С этой дверью нужно быть очень-очень осторожным. Несколько недель назад, когда мы под Конакри ловили парусников, в морозилку, на секунду в одних трусах и тапочках заскочил рефрижераторный механик Вася Суховеев. Ему нужно было что-то там посмотреть. Вскочил он в морозилку, дверь за ним захлопнулась, да так, что ее невозможно было открыть. А мороз уже вцепился в Васины уши, щеки. Испугался механик, закричал, но кто его услышит? Сообразил это Василий, примолк и что было сил приналег на дверь. Долго ли может голый человек просидеть в морозилке? Теплое тунцовое мясо превращается в камень за 25-30 минут. А сколько уже прошло? И сколько времени пройдет, прежде чем на судне заметят, что его, Суховеева, на месте нет? Страшно стало, заскрипел Василий зубами, схватил замороженного парусника и, как тараном, стал бить им в дверь. Кожа ладоней прилипала к промороженной туше, но Вася бил и бил в дверь до тех пор, пока она, отвратительно скрипнув, не приоткрылась. Когда Василий рассказывал об этом случае, все смеялись, а потом замолкли – задумались. Наверно, каждый представил себе, что могло произойти, если бы не хватило у Василия сил вырваться из морозилки.
Тихо на судне. Все, кроме вахтенных, спят. Лишь бригадир да Слава сидят на лючине и вырезывают из толстого литого куска резины ролик. Такой ролик в ярусоподъемнике прижимает к другому – металлическому – хребтину и поэтому очень быстро снашивается. Запасных роликов нет, их приходится делать самим. Оба работают молча, сосредоточенно. Алексей – высокий, плечистый парень, все лицо его жестоко обожжено солнцем. Кожа уже по нескольку раз слезала с носа, скул, ушей. Губы в глубоких трещинах, и поэтому Алексей совсем не смеется, хотя по природе он парень веселый. Слава рядом с ним кажется каким-то школьником, случайно попавшим на судно. Лицо его тоже обожжено солнцем. И на новой, розовой коже еще ярче выступают веснушки. Солнце высветило Славину голову, и она из огненно-рыжей стала оранжево-желтой. Чуть прикусив нижнюю губу, Слава старательно режет резину. Я уже замечал, что он за что ни возьмется, сделает все на совесть. Да, Слава не школьник – матрос первого класса, которого ценят на судне все: друзья по палубной команде, боцман, бригадир и мы, «научники».
Вдруг Слава откладывает нож в сторону и, прищурившись, смотрит в океан. Что там еще? Я поднимаю бинокль – к судну быстро летят две птицы. Одна, бросаясь из стороны в сторону, прижимается к воде, другая – над ней. Та, что повыше, – ястреб. В бинокль хорошо видны его острые стреловидные крылья, стремительный почерк полета, а ниже? Да это же голубь!
– Ястреб гонится за голубем!
– Обыкновенный сизарь-почтовик, – говорит Слава. – Как его занесло сюда?
Увернувшись еще раз от ястреба, голубь взмывает над мачтами судна, лихо разворачивается и планирует на палубу. Сел, посмотрел на нас, почистил клюв красной лапкой, взглянул на ястреба, который тоже приземлился – вернее, «присуднился» – на полубак, и бойко побежал по накрытой брезентом лебедке. Слава посмотрел на бригадира; тот, чуть усмехнувшись, кивнул головой. Наш матрос первого класса подтянул спадающие брюки и осторожно, по-кошачьи проскользнул мимо голубя к себе в каюту. Через минуту он вышел: в одной руке кусок хлеба, в другой – сетка. Глаза у матроса заблестели, он сложил губы трубочкой и нежно проворковал:
– Гуля... гуля-гуль...
«Гуля» настороженно повертел головой, покружился на месте, проглотил крошку, потом другую, внимательно осмотрел тонкие, в цыпках матросские ноги, и... Слава взмахнул сеткой. Через минуту он уже держал голубя в руках. Во всех его движениях, в том, как он осторожно, но надежно сжимал птицу в потных ладонях, как придирчиво и строго рассматривал пернатого гостя, чувствовались повадки завзятого голубятника.
– Точно... почтарь, – сказал он. – На обеих лапках кольца.
Мы осмотрели голубя: на одной его ноге было красное пластмассовое кольцо с цифрой «39», на другой – алюминиевое и небольшая, легкая капсула, в которую вкладывается записка. Капсула была пуста.
– Отпусти ты его, – сказал бригадир, вновь принимаясь за работу.
– Не долетит... Смотри, какой тощий, – ответил Слава. – Пускай отдохнет с недельку. Посажу его в ящик. Доделаешь сам?
Бригадир кивнул головой, и Слава ушел.
– Закурим? – предложил Алексей и достал длинный янтарный мундштук, набранный из янтаря различных цветов: медвяно-желтого, оранжевого, оливкового, густо-шоколадного и даже черного.
– Откуда это у тебя? – заинтересовался я.
– Откуда? – задумчиво прищурился Алексей. – Пришлось мне однажды не по своей охоте целый год в голубой земле копаться. Это – оттуда. Память. Сам сделал...
– Янтарь добывал в карьерах? За что же тебя упекли? Парень ты с виду спокойный, серьезный. Не пойму.
Бригадир усмехнулся, глубоко вдохнул в себя едкий дым и стал сосредоточенно рассматривать краешек мундштука: там, в янтаре, сидела маленькая букашка, попавшая в смолу, может, миллион лет назад. Я уже подумал, что на этом наш разговор и закончится, но, хорошенько изучив доисторическую пленницу, Алексей поднял на меня глаза.
– Понимаешь, Николаич, был я тогда совсем юным парнишкой. Работал на заводе, жил в общежитии... любил одну девчонку. А она... в общем пропали из кармана пиджака моего соседа по койке пятьсот рублей: чтобы не мешать нам, он вышел из комнаты, а пиджак на стуле висел. Пропали деньги, как в воду сгинули. Когда проклятый пиджак на стуле висел, только мы вдвоем с ней в комнате и были. Ну и... Словом, взял я всю вину на себя. И отправили меня к Балтийскому морю в земле ковыряться.
– Подлая... – не утерпел я.
– Подлая? – поднял выцветшие брови бригадир. – Нет... не торопись, Николаич. Подлым тот мой приятель оказался. Уже когда я срок отбыл, вернулся, узнал, что никаких у него денег тогда не было. Просто брал у кого-то в долг, пропил их, прогулял, а свалил все на нас. Такая вот история...
Он поднялся, зевнул, растер ладонями щеки.
– Ну, а девушка?
– Девушка? Очень хорошая эта девушка. В общем, если хочешь, придем домой, познакомлю. Вот так-то, Николаич...
– Вот так-то, Леха, – повторил я и пошел в лабораторию за банками: вахтенный штурман сообщил, что через десять минут будет станция.
В непрестанной работе, в постановке и выборке ярусов время летит незаметно. Каждый день рано утром подъем, а затем ярусы... ярусы... ярусы... А у научной группы к тому же станции, станции, станции... В промежутках между ярусами и станциями мы с Валентином препарируем акул и тунцов. Вечером разговариваем с «Островом» и «Осколом»: советуемся, где искать и где находить тунцов. У нас и у них удачи сменяются неудачами. На основе материалов научной группы мы даем им рекомендации, где ловить. Когда рекомендации подтверждаются, капитаны тунцеловов благодарят, когда не подтверждаются и они вынимают из воды «пустышку», капитаны яростно, не жалея слов и ярких, сочных выражений, ругают нас. И так изо дня в день. И так же неизменно солнце в этих широтах. С самого утра и до позднего вечера. От него нет спасения нигде. Солнце слепит глаза, обжигает, подпекает кожу. Порой, когда вытягиваешь из-за борта очередную тяжеленную рыбину, кажется, что все кругом расплавилось: океан, сверкающий мириадами маленьких жгучих солнц, ослепительно белое небо, воздух, горячими струями врывающийся в легкие, и рыба, отражающая в своей чешуе, как в зеркале, солнечные лучи.
От горячей палубы болят ступни. Чтобы уберечься от обжигающих досок, почти вся палубная команда сделала себе легкие пенопластовые шлепанцы. Тяжело, очень тяжело переносить солнце в таких дозах... Особенно тяжело переносят жару механики – ведь в машине не только жарко, но и душно. В такой духоте сизый, едкий чад застаивается между грохочущими двигателями, вентиляция почти не остужает воздух. Отработав положенное время, механики спешат куда-нибудь в тень и засыпают тяжелым, беспокойным сном, обвеваемые теплым ветерком от гудящих вентиляторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Почти все тунцы желтоперые. У них ярко-желтые спинной и анальный плавники и длинные – грудные, которые несколько короче, нежели у тунца длинноперого и несколько длиннее, чем у тунца большеглазого. Обитает желтоперый тунец в тропических и субтропических водах Атлантического, Тихого и Индийского океанов. Рыба эта очень чувствительна к изменению солености воды. Во время тропических ливней, когда прибрежные воды сильно опресняются, желтоперые тунцы покидают такие районы и уходят подальше от берега – в открытый океан в поисках добычи, а питаются желтоперые тунцы мелкими стайными рыбами и кальмарами; они совершают очень большие переходы, исчисляемые тысячами миль. Наибольшая величина желтоперого тунца – 3 метра, вес – до 250-300 килограммов.
Юра все подбрасывает и подбрасывает нам тунцов. Страничка за страничкой заполняются колонками цифр, новыми и новыми данными.
– Длина – метр сорок шесть... Вес... Держи, держи голову... Вес... сто восемнадцать, – диктует мне Виктор. – Ишь, толстяк! Бери его за хвост, так его, родимого! Держи, боцман.
– Ого, вот так желудок, как тугой мешок! Что в нем? Остатки небольшого осьминога, сардина. А это что? Красивая хрупкая раковина, а в ней небольшое, очень похожее на осьминога существо с щупальцами в пупырышках присосок. С чего бы осьминогу забираться в раковину? Нет, это не осьминог, а аргонавт, единственный из головоногих моллюсков, имеющий раковину.
Интересная находка – аргонавтов в нашем музее нет, – и поэтому я с большой осторожностью заворачиваю находку в марлю и прячу в банку со спиртом.
– Счастливчик, – как бы между прочим, замечает боцман, – бульк – и в спирт! Насосется же он сейчас!
Да, мой бидон с винным спиртом для некоторых на судне – источник терзаний и соблазнов. Это ничего, что там всякие рыбки, раки да гонады плавают и что в 40 литров девяностоградусного спирта влито некоторое количество формалина. Подумаешь, только крепче будет...
– Формалин – это яд, – предупредил я всех в начале рейса. – Конечно, от этой дозы не умрешь, но лучше его не пытаться пробовать, ребята.
И ребята не пробовали. Особенно после того, как один хороший парень, не буду называть его фамилии, попросил у меня 100 граммов спирта из бидона: дескать, протереть пальцы на ногах надо. Не знаю, каким образом он протирал свои пальцы, но у этого парня в тот день было такое состояние, что его еле отходили. С тех пор моим спиртом никто больше не интересовался.
– Юрий Николаевич, – слышу я голос Славы, – кувалду поймали!
Кувалду? В такой дали от берегов и на такой глубине? Не может быть! Кувалда – характерный обитатель каменистых прибрежных мелководий. Что ей делать над океанской пропастью? Ведь эта рыба совершенно не приспособлена для жизни в открытых водах: она очень медлительна, плохо плавает, ей не угнаться ни за одной рыбешкой. Удел ее – обгрызать кораллы да разыскивать на дне моря раковины с моллюсками, которые она грызет, как кусочки сахара. Поэтому у нее и рот такой – два зуба, напоминающие одновременно и клюв попугая и слесарные кусачки.
И все же Слава не ошибся: он хорошо запомнил лекцию, которую прочитал рыбакам в начале рейса, сидя на краю рыбного ящика, Жаров. Действительно, нам попалась кувалда. И как бы в подтверждение этого, рыба сначала раздулась, как шар, а потом, звонко клацнув зубами, легко перекусила металлический поводок, торчащий изо рта.
Вскрытие показало, что рыба сильно истощена; желудок ее совершенно пустой, за исключением непереваренной сардинки, на которую кувалда клюнула. Что толкнуло рыбу покинуть свою привычную среду и отправиться в столь дальнее и небезопасное путешествие? Зачем она решила поменять уютные коралловые заросли на пугающую темноту океанских глубин? Все это представляет собой интересную загадку, тем более что в этом рейсе мы выловили над океанскими глубинами шесть кувалд и трех крупных колючих сомов, которые обычно обитают в прибрежных водах.
Ярус выбран, палуба вымыта. Боцман отправляет последних тунцов в морозилку, а мы с Валентином скрепя сердце дочищаем голову «быка». В препарировании акул это самое трудное и сложное дело. Наткнувшись на зубы, можно пропороть руку до костей; до них нельзя дотронуться: острые как бритвы костяные лезвия мгновенно оставляют на коже глубокие, долго не заживающие порезы. Наконец работа закончена, мы прополаскиваем шкуру из брандспойта и спускаем ее в трюм, где на переборке висят полушубки, зимние шапки, ватные брюки, сапоги. Одевшись, мы открываем толстую, как в банковском сейфе, дверь и вступаем в царство льда и холода, – в морозильную камеру. Здесь – минус двадцать. От разности температур более чем в 50 градусов захватывает дыхание. Коченея от холода, мы торопливо очищаем один из углов морозилки, где будет храниться коллекция, подвешиваем шкуру и выскакиваем в трюм. Дверь за нами гулко захлопывается. С этой дверью нужно быть очень-очень осторожным. Несколько недель назад, когда мы под Конакри ловили парусников, в морозилку, на секунду в одних трусах и тапочках заскочил рефрижераторный механик Вася Суховеев. Ему нужно было что-то там посмотреть. Вскочил он в морозилку, дверь за ним захлопнулась, да так, что ее невозможно было открыть. А мороз уже вцепился в Васины уши, щеки. Испугался механик, закричал, но кто его услышит? Сообразил это Василий, примолк и что было сил приналег на дверь. Долго ли может голый человек просидеть в морозилке? Теплое тунцовое мясо превращается в камень за 25-30 минут. А сколько уже прошло? И сколько времени пройдет, прежде чем на судне заметят, что его, Суховеева, на месте нет? Страшно стало, заскрипел Василий зубами, схватил замороженного парусника и, как тараном, стал бить им в дверь. Кожа ладоней прилипала к промороженной туше, но Вася бил и бил в дверь до тех пор, пока она, отвратительно скрипнув, не приоткрылась. Когда Василий рассказывал об этом случае, все смеялись, а потом замолкли – задумались. Наверно, каждый представил себе, что могло произойти, если бы не хватило у Василия сил вырваться из морозилки.
Тихо на судне. Все, кроме вахтенных, спят. Лишь бригадир да Слава сидят на лючине и вырезывают из толстого литого куска резины ролик. Такой ролик в ярусоподъемнике прижимает к другому – металлическому – хребтину и поэтому очень быстро снашивается. Запасных роликов нет, их приходится делать самим. Оба работают молча, сосредоточенно. Алексей – высокий, плечистый парень, все лицо его жестоко обожжено солнцем. Кожа уже по нескольку раз слезала с носа, скул, ушей. Губы в глубоких трещинах, и поэтому Алексей совсем не смеется, хотя по природе он парень веселый. Слава рядом с ним кажется каким-то школьником, случайно попавшим на судно. Лицо его тоже обожжено солнцем. И на новой, розовой коже еще ярче выступают веснушки. Солнце высветило Славину голову, и она из огненно-рыжей стала оранжево-желтой. Чуть прикусив нижнюю губу, Слава старательно режет резину. Я уже замечал, что он за что ни возьмется, сделает все на совесть. Да, Слава не школьник – матрос первого класса, которого ценят на судне все: друзья по палубной команде, боцман, бригадир и мы, «научники».
Вдруг Слава откладывает нож в сторону и, прищурившись, смотрит в океан. Что там еще? Я поднимаю бинокль – к судну быстро летят две птицы. Одна, бросаясь из стороны в сторону, прижимается к воде, другая – над ней. Та, что повыше, – ястреб. В бинокль хорошо видны его острые стреловидные крылья, стремительный почерк полета, а ниже? Да это же голубь!
– Ястреб гонится за голубем!
– Обыкновенный сизарь-почтовик, – говорит Слава. – Как его занесло сюда?
Увернувшись еще раз от ястреба, голубь взмывает над мачтами судна, лихо разворачивается и планирует на палубу. Сел, посмотрел на нас, почистил клюв красной лапкой, взглянул на ястреба, который тоже приземлился – вернее, «присуднился» – на полубак, и бойко побежал по накрытой брезентом лебедке. Слава посмотрел на бригадира; тот, чуть усмехнувшись, кивнул головой. Наш матрос первого класса подтянул спадающие брюки и осторожно, по-кошачьи проскользнул мимо голубя к себе в каюту. Через минуту он вышел: в одной руке кусок хлеба, в другой – сетка. Глаза у матроса заблестели, он сложил губы трубочкой и нежно проворковал:
– Гуля... гуля-гуль...
«Гуля» настороженно повертел головой, покружился на месте, проглотил крошку, потом другую, внимательно осмотрел тонкие, в цыпках матросские ноги, и... Слава взмахнул сеткой. Через минуту он уже держал голубя в руках. Во всех его движениях, в том, как он осторожно, но надежно сжимал птицу в потных ладонях, как придирчиво и строго рассматривал пернатого гостя, чувствовались повадки завзятого голубятника.
– Точно... почтарь, – сказал он. – На обеих лапках кольца.
Мы осмотрели голубя: на одной его ноге было красное пластмассовое кольцо с цифрой «39», на другой – алюминиевое и небольшая, легкая капсула, в которую вкладывается записка. Капсула была пуста.
– Отпусти ты его, – сказал бригадир, вновь принимаясь за работу.
– Не долетит... Смотри, какой тощий, – ответил Слава. – Пускай отдохнет с недельку. Посажу его в ящик. Доделаешь сам?
Бригадир кивнул головой, и Слава ушел.
– Закурим? – предложил Алексей и достал длинный янтарный мундштук, набранный из янтаря различных цветов: медвяно-желтого, оранжевого, оливкового, густо-шоколадного и даже черного.
– Откуда это у тебя? – заинтересовался я.
– Откуда? – задумчиво прищурился Алексей. – Пришлось мне однажды не по своей охоте целый год в голубой земле копаться. Это – оттуда. Память. Сам сделал...
– Янтарь добывал в карьерах? За что же тебя упекли? Парень ты с виду спокойный, серьезный. Не пойму.
Бригадир усмехнулся, глубоко вдохнул в себя едкий дым и стал сосредоточенно рассматривать краешек мундштука: там, в янтаре, сидела маленькая букашка, попавшая в смолу, может, миллион лет назад. Я уже подумал, что на этом наш разговор и закончится, но, хорошенько изучив доисторическую пленницу, Алексей поднял на меня глаза.
– Понимаешь, Николаич, был я тогда совсем юным парнишкой. Работал на заводе, жил в общежитии... любил одну девчонку. А она... в общем пропали из кармана пиджака моего соседа по койке пятьсот рублей: чтобы не мешать нам, он вышел из комнаты, а пиджак на стуле висел. Пропали деньги, как в воду сгинули. Когда проклятый пиджак на стуле висел, только мы вдвоем с ней в комнате и были. Ну и... Словом, взял я всю вину на себя. И отправили меня к Балтийскому морю в земле ковыряться.
– Подлая... – не утерпел я.
– Подлая? – поднял выцветшие брови бригадир. – Нет... не торопись, Николаич. Подлым тот мой приятель оказался. Уже когда я срок отбыл, вернулся, узнал, что никаких у него денег тогда не было. Просто брал у кого-то в долг, пропил их, прогулял, а свалил все на нас. Такая вот история...
Он поднялся, зевнул, растер ладонями щеки.
– Ну, а девушка?
– Девушка? Очень хорошая эта девушка. В общем, если хочешь, придем домой, познакомлю. Вот так-то, Николаич...
– Вот так-то, Леха, – повторил я и пошел в лабораторию за банками: вахтенный штурман сообщил, что через десять минут будет станция.
В непрестанной работе, в постановке и выборке ярусов время летит незаметно. Каждый день рано утром подъем, а затем ярусы... ярусы... ярусы... А у научной группы к тому же станции, станции, станции... В промежутках между ярусами и станциями мы с Валентином препарируем акул и тунцов. Вечером разговариваем с «Островом» и «Осколом»: советуемся, где искать и где находить тунцов. У нас и у них удачи сменяются неудачами. На основе материалов научной группы мы даем им рекомендации, где ловить. Когда рекомендации подтверждаются, капитаны тунцеловов благодарят, когда не подтверждаются и они вынимают из воды «пустышку», капитаны яростно, не жалея слов и ярких, сочных выражений, ругают нас. И так изо дня в день. И так же неизменно солнце в этих широтах. С самого утра и до позднего вечера. От него нет спасения нигде. Солнце слепит глаза, обжигает, подпекает кожу. Порой, когда вытягиваешь из-за борта очередную тяжеленную рыбину, кажется, что все кругом расплавилось: океан, сверкающий мириадами маленьких жгучих солнц, ослепительно белое небо, воздух, горячими струями врывающийся в легкие, и рыба, отражающая в своей чешуе, как в зеркале, солнечные лучи.
От горячей палубы болят ступни. Чтобы уберечься от обжигающих досок, почти вся палубная команда сделала себе легкие пенопластовые шлепанцы. Тяжело, очень тяжело переносить солнце в таких дозах... Особенно тяжело переносят жару механики – ведь в машине не только жарко, но и душно. В такой духоте сизый, едкий чад застаивается между грохочущими двигателями, вентиляция почти не остужает воздух. Отработав положенное время, механики спешат куда-нибудь в тень и засыпают тяжелым, беспокойным сном, обвеваемые теплым ветерком от гудящих вентиляторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31