Тысячелетиями мы тратили свою силу на борьбу друг с другом, на противостояние богам, на пустопорожнее хвастовство. И теперь, на самой грани бытия — нас осталось слишком мало…
— Я не понимаю вас, госпожа магистр. — Он действительно не понимал. При чем тут Аред и магия, когда под воротами королевского замка стоит с войском Квейг Эльотоно, герцог Квэ-Эро?
— Предсказания в священных книгах верны по сути, но никто не знает подробностей. Вернее, никто не знал. Орден Дейкар получил силу от Семерых, чтобы бороться с Проклятым. Уже при жизни нынешнего поколения он вернется — и только Звездный Провидец сможет остановить его.
— Я по-прежнему не понимаю, о чем речь.
— О вашей дочери, граф, о Саломэ. Согласно предсказанию, она должна стать последней наместницей и второй королевой. А еще — матерью Звездного Провидца. Если этим утром герцог Квэ-Эро осуществит свои планы, то предсказание не сбудется. Ваша девочка сочетает в себе магическую силу обоих родителей. Она могла бы стать магистром ордена Алеон, не будь ей предначертана иная судьба. Сам король Элиан избрал ее своей королевой.
— Вы предлагаете спасать мир на основании детских мечтаний? Каждая девочка хочет стать королевой!
— И только одна — станет. Не лишайте свою дочь предначертания. Она будет несчастлива, случись ей из-за вашего неверия прожить чужую судьбу — не говоря уже о том, что именно маги встанут на пути Проклятого, даже если Звездный Провидец не сможет нам помочь.
— Вы с самого начала были против восстания, граф, помогите остановить кровопролитие, пока еще не поздно. Помогите нам сейчас — и ваша дочь станет моей преемницей, — слова наместницы отливали медью похоронных труб.
Все рушилось, осыпалось в бездну, прекращало существовать, и только одно оставалось незыблемым, неизменным, непоколебимым — королевский замок, накрывший землю каменными крыльями, удерживающий небо на вершинах своих шпилей. Там ласковым теплом светились окна, там, он знал это точно, все находилось на своих местах. И его место было в этих стенах; сейчас только стремление оказаться там оставалось в душе Квейга нетронутым — все прочее растворилось в кислоте пустоты… Он не помнил, что это за замок, он и собственного имени уже не мог вспомнить, не мог понять, где он и что его привело сюда, к этим стенам. Единственное, что он знал — за ними отступит пустота.
— Как вам без сомнения известно, граф, существует множество разнообразных магических артефактов. Некоторые из них могут использовать простые люди, без капли магического дара в крови, другие — оживают только в руках жрецов и магов, а самые редкие и мощные — в руках своих создателей. Вы обладаете магической силой, пусть неосознанной, но от того не менее могущественной. Сила Лаара, бога войны, по природе своей разрушает и подчиняет, преодолевает и захватывает. Неважно, что именно — вражескую страну, чужое войско, непокорную женщину, упрямого ребенка или несогласного друга. При правильном использовании эта сила всегда одерживает победу, если только ей не противопоставляют еще большую магическую силу.
«Несогласного друга» — Ланлосс уже знал, что хочет сказать ему Илана, и устало вслушивался в себя, пытаясь понять, почему не вскипает волной возмущение, не нарастает гнев, почему он с готовностью слушает ее, и не находит, да и не ищет возражений. Саломэ — королева, Саломэ — мать Звездного Провидца, Боги и Маги, Аред и Конец Времен — все такое огромное, необхватное, слишком большое для одного человека, даже для непобедимого Ланлосса Айрэ. А белая ведьма продолжала говорить:
— Но герцог Квэ-Эро — не маг. Сила огня выжжет его стремление сопротивляться, сила Эарнира усугубит отвращение к смертоубийству, сила Лаара соединит оба воздействия и сплетет сеть подчинения. Боя не будет — герцог сдастся сам. И только вы можете вложить силу Лаара в артефакт, только вас герцог подпустит достаточно близко, чтобы этот артефакт использовать.
— Зачем же так сложно? Он меня подпустит достаточно близко и для обыкновенного убийства, — с горечью заметил Ланлосс.
— Убийство вызовет всеобщее возмущение. Добровольное раскаянье — усмирит бурю. Я обещаю, что отнесусь к герцогу Квэ-Эро со всем возможным снисхождением, — но в холодном голосе наместницы не было и намека на снисхождение.
Смутное ощущение неправильности происходящего отступало, безнадежно проигрывая всепоглощающему противнику. Рубеж за рубежом обрушивались бастионы: детский смех, улыбка на загорелом лице, персиковый цвет, насмешливый взгляд серых глаз с едва заметными голубоватыми прожилками, расходящимися от зрачка. Дольше всех продержался парус, вызолоченный рассветным солнцем, выгнувшийся в попытке обогнать задиристый ветер. Но и он рассыпался в мелкую пыль.
Он стоял в круге силы, чувствовал, как странное покалывающее тепло пронизывает все тело, слышал, как сливаются в песню без слов голоса магистров, и слышал свой голос, вплетающийся в бессловесную паутину, видел, как «ничто» превращалось в «нечто», как из слова и жеста, песни и силы рождался заколдованный металл. А потом он протянул руку, и серебряный пояс послушно скользнул к нему, обхватил талию, с голодным лязгом защелкнул пряжку.
И герцог пошел к замку — медленно, отвоевывая каждый шаг у земли и неба, у пустоты и отчаянья. И когда у высоких ворот его подхватили чьи-то руки, пустота отступила, уступив место бархатной тьме.
XCVI
Наместница встретила Ланлосса Айрэ в своем кабинете. Там же ждали магистры и Хранитель; для них, несмотря на суматоху, принесли кресла. Ланлосс прикрыл за собой дверь, снял пояс и брезгливо кинул его на пол — будто не серебро держал в руках, а шелушащийся крысиный хвост. Магистр Илана вздохнула:
— Не начинайте все сначала, граф, — с ласковой укоризной, словно пеняя капризному малышу, сказала белая ведьма, — вы спасли тысячи жизней.
О, если бы он мог начать все сначала! Но серебряный пояс разорванной петлей лежал на полу — тусклый металл, исчерпавший себя до дна. Ланлосс смотрел на наместницу — Энрисса словно и не заметила, как он вошел — она по-прежнему сидела в кресле, прижавшись к спинке, не мигая глядя на стенную лампу — матовый янтарный плафон с прорезями. Внутри догорала свеча, и, казалось, для наместницы не существовало сейчас ничего важнее бьющегося о стекло огненного язычка. Ланлосс окликнул ее:
— Ваше величество, вы дали слово.
Энрисса медленно кивнула, словно вспомнив, где она находится:
— Я помню, генерал.
Она поднялась, окинула взглядом своих советников, отрешенность взгляда сменилась привычной холодностью:
— Господа магистры, корона благодарит вас за оказанную услугу. Высокий Совет соберется завтра в шесть. Генерал Айрэ, найдите военачальника Тейвора. Я не хочу кровопролития. Объясните это людям герцога, к вам они прислушаются. А сейчас я хочу остаться одна.
Короткие фразы резали слух — наместница словно берегла дыхание. Паузы на выдохе отделяли предложения яснее, чем точки на бумаге. Ланлосс вышел из кабинета последним. Оглянувшись, он увидел, что наместница вернулась в кресло, а свеча в светильнике, полыхнув последний раз, погасла. Он осторожно прикрыл дверь кабинета.
Нужно было найти Тейвора и не позволить ему, войдя в военный азарт, развязать бой. Оставшись без командира, мятежники согласятся сдаться, если пообещать им свободу. Да и какие они бунтовщики — что лорд приказал, то и сделали. Простым воинам ничего не будет, а вот лордам не поздоровится. Хорошо еще, Квейг привел отряд сам, не стал подставлять других. Дадут боги — на этом восстание и закончится. Наместница, без всяких сомнений, знает, кто из лордов поддержал герцога Квэ-Эро, но когда от пожара остались уголья, стоит ли их ворошить? Разумнее залить их водой, а не кровью. А наместница всегда поступала разумно, всегда выбирала наименьшее зло, как хороший военачальник… как он сам. Нельзя одержать победу без потерь, можно лишь уменьшить их число. Эхом в голове отозвались слова магистра Иланы: «Вы спасли тысячи жизней, граф!» Тысячи жизней за одну — любой скажет, что это выгодная сделка, даже если к цене нужно добавить оплеванную честь и нарушенное слово. Ланлосс вздрогнул, словно наяву услышав, как пряжка застегивается на его талии, снова услышав… невольно провел рукой, убедившись, что проклятый пояс не просочился волшебным образом сквозь закрытую дверь. Он сглотнул набежавшую слюну с мерзким привкусом металла — нужно было идти дальше, не обращать внимания на голоса и тени, иначе его затянет мутная воронка непоправимости совершенного. Только теперь Ланлосс Айрэ осознал, что прожил воистину счастливую жизнь — все эти годы он был в мире со своей совестью. До сегодняшней ночи. Теперь придется учиться жить иначе. Слова белой ведьмы казались едкой насмешкой — она ведь знала, что не тысячи жизней спасал генерал Айрэ, а свое маленькое, незаметное счастье. Свою женщину, свою дочь, свою любовь. Он замедлил шаг возле закрепленного в нише коридора зеркала, поймал взгляд отражения — взгляд человека, на секунду заглянувшего в собственное посмертие. Точно так же наместница смотрела на догорающую свечу… хотел бы он знать, что за сделку предложили ей.
XCVII
Утренний свет, пробившись через плетеную решетку, пригоршнями рассыпался по кабинету: солнечные лучи перемешались с янтарной листвой на панелях, желтыми кляксами выплеснулись на бумаги, золотой проволокой вплелись в волосы женщины, неподвижно сидящей в кресле, спиной к окну. Утро, солнечное утро с болезненно-ярким синим небом. Такие дни редкость в начале весны, обычно солнце обманчиво светит в январе, когда снег рассеивает яркий свет между небом и землей, и дворцовые кошки растягиваются на полу в солнечных пятнах, не обращая внимания на вежливо огибающих их людей. Обманчивое тепло, проходя через стекла, выманивает на улицу наивных простачков, и, скинув овечью шкуру, впивается в щеки волчьими клыками зимнего мороза. А ранняя весна в Суреме скупится на солнечный свет, держит его высоко, под самым небесным сводом, тонким слоем разливая поверх облаков. Эта прозрачная серость отличается от свинцового неба осени, она легче и чище, но чтобы увидеть по-настоящему голубое небо, воспетую плохими поэтами сверкающую лазурь, нужно ждать мая.
Утро, уже утро. И ничего нельзя отложить на завтра, нет спасительной ночи, выгорела дотла, до последней звезды, остался только дымок над свечным огарком. Нужно идти, выслушивать советников, принимать решения, карать и миловать, править. И никому нет дела, что она сегодня умерла. О, если бы продлить эту ночь, хоть на пару часов! Энрисса отдала бы за эту короткую отсрочку половину оставшихся ей лет. Половина от десяти — получается пять. Пять лет в обмен на пять часов, и она не сочла бы, что переплатила. И больше потеряно за эту ночь. Она от души позавидовала герцогу Квэ-Эро — для него уже все закончилось, ей же осталось целых десять лет.
Стук в дверь, первый за утро. Судя по звуку, постучали едва слышно — кто-то из придворных дам. Нужно сменить платье, причесаться, выпить карнэ. День предстоит не просто «долгий» — бесконечный. Она осторожно положила руку на живот — жест непривычный, и пока еще ничем не оправданный. Усмехнулась — выбор сделан, и, что бы ни думали маги, это ее, и только ее выбор.
— Ваше величество! — Статс-дама устала скрестись в дверь.
Энрисса поднялась, прошлась по комнате, разминая затекшие плечи:
— Войдите, Элайна.
Фрейлина не спала всю ночь, как и все во дворце, но успела сменить туалет, переплести косы, и встречала новый день во всеоружии. Наместница приветливо кивнула ей:
— Доброе утро.
— Доброе утро, Ваше величество. Все готово к вашему утреннему туалету. Если вам будет угодно…
— Да, мне угодно. И распорядитесь прислать ко мне кого-нибудь из младших секретарей.
Наместница шла по дворцовым коридорам, кивала кланяющимся придворным, с первого взгляда отличая только что приехавших от проведших ночь во дворце. Вторых она приветствовала куда сердечнее. Уже перед самой дверью малого зала заседаний ей наперерез бросился багровый толстяк, тащивший за руку высокую женщину в строгом платье. Наместница остановилась, она не сразу вспомнила, кто этот человек.
Почтенный господин Рамон принадлежал к роду Арэйно, но даже наместница, прекрасно разбиравшаяся в геральдике, не смогла бы назвать степень их родства, столь отдаленной она являлась. В свое время кто-то из младших сыновей герцога Нэй предпочел торговую стезю военной, и преуспел на этом поприще. Его внушительный потомок был одним из двенадцати магистратов Сурема, но больше всего страшился, что кто-либо усомнится в его дворянском происхождении. День коронации Энриссы стал самым счастливым днем в его жизни, теперь он был хоть и дальним, но родственником самой наместницы. При дворе, впрочем, господин магистрат бывал редко, догадываясь, что не внушает особого почтения отпрыскам высоких родов, набирающимся при дворе хороших манер и полезных знакомств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Я не понимаю вас, госпожа магистр. — Он действительно не понимал. При чем тут Аред и магия, когда под воротами королевского замка стоит с войском Квейг Эльотоно, герцог Квэ-Эро?
— Предсказания в священных книгах верны по сути, но никто не знает подробностей. Вернее, никто не знал. Орден Дейкар получил силу от Семерых, чтобы бороться с Проклятым. Уже при жизни нынешнего поколения он вернется — и только Звездный Провидец сможет остановить его.
— Я по-прежнему не понимаю, о чем речь.
— О вашей дочери, граф, о Саломэ. Согласно предсказанию, она должна стать последней наместницей и второй королевой. А еще — матерью Звездного Провидца. Если этим утром герцог Квэ-Эро осуществит свои планы, то предсказание не сбудется. Ваша девочка сочетает в себе магическую силу обоих родителей. Она могла бы стать магистром ордена Алеон, не будь ей предначертана иная судьба. Сам король Элиан избрал ее своей королевой.
— Вы предлагаете спасать мир на основании детских мечтаний? Каждая девочка хочет стать королевой!
— И только одна — станет. Не лишайте свою дочь предначертания. Она будет несчастлива, случись ей из-за вашего неверия прожить чужую судьбу — не говоря уже о том, что именно маги встанут на пути Проклятого, даже если Звездный Провидец не сможет нам помочь.
— Вы с самого начала были против восстания, граф, помогите остановить кровопролитие, пока еще не поздно. Помогите нам сейчас — и ваша дочь станет моей преемницей, — слова наместницы отливали медью похоронных труб.
Все рушилось, осыпалось в бездну, прекращало существовать, и только одно оставалось незыблемым, неизменным, непоколебимым — королевский замок, накрывший землю каменными крыльями, удерживающий небо на вершинах своих шпилей. Там ласковым теплом светились окна, там, он знал это точно, все находилось на своих местах. И его место было в этих стенах; сейчас только стремление оказаться там оставалось в душе Квейга нетронутым — все прочее растворилось в кислоте пустоты… Он не помнил, что это за замок, он и собственного имени уже не мог вспомнить, не мог понять, где он и что его привело сюда, к этим стенам. Единственное, что он знал — за ними отступит пустота.
— Как вам без сомнения известно, граф, существует множество разнообразных магических артефактов. Некоторые из них могут использовать простые люди, без капли магического дара в крови, другие — оживают только в руках жрецов и магов, а самые редкие и мощные — в руках своих создателей. Вы обладаете магической силой, пусть неосознанной, но от того не менее могущественной. Сила Лаара, бога войны, по природе своей разрушает и подчиняет, преодолевает и захватывает. Неважно, что именно — вражескую страну, чужое войско, непокорную женщину, упрямого ребенка или несогласного друга. При правильном использовании эта сила всегда одерживает победу, если только ей не противопоставляют еще большую магическую силу.
«Несогласного друга» — Ланлосс уже знал, что хочет сказать ему Илана, и устало вслушивался в себя, пытаясь понять, почему не вскипает волной возмущение, не нарастает гнев, почему он с готовностью слушает ее, и не находит, да и не ищет возражений. Саломэ — королева, Саломэ — мать Звездного Провидца, Боги и Маги, Аред и Конец Времен — все такое огромное, необхватное, слишком большое для одного человека, даже для непобедимого Ланлосса Айрэ. А белая ведьма продолжала говорить:
— Но герцог Квэ-Эро — не маг. Сила огня выжжет его стремление сопротивляться, сила Эарнира усугубит отвращение к смертоубийству, сила Лаара соединит оба воздействия и сплетет сеть подчинения. Боя не будет — герцог сдастся сам. И только вы можете вложить силу Лаара в артефакт, только вас герцог подпустит достаточно близко, чтобы этот артефакт использовать.
— Зачем же так сложно? Он меня подпустит достаточно близко и для обыкновенного убийства, — с горечью заметил Ланлосс.
— Убийство вызовет всеобщее возмущение. Добровольное раскаянье — усмирит бурю. Я обещаю, что отнесусь к герцогу Квэ-Эро со всем возможным снисхождением, — но в холодном голосе наместницы не было и намека на снисхождение.
Смутное ощущение неправильности происходящего отступало, безнадежно проигрывая всепоглощающему противнику. Рубеж за рубежом обрушивались бастионы: детский смех, улыбка на загорелом лице, персиковый цвет, насмешливый взгляд серых глаз с едва заметными голубоватыми прожилками, расходящимися от зрачка. Дольше всех продержался парус, вызолоченный рассветным солнцем, выгнувшийся в попытке обогнать задиристый ветер. Но и он рассыпался в мелкую пыль.
Он стоял в круге силы, чувствовал, как странное покалывающее тепло пронизывает все тело, слышал, как сливаются в песню без слов голоса магистров, и слышал свой голос, вплетающийся в бессловесную паутину, видел, как «ничто» превращалось в «нечто», как из слова и жеста, песни и силы рождался заколдованный металл. А потом он протянул руку, и серебряный пояс послушно скользнул к нему, обхватил талию, с голодным лязгом защелкнул пряжку.
И герцог пошел к замку — медленно, отвоевывая каждый шаг у земли и неба, у пустоты и отчаянья. И когда у высоких ворот его подхватили чьи-то руки, пустота отступила, уступив место бархатной тьме.
XCVI
Наместница встретила Ланлосса Айрэ в своем кабинете. Там же ждали магистры и Хранитель; для них, несмотря на суматоху, принесли кресла. Ланлосс прикрыл за собой дверь, снял пояс и брезгливо кинул его на пол — будто не серебро держал в руках, а шелушащийся крысиный хвост. Магистр Илана вздохнула:
— Не начинайте все сначала, граф, — с ласковой укоризной, словно пеняя капризному малышу, сказала белая ведьма, — вы спасли тысячи жизней.
О, если бы он мог начать все сначала! Но серебряный пояс разорванной петлей лежал на полу — тусклый металл, исчерпавший себя до дна. Ланлосс смотрел на наместницу — Энрисса словно и не заметила, как он вошел — она по-прежнему сидела в кресле, прижавшись к спинке, не мигая глядя на стенную лампу — матовый янтарный плафон с прорезями. Внутри догорала свеча, и, казалось, для наместницы не существовало сейчас ничего важнее бьющегося о стекло огненного язычка. Ланлосс окликнул ее:
— Ваше величество, вы дали слово.
Энрисса медленно кивнула, словно вспомнив, где она находится:
— Я помню, генерал.
Она поднялась, окинула взглядом своих советников, отрешенность взгляда сменилась привычной холодностью:
— Господа магистры, корона благодарит вас за оказанную услугу. Высокий Совет соберется завтра в шесть. Генерал Айрэ, найдите военачальника Тейвора. Я не хочу кровопролития. Объясните это людям герцога, к вам они прислушаются. А сейчас я хочу остаться одна.
Короткие фразы резали слух — наместница словно берегла дыхание. Паузы на выдохе отделяли предложения яснее, чем точки на бумаге. Ланлосс вышел из кабинета последним. Оглянувшись, он увидел, что наместница вернулась в кресло, а свеча в светильнике, полыхнув последний раз, погасла. Он осторожно прикрыл дверь кабинета.
Нужно было найти Тейвора и не позволить ему, войдя в военный азарт, развязать бой. Оставшись без командира, мятежники согласятся сдаться, если пообещать им свободу. Да и какие они бунтовщики — что лорд приказал, то и сделали. Простым воинам ничего не будет, а вот лордам не поздоровится. Хорошо еще, Квейг привел отряд сам, не стал подставлять других. Дадут боги — на этом восстание и закончится. Наместница, без всяких сомнений, знает, кто из лордов поддержал герцога Квэ-Эро, но когда от пожара остались уголья, стоит ли их ворошить? Разумнее залить их водой, а не кровью. А наместница всегда поступала разумно, всегда выбирала наименьшее зло, как хороший военачальник… как он сам. Нельзя одержать победу без потерь, можно лишь уменьшить их число. Эхом в голове отозвались слова магистра Иланы: «Вы спасли тысячи жизней, граф!» Тысячи жизней за одну — любой скажет, что это выгодная сделка, даже если к цене нужно добавить оплеванную честь и нарушенное слово. Ланлосс вздрогнул, словно наяву услышав, как пряжка застегивается на его талии, снова услышав… невольно провел рукой, убедившись, что проклятый пояс не просочился волшебным образом сквозь закрытую дверь. Он сглотнул набежавшую слюну с мерзким привкусом металла — нужно было идти дальше, не обращать внимания на голоса и тени, иначе его затянет мутная воронка непоправимости совершенного. Только теперь Ланлосс Айрэ осознал, что прожил воистину счастливую жизнь — все эти годы он был в мире со своей совестью. До сегодняшней ночи. Теперь придется учиться жить иначе. Слова белой ведьмы казались едкой насмешкой — она ведь знала, что не тысячи жизней спасал генерал Айрэ, а свое маленькое, незаметное счастье. Свою женщину, свою дочь, свою любовь. Он замедлил шаг возле закрепленного в нише коридора зеркала, поймал взгляд отражения — взгляд человека, на секунду заглянувшего в собственное посмертие. Точно так же наместница смотрела на догорающую свечу… хотел бы он знать, что за сделку предложили ей.
XCVII
Утренний свет, пробившись через плетеную решетку, пригоршнями рассыпался по кабинету: солнечные лучи перемешались с янтарной листвой на панелях, желтыми кляксами выплеснулись на бумаги, золотой проволокой вплелись в волосы женщины, неподвижно сидящей в кресле, спиной к окну. Утро, солнечное утро с болезненно-ярким синим небом. Такие дни редкость в начале весны, обычно солнце обманчиво светит в январе, когда снег рассеивает яркий свет между небом и землей, и дворцовые кошки растягиваются на полу в солнечных пятнах, не обращая внимания на вежливо огибающих их людей. Обманчивое тепло, проходя через стекла, выманивает на улицу наивных простачков, и, скинув овечью шкуру, впивается в щеки волчьими клыками зимнего мороза. А ранняя весна в Суреме скупится на солнечный свет, держит его высоко, под самым небесным сводом, тонким слоем разливая поверх облаков. Эта прозрачная серость отличается от свинцового неба осени, она легче и чище, но чтобы увидеть по-настоящему голубое небо, воспетую плохими поэтами сверкающую лазурь, нужно ждать мая.
Утро, уже утро. И ничего нельзя отложить на завтра, нет спасительной ночи, выгорела дотла, до последней звезды, остался только дымок над свечным огарком. Нужно идти, выслушивать советников, принимать решения, карать и миловать, править. И никому нет дела, что она сегодня умерла. О, если бы продлить эту ночь, хоть на пару часов! Энрисса отдала бы за эту короткую отсрочку половину оставшихся ей лет. Половина от десяти — получается пять. Пять лет в обмен на пять часов, и она не сочла бы, что переплатила. И больше потеряно за эту ночь. Она от души позавидовала герцогу Квэ-Эро — для него уже все закончилось, ей же осталось целых десять лет.
Стук в дверь, первый за утро. Судя по звуку, постучали едва слышно — кто-то из придворных дам. Нужно сменить платье, причесаться, выпить карнэ. День предстоит не просто «долгий» — бесконечный. Она осторожно положила руку на живот — жест непривычный, и пока еще ничем не оправданный. Усмехнулась — выбор сделан, и, что бы ни думали маги, это ее, и только ее выбор.
— Ваше величество! — Статс-дама устала скрестись в дверь.
Энрисса поднялась, прошлась по комнате, разминая затекшие плечи:
— Войдите, Элайна.
Фрейлина не спала всю ночь, как и все во дворце, но успела сменить туалет, переплести косы, и встречала новый день во всеоружии. Наместница приветливо кивнула ей:
— Доброе утро.
— Доброе утро, Ваше величество. Все готово к вашему утреннему туалету. Если вам будет угодно…
— Да, мне угодно. И распорядитесь прислать ко мне кого-нибудь из младших секретарей.
Наместница шла по дворцовым коридорам, кивала кланяющимся придворным, с первого взгляда отличая только что приехавших от проведших ночь во дворце. Вторых она приветствовала куда сердечнее. Уже перед самой дверью малого зала заседаний ей наперерез бросился багровый толстяк, тащивший за руку высокую женщину в строгом платье. Наместница остановилась, она не сразу вспомнила, кто этот человек.
Почтенный господин Рамон принадлежал к роду Арэйно, но даже наместница, прекрасно разбиравшаяся в геральдике, не смогла бы назвать степень их родства, столь отдаленной она являлась. В свое время кто-то из младших сыновей герцога Нэй предпочел торговую стезю военной, и преуспел на этом поприще. Его внушительный потомок был одним из двенадцати магистратов Сурема, но больше всего страшился, что кто-либо усомнится в его дворянском происхождении. День коронации Энриссы стал самым счастливым днем в его жизни, теперь он был хоть и дальним, но родственником самой наместницы. При дворе, впрочем, господин магистрат бывал редко, догадываясь, что не внушает особого почтения отпрыскам высоких родов, набирающимся при дворе хороших манер и полезных знакомств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91