Радостное оживление покинуло ее, стоило вспомнить: не кромку леса увидит она с обрыва, а костры лесорубов. Ей уже не хотелось танцевать. Вместо этого — выйти на подмостки и закричать: «Люди, куда же вы смотрите! Глаза ваши прикованы к бархазским и каралдорским побрякушкам, а настоящее сокровище теряете. Почему молчите? Неужто я одна выросла на пороге этого леса? Неужто вам не нравилось в жаркий полдень находить в траве душистые ягоды земляники? Ворошить прелую листву в поисках грибов? Нанизывать бусы из ярких ягод рябины? Неужто прежде не замечали красоты и нынешнее безобразие не разъедает глаза?» Плясунья готова была выкрикнуть все это, да только знала — ноги слушаются ее много лучше, чем язык.
— Ты готова? — Откинув плотную кожаную занавеску, в фургончик заглянул Флейтист.
— Не хочу танцевать.
Ее одолевала злость на жителей Арча, не сумевших отстоять леса.
Флейтист ступил на подножку. Он был высок, головой касался крыши, и широк в плечах, так что когда шагнул внутрь — в фургончике сразу стало тесно. Флейтист стоял подбоченившись и сверху вниз сердито смотрел на Плясунью, а она — на него, с некоторой робостью, догадываясь: сказала что-то не то.
— Правильно, зло так и пойдет расходиться кругами. Тот, кто убивает красоту, будет доволен. Он и хочет, чтобы у тебя опустились руки. Лесорубы лишили жителей Арча леса, ты оставишь их без праздника… Нет, ты должна танцевать — вопреки всему. Танцевать, хотя бы у тебя сердце рвалось на части… Хотя бы все вокруг было охвачено огнем! — Он поднес к губам флейту и взял несколько нот. — Нам не под силу прогнать лесорубов. Так давай делать, что можем. Кинув людям в лицо слова ненависти, вызовешь скорее всего ответную ненависть. Разве ты этого хочешь? Попытайся воззвать к их сердцам, растрогать..
— Как?
— Как умеешь. Танцем.
— Идем, — сказала Плясунья.
От реки тянуло холодом, но Плясунья знала, что уже через несколько мгновений ей будет жарко. Флейтист стал справа, Скрипач слева, она — в центре помоста. С двух сторон, ограждая помост, тянулись к небу мощные арчинские сосны. В вечернем свете стволы их казались розоватыми. Сзади круто обрывался к реке песчаный берег. Впереди полукругом устроились зрители.
Вечерело. На небе можно было уже различить бледный серп месяца и одну-две звезды. Следом за Плясуньей на подмостки должны были выйти жонглеры с факелами, а за ними — актеры Овайля.
Плясунья топнула ногой по наспех сколоченному настилу, и в воздух поднялось маленькое облачко пыли и опилок. Вскинула над головой руки, и тотчас к шуму сосен присоединился иной звук — поначалу тихий, еле слышный, он набирал и набирал силу. Это пела флейта. Вступила скрипка. Маленький, сухонький человечек всем телом повторял движения смычка. Казалось, не он держит смычок в руке и водит по струнам, а оживший смычок завладел этими длинными белыми пальцами и заставляет их танцевать.
Подхваченная мелодией, полетела в танце Плясунья. Сейчас она была осенним листом. Лист медленно парил в недвижном воздухе и, едва коснувшись травы, взвивался вверх. Ветер швырял его из стороны в сторону, взметал к облакам и прибивал к земле. Лист покачивался на глади озера, бился, запутавшись, в ветвях кустарника и, вновь обретя свободу, летел, летел… Хлестал по ногам подол, трепетали широкие рукава, метались рыжие пряди, горели глаза, пылали щеки… И уже не ветер, а настоящий вихрь подхватил листок, помчал и закружил его и бросил на помост.
А вокруг толпились люди, кричали и хлопали в ладоши; и все тише звучала мелодия — нет, не мелодия, только ветер шумел в кронах деревьев…
Плясунья раскланялась и спрыгнула с подмостков. Кубарем скатилась к реке, скинула промокшее от пота платье, окунулась в воду, уже по-осеннему обжигающе холодную, вытерлась, переоделась и вновь вскарабкалась на откос. Казалось, она все проделала очень быстро, однако представление уже было в самом разгаре.
Она взобралась на передок фургона и устроилась там рядом с Флейтистом. В двух словах выспросила содержание пьесы, а потом выбранила Флейтиста за то, что он до сих пор не распряг лошадей. Тот отмахнулся — успеется. Зрелище захватило его целиком.
В основу пьесы легло вычитанное грамотеем Овайлем в хрониках славного города Арча сказание об оборотне.
— Конечно, пришлось потрудиться, переделать, — заметил Овайль перед началом представления; заметил как бы между прочим, со скромным достоинством давая понять, что автором пьесы является он сам.
На подмостках стояли двое. Охотник — как окрестила Плясунья персонаж в зеленом одеянии, с луком за плечами и колчаном у пояса. Второй — в темном плаще, безоружный — походил на работника с богатого двора. Как поняла Плясунья, они случайно встретились в лесу и теперь брели вместе по дороге, обмениваясь новостями.
— Кого я только за это время не повидал, — говорил работник, ходивший из деревни в деревню в поисках новых хозяев. — Сначала у пастухов ютился. Отродясь подобных грязнуль и оборванцев не знал. С ними и сидеть-то рядом противно…
Охотник взглянул на попутчика удивленно и неодобрительно.
— Они тебя кормили, — сдержанно промолвил он.
— Подумаешь, велика заслуга. Стадо чужое — чего молока не надоить?
— И хлебом, верно, делились?
— У них лишний был, сами говорили.
— У пастухов? Лишний? Ой ли? Могли сами съесть, а не чужаку отдавать. По доброте делились.
— Потом рыцарей встретил. День с ними путешествовал, едва выдержал. Одно знали — доблестью хвалиться. А в лес въехали — примолкли, по сторонам поглядывали да при малейшем шорохе за мечи хватались. Стоило про оборотня упомянуть, трястись начинали — доспехи звенели.
— Все же они взяли тебя под защиту.
Работник фыркнул:
— Нуждался я в их защите! Сами позвали — чтоб было перед кем покрасоваться.
— Конечно, — усмехнулся охотник. — Забот не хватало — такую обузу с собой тащить. Тебя пожалели.
— А монахи… — начал работник. — Скряги из скряг.
И пошел, и пошел. О ком бы ни упоминал, с языка срывалась одна брань. Те — трусы, а те — лжецы; те — простаки, а те — хитрецы…
Ярко полыхал добрый десяток факелов; в круг света попадали не только подмостки, но и шершавые стволы вплотную подступавших деревьев, внимательные лица зрителей.
Плясунья воздала Овайлю должное. Его актеры были превосходны. Работник не только хаял встречных, но еще и передразнивал их весьма умело. Сумел передать старческое дрожание рук пастуха, отломившего хлеб; затвердевшие на рукояти меча пальцы рыцаря. Ловко изобразил утиную, вперевалочку, походку дородного монаха.
Плясунья не выдержала, засмеялась, и из зрительских рядов плеснул смех, но вскоре смолк. Кривлянье работника становилось все безобразнее, речь все грубее.
Флейтист толкнул локтем Плясунью:
— Вылитый Шорк!
Она обернулась и закивала. Поежилась, вспомнив, какой ненавистью обдал их Шорк перед уходом. Казалось бы, прискучило актерское ремесло — ступай на все четыре стороны, путь свободен. Нет, Шорк повел себя так, словно само существование актерского ремесла являлось для него смертельной обидой. И они, хранящие верность призванию, — смертельными врагами. Каких только гадостей он не нашептывал им друг о друге и каких только оскорблений не бросил в лицо. Плясунья тогда долго дивилась: если и впрямь думал о них подобное, как мог прожить бок о бок несколько лет? И как вообще мог жить человек, имея вместо сердца клубок червей?
Тот же вопрос занимал в пьесе и охотника.
— Слушай, нельзя же так! — воскликнул он, обращаясь к спутнику. — Как ты живешь, если для тебя весь мир черной краской вымазан? Ни о ком доброго слова. Не по-человечески это. Не по-человечески…
И спутник его преобразился. Темный плащ упал с плеч. В свете факелов заблестел обтягивающий тело волчий мех. Руки, спрятанные под плащом, метнулись к горлу охотника. Сверкнули длинные когти. Охотник выхватил их колчана стрелу, и по тому, как заблистал ее наконечник, зрители поняли, что изготовлена стрела была из чистого серебра. С такой только и ходят на оборотня. Оборотень бросился прочь. Охотник — за ним. Под одобрительные крики зрителей они исчезли с подмостков.
Следующее действие происходило в королевском замке. Облаченный в пурпур монарх восседал на троне. Монарх заговорил, и голос его был глубок и грозен. Да только, странное дело, речи его казались прямым повторением речей оборотня. Для него тоже не существовало на свете добрых людей. О ком бы монарх ни упоминал, чувствовалось — человек ему глубоко ненавистен. Точь-в-точь подражая манерам оборотня и его словам, осыпал король бранью своих приближенных. Речи его становились все разнузданнее. А когда не хватило слов, на помощь пришли жесты — дикие, яростные. Он гримасничал и дергался, словно в корчах.
И вдруг за спиной его выросла черная тень. Казалось, она повторяет движения монарха. Приглядевшись, Плясунья поняла, что все происходит наоборот. Монарх, сам того не замечая, повторял безобразные, хищные жесты тени. Холодок пробежал по спине Плясуньи.
Слишком много знала она об актерском ремесле, чтобы счесть зрелище пустым развлечением. Мол, то, что происходит в сказочном королевстве, нас не касается. Давно усвоила: если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов.
Неужели Артур превратился в существо, ненавидящее всех и вся? Неужто за его спиной выросла черная тень? Так что же будет с остальными людьми? Если опасна одна встреча с оборотнем, что случится, если оборотень окажется правителем целого королевства? Что произойдет в этом королевстве? И Плясунья сама себе ответила. Сведут леса под корень. Разорят крестьян и ремесленников. По дорогам побредут толпы нищих. Торговцы набьют мешки золотом. Потянутся к небесам стены и башни замков приспешников оборотня. В городах воссядут чужеземные наместники, верша свой суд и управу. Перессорятся владетельные сеньоры, разорвут на клочки королевство. Но хуже всего другое. Народ, признавший над собой власть оборотня, станет поклоняться тому, чему поклоняется оборотень. Ценить то, что ценит оборотень. Старая, много раз повторенная истина. Тот, кто деньгами и властью дорожит больше, нежели свободой и призванием, рано или поздно сам превратится в оборотня.
«И Артур… Нет!» — Плясунья замотала головой. Она не хотела этому верить. Страшась посмотреть на короля на подмостках, обвела взглядом зрителей.
Во время первого действия люди смеялись и негодовали, обменивались замечаниями. Сейчас над обрывом повисла мертвая тишина. Напряженные позы, расширенные глаза. И в глазах — сквозь страх — радость. Радость понимания. Как бывает, когда кто-то другой осмеливается высказать то, что сам чувствуешь. Плясунья увидела Овайля. Сцепив пальцы, подавшись вперед, он переживал каждое слово своих актеров, каждый их жест: сумеют ли донести выстраданное?
В следующий миг тишина взорвалась криками. Из темноты прямо на зрителей ринулись черные фигуры. Они вылетали в круг факельного света, и тогда начинали блестеть доспехи. Раздавая мечами удары плашмя, стражники разгоняли толпу. Завизжали женщины. Но, перекрывая визг, чей-то молодой сильный голос закричал актерам: «Браво!» Крик подхватили. Разбегаясь, увертываясь от ударов, зрители кричали: «Браво!»
— Бежим! — заверещала Плясунья.
Вышедший из оцепенения Флейтист хлестнул лошадей, швырнул вожжи Плясунье и мощным рывком втянул в фургон маленького Скрипача. Снова перехватил вожжи у Плясуньи, даже не успевшей их разобрать, взмахнул кнутом, и фургон полетел по дороге вдоль обрыва.
Обернувшись, Плясунья увидела, как величественный Овайль выступил вперед, пытаясь что-то сказать. Его сбили с ног, и в следующий миг запылали подмостки.
Большая часть стражников погнала жителей к городу, но несколько всадников отделились и помчались вслед за фургончиком. Они были еще далеко, но стремительно приближались. Не вызывало сомнений, что актеров настигнут.
— В лес! — закричала насмерть перепуганная Плясунья. — Сворачивай в лес!
Фургон вылетел на мост. Загрохотали по деревянному настилу копыта. Флейтист настегивал лошадей. Животным передался страх людей, и, обезумев, они мчались с невиданной скоростью. Стражники достигли моста, когда фургон катился уже по опушке. Плясунья поминутно оглядывалась. Как длинна просека, как тянется редколесье. Их настигнут прежде, чем чаща укроет. Под колесами хрустели кучи хвороста, брошенные лесорубами. Фургон вилял из стороны в сторону. Промелькнула развилка. Верхняя дорога была разбита. Флейтист направил фургон в низину, откуда серыми пластами поднимался туман. Фургон запрыгал по ухабам, вскоре под колесами захлюпала вода. Внезапно фургон накренился и остановился.
— Завязли, — шепотом, боясь поверить, сказала Плясунья.
Они спрыгнули наземь и тотчас, кто по щиколотку, кто по колено, погрузились в грязь.
— Ты завез нас в болото!
Прислушались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Ты готова? — Откинув плотную кожаную занавеску, в фургончик заглянул Флейтист.
— Не хочу танцевать.
Ее одолевала злость на жителей Арча, не сумевших отстоять леса.
Флейтист ступил на подножку. Он был высок, головой касался крыши, и широк в плечах, так что когда шагнул внутрь — в фургончике сразу стало тесно. Флейтист стоял подбоченившись и сверху вниз сердито смотрел на Плясунью, а она — на него, с некоторой робостью, догадываясь: сказала что-то не то.
— Правильно, зло так и пойдет расходиться кругами. Тот, кто убивает красоту, будет доволен. Он и хочет, чтобы у тебя опустились руки. Лесорубы лишили жителей Арча леса, ты оставишь их без праздника… Нет, ты должна танцевать — вопреки всему. Танцевать, хотя бы у тебя сердце рвалось на части… Хотя бы все вокруг было охвачено огнем! — Он поднес к губам флейту и взял несколько нот. — Нам не под силу прогнать лесорубов. Так давай делать, что можем. Кинув людям в лицо слова ненависти, вызовешь скорее всего ответную ненависть. Разве ты этого хочешь? Попытайся воззвать к их сердцам, растрогать..
— Как?
— Как умеешь. Танцем.
— Идем, — сказала Плясунья.
От реки тянуло холодом, но Плясунья знала, что уже через несколько мгновений ей будет жарко. Флейтист стал справа, Скрипач слева, она — в центре помоста. С двух сторон, ограждая помост, тянулись к небу мощные арчинские сосны. В вечернем свете стволы их казались розоватыми. Сзади круто обрывался к реке песчаный берег. Впереди полукругом устроились зрители.
Вечерело. На небе можно было уже различить бледный серп месяца и одну-две звезды. Следом за Плясуньей на подмостки должны были выйти жонглеры с факелами, а за ними — актеры Овайля.
Плясунья топнула ногой по наспех сколоченному настилу, и в воздух поднялось маленькое облачко пыли и опилок. Вскинула над головой руки, и тотчас к шуму сосен присоединился иной звук — поначалу тихий, еле слышный, он набирал и набирал силу. Это пела флейта. Вступила скрипка. Маленький, сухонький человечек всем телом повторял движения смычка. Казалось, не он держит смычок в руке и водит по струнам, а оживший смычок завладел этими длинными белыми пальцами и заставляет их танцевать.
Подхваченная мелодией, полетела в танце Плясунья. Сейчас она была осенним листом. Лист медленно парил в недвижном воздухе и, едва коснувшись травы, взвивался вверх. Ветер швырял его из стороны в сторону, взметал к облакам и прибивал к земле. Лист покачивался на глади озера, бился, запутавшись, в ветвях кустарника и, вновь обретя свободу, летел, летел… Хлестал по ногам подол, трепетали широкие рукава, метались рыжие пряди, горели глаза, пылали щеки… И уже не ветер, а настоящий вихрь подхватил листок, помчал и закружил его и бросил на помост.
А вокруг толпились люди, кричали и хлопали в ладоши; и все тише звучала мелодия — нет, не мелодия, только ветер шумел в кронах деревьев…
Плясунья раскланялась и спрыгнула с подмостков. Кубарем скатилась к реке, скинула промокшее от пота платье, окунулась в воду, уже по-осеннему обжигающе холодную, вытерлась, переоделась и вновь вскарабкалась на откос. Казалось, она все проделала очень быстро, однако представление уже было в самом разгаре.
Она взобралась на передок фургона и устроилась там рядом с Флейтистом. В двух словах выспросила содержание пьесы, а потом выбранила Флейтиста за то, что он до сих пор не распряг лошадей. Тот отмахнулся — успеется. Зрелище захватило его целиком.
В основу пьесы легло вычитанное грамотеем Овайлем в хрониках славного города Арча сказание об оборотне.
— Конечно, пришлось потрудиться, переделать, — заметил Овайль перед началом представления; заметил как бы между прочим, со скромным достоинством давая понять, что автором пьесы является он сам.
На подмостках стояли двое. Охотник — как окрестила Плясунья персонаж в зеленом одеянии, с луком за плечами и колчаном у пояса. Второй — в темном плаще, безоружный — походил на работника с богатого двора. Как поняла Плясунья, они случайно встретились в лесу и теперь брели вместе по дороге, обмениваясь новостями.
— Кого я только за это время не повидал, — говорил работник, ходивший из деревни в деревню в поисках новых хозяев. — Сначала у пастухов ютился. Отродясь подобных грязнуль и оборванцев не знал. С ними и сидеть-то рядом противно…
Охотник взглянул на попутчика удивленно и неодобрительно.
— Они тебя кормили, — сдержанно промолвил он.
— Подумаешь, велика заслуга. Стадо чужое — чего молока не надоить?
— И хлебом, верно, делились?
— У них лишний был, сами говорили.
— У пастухов? Лишний? Ой ли? Могли сами съесть, а не чужаку отдавать. По доброте делились.
— Потом рыцарей встретил. День с ними путешествовал, едва выдержал. Одно знали — доблестью хвалиться. А в лес въехали — примолкли, по сторонам поглядывали да при малейшем шорохе за мечи хватались. Стоило про оборотня упомянуть, трястись начинали — доспехи звенели.
— Все же они взяли тебя под защиту.
Работник фыркнул:
— Нуждался я в их защите! Сами позвали — чтоб было перед кем покрасоваться.
— Конечно, — усмехнулся охотник. — Забот не хватало — такую обузу с собой тащить. Тебя пожалели.
— А монахи… — начал работник. — Скряги из скряг.
И пошел, и пошел. О ком бы ни упоминал, с языка срывалась одна брань. Те — трусы, а те — лжецы; те — простаки, а те — хитрецы…
Ярко полыхал добрый десяток факелов; в круг света попадали не только подмостки, но и шершавые стволы вплотную подступавших деревьев, внимательные лица зрителей.
Плясунья воздала Овайлю должное. Его актеры были превосходны. Работник не только хаял встречных, но еще и передразнивал их весьма умело. Сумел передать старческое дрожание рук пастуха, отломившего хлеб; затвердевшие на рукояти меча пальцы рыцаря. Ловко изобразил утиную, вперевалочку, походку дородного монаха.
Плясунья не выдержала, засмеялась, и из зрительских рядов плеснул смех, но вскоре смолк. Кривлянье работника становилось все безобразнее, речь все грубее.
Флейтист толкнул локтем Плясунью:
— Вылитый Шорк!
Она обернулась и закивала. Поежилась, вспомнив, какой ненавистью обдал их Шорк перед уходом. Казалось бы, прискучило актерское ремесло — ступай на все четыре стороны, путь свободен. Нет, Шорк повел себя так, словно само существование актерского ремесла являлось для него смертельной обидой. И они, хранящие верность призванию, — смертельными врагами. Каких только гадостей он не нашептывал им друг о друге и каких только оскорблений не бросил в лицо. Плясунья тогда долго дивилась: если и впрямь думал о них подобное, как мог прожить бок о бок несколько лет? И как вообще мог жить человек, имея вместо сердца клубок червей?
Тот же вопрос занимал в пьесе и охотника.
— Слушай, нельзя же так! — воскликнул он, обращаясь к спутнику. — Как ты живешь, если для тебя весь мир черной краской вымазан? Ни о ком доброго слова. Не по-человечески это. Не по-человечески…
И спутник его преобразился. Темный плащ упал с плеч. В свете факелов заблестел обтягивающий тело волчий мех. Руки, спрятанные под плащом, метнулись к горлу охотника. Сверкнули длинные когти. Охотник выхватил их колчана стрелу, и по тому, как заблистал ее наконечник, зрители поняли, что изготовлена стрела была из чистого серебра. С такой только и ходят на оборотня. Оборотень бросился прочь. Охотник — за ним. Под одобрительные крики зрителей они исчезли с подмостков.
Следующее действие происходило в королевском замке. Облаченный в пурпур монарх восседал на троне. Монарх заговорил, и голос его был глубок и грозен. Да только, странное дело, речи его казались прямым повторением речей оборотня. Для него тоже не существовало на свете добрых людей. О ком бы монарх ни упоминал, чувствовалось — человек ему глубоко ненавистен. Точь-в-точь подражая манерам оборотня и его словам, осыпал король бранью своих приближенных. Речи его становились все разнузданнее. А когда не хватило слов, на помощь пришли жесты — дикие, яростные. Он гримасничал и дергался, словно в корчах.
И вдруг за спиной его выросла черная тень. Казалось, она повторяет движения монарха. Приглядевшись, Плясунья поняла, что все происходит наоборот. Монарх, сам того не замечая, повторял безобразные, хищные жесты тени. Холодок пробежал по спине Плясуньи.
Слишком много знала она об актерском ремесле, чтобы счесть зрелище пустым развлечением. Мол, то, что происходит в сказочном королевстве, нас не касается. Давно усвоила: если пьеса действительно хороша, сказанное в ней будет верно для любых времен и народов.
Неужели Артур превратился в существо, ненавидящее всех и вся? Неужто за его спиной выросла черная тень? Так что же будет с остальными людьми? Если опасна одна встреча с оборотнем, что случится, если оборотень окажется правителем целого королевства? Что произойдет в этом королевстве? И Плясунья сама себе ответила. Сведут леса под корень. Разорят крестьян и ремесленников. По дорогам побредут толпы нищих. Торговцы набьют мешки золотом. Потянутся к небесам стены и башни замков приспешников оборотня. В городах воссядут чужеземные наместники, верша свой суд и управу. Перессорятся владетельные сеньоры, разорвут на клочки королевство. Но хуже всего другое. Народ, признавший над собой власть оборотня, станет поклоняться тому, чему поклоняется оборотень. Ценить то, что ценит оборотень. Старая, много раз повторенная истина. Тот, кто деньгами и властью дорожит больше, нежели свободой и призванием, рано или поздно сам превратится в оборотня.
«И Артур… Нет!» — Плясунья замотала головой. Она не хотела этому верить. Страшась посмотреть на короля на подмостках, обвела взглядом зрителей.
Во время первого действия люди смеялись и негодовали, обменивались замечаниями. Сейчас над обрывом повисла мертвая тишина. Напряженные позы, расширенные глаза. И в глазах — сквозь страх — радость. Радость понимания. Как бывает, когда кто-то другой осмеливается высказать то, что сам чувствуешь. Плясунья увидела Овайля. Сцепив пальцы, подавшись вперед, он переживал каждое слово своих актеров, каждый их жест: сумеют ли донести выстраданное?
В следующий миг тишина взорвалась криками. Из темноты прямо на зрителей ринулись черные фигуры. Они вылетали в круг факельного света, и тогда начинали блестеть доспехи. Раздавая мечами удары плашмя, стражники разгоняли толпу. Завизжали женщины. Но, перекрывая визг, чей-то молодой сильный голос закричал актерам: «Браво!» Крик подхватили. Разбегаясь, увертываясь от ударов, зрители кричали: «Браво!»
— Бежим! — заверещала Плясунья.
Вышедший из оцепенения Флейтист хлестнул лошадей, швырнул вожжи Плясунье и мощным рывком втянул в фургон маленького Скрипача. Снова перехватил вожжи у Плясуньи, даже не успевшей их разобрать, взмахнул кнутом, и фургон полетел по дороге вдоль обрыва.
Обернувшись, Плясунья увидела, как величественный Овайль выступил вперед, пытаясь что-то сказать. Его сбили с ног, и в следующий миг запылали подмостки.
Большая часть стражников погнала жителей к городу, но несколько всадников отделились и помчались вслед за фургончиком. Они были еще далеко, но стремительно приближались. Не вызывало сомнений, что актеров настигнут.
— В лес! — закричала насмерть перепуганная Плясунья. — Сворачивай в лес!
Фургон вылетел на мост. Загрохотали по деревянному настилу копыта. Флейтист настегивал лошадей. Животным передался страх людей, и, обезумев, они мчались с невиданной скоростью. Стражники достигли моста, когда фургон катился уже по опушке. Плясунья поминутно оглядывалась. Как длинна просека, как тянется редколесье. Их настигнут прежде, чем чаща укроет. Под колесами хрустели кучи хвороста, брошенные лесорубами. Фургон вилял из стороны в сторону. Промелькнула развилка. Верхняя дорога была разбита. Флейтист направил фургон в низину, откуда серыми пластами поднимался туман. Фургон запрыгал по ухабам, вскоре под колесами захлюпала вода. Внезапно фургон накренился и остановился.
— Завязли, — шепотом, боясь поверить, сказала Плясунья.
Они спрыгнули наземь и тотчас, кто по щиколотку, кто по колено, погрузились в грязь.
— Ты завез нас в болото!
Прислушались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71