Что бы ни вращало мою модель сегодня, я совершенно убеждена: согласно замыслу, она должна вращаться сама по себе.
— Сама по себе, — с сомнением повторил Смоки.
— Хотя ей бы не следовало. Наверное, потому, что это не те небеса. Моя модель изображает небесную сферу, где планеты всегда перемещались не сами собой, а по чьей-нибудь воле: ангелов или богов. А ваша небесная сфера новая, ньютоновская, самодвижущаяся, сама заводится и вечно тикает. Наверное, она как раз движется сама по себе.
Смоки вытаращил глаза.
— Там есть машина, которая, как будто, должна служить двигателем. Но ей самой необходима энергия. Нужен толчок.
Что ж, если она однажды правильно пущена в ход… Я имею в виду, если она движется так же, как звезды, они ведь не останавливаются, так ведь? Их движение вечно. — Странный огонек забрезжил в глазах Смоки. Хоксквилл он показался схожим с болью. Нужно было закрывать тему. Полузнайство. Если бы Хоксквилл не чувствовала, что Смоки не имеет ни малейшего отношения к плану, предложенному его родней (Хоксквилл не намеревалась содействовать его осуществлению), она бы не добавила: — Вы вполне можете поменять их местами, мистер Барнабл. Двигатель и деталь, которую он приводит в движение. У звезд имеются излишки энергии.
Она схватила чашки с кофе, сунула их под нос Смоки, когда он протянул руку, чтобы ее удержать, кивнула и скрылась. Ответить на его вероятный следующий вопрос значило бы нарушить давнюю клятву. Но она стремилась ему помочь. Ей почему-то хотелось завести здесь союзника. Блуждая по коридорам (она не туда свернула на выходе из столовой), Хоксквилл заметила Смоки, спешившего вверх по лестнице, и понадеялась, что не зря дала ему толчок.
Но куда же ее занесло? Хоксквилл осмотрелась, заглянула в один конец коридора, в другой. Кофе остывал в чашках. Где-то слышался гул голосов.
Поворот, узел, откуда открывается вид одновременно на несколько путей, Перспектива. Ни в одном из ее домов памяти не было столько наложений, такого множества коридоров, пространств, объединявших в себе два разных пространства, не было путаницы, созданной с подобной точностью. Хоксквилл чувствовала, как поднимаются вокруг нее стены этого дома — мечты Джона, замка Вайолет, высокого, многокомнатного. Он овладел ее умом, словно в самом деле был составлен из воспоминаний. Она видела (этот дом придал ее зрению устрашающую ясность), что, будь он домом ее памяти, все ее выводы были бы совсем иными, решительно и совершенно иными.
В эту ночь она сидела среди них с улыбкой и вежливо выслушивала их речи, как будто ее допустили по ошибке на чужую церковную службу. Она одновременно была смущена искренностью окружающих и держалась в стороне от эмоций, радуясь, что их не разделяет, хотя, вероятно, чувствовать себя исключенной было слегка обидно. Их простой взгляд на вещи забавлял ее. Но тем временем дом вокруг них стоял тот же, что сейчас вокруг нее, — огромный, мрачный, уверенный и нетерпеливый; дом говорил, что это не так, совсем не так. Он говорил (а Хоксквилл умела слушать голоса домов, это было главным ее умением и большим искусством, и она удивлялась лишь тому, почему так долго оставалась глухой к его гулкому голосу) — итак, он говорил, что не они, Дринкуотеры и Барнаблы и иже с ними, чересчур просто смотрят на вещи. Хоксквилл думала, что большие карты, которыми они играли, попали к ним случайно, наподобие Грааля, помещенного, забавы ради, среди обычных чашек для питья, — историческая случайность. Но дом не верил в случайности, дом говорил, что Хоксквилл ошиблась, вновь ошиблась, теперь уже в последний раз. Это было сравнимо с посещением скромной церкви, где, среди самых заурядных прихожан, распевавших банальные гимны, ее, сидевшую поодаль, переполняло вполне реальное, грозное ощущение чуда, благодати, и она трепетала от страха и протеста. Она не могла так ужасно ошибиться, разум отказывался в это верить. Реальность обернется сном, обрушится, и пробуждение наступит в некоем мире, некоем доме, таком странном и таком новом…
Хоксквилл услышала, что ее зовет Дейли Элис. Голос доносился не оттуда, откуда она ожидала. На блюдцах, которые Хоксквилл по-прежнему держала в руках, тихонько зазвякали кофейные чашки. Овладев собой, она сумела вывернуться из путаницы воображаемой гостиной.
— Вы ведь останетесь на ночь, Ариэл? — спрашивала Элис. — Мы приготовили воображаемую спальню и…
— Нет, — ответила Хоксквилл. Застав Мардж в том же кресле, она отдала ей кофе. Та рассеянно взяла чашку, и Хоксквилл показалось, что она плачет или плакала, но, может, у нее просто слезились от старости глаза, — Нет, вы очень любезны, но мне нужно ехать. Я должна поспеть к поезду. Это к северу отсюда. Я бы сейчас уже сидела в вагоне, но сумела сперва вырваться к вам.
— Ну а если вы…
— Нет. Это президентский поезд. Знаете, состав, обслуживающий важных особ. Президент совершает очередную поездку. Не понимаю, зачем он это затеял. В него или стреляют, или не слушают. И все же.
Гости тянулись к выходу, надевали на себя тяжелые пальто и шапки с ушами. Многие останавливались потолковать с Софи, и Хоксквилл заметила, что один старик тоже плакал, и Софи обняла его.
— Значит, они все пойдут? — спросила она Элис.
— Наверное. Большинство. Поживем — увидим, так ведь?
Обнаружив в ее ясных карих глазах безмятежную уверенность в том, что они союзники, Хоксквилл отвела взгляд, опасаясь тоже забормотать сквозь слезы что-то невнятное.
— Сумочка, — сказала она. — Осталось разыскать сумочку, а потом мне нужно будет уйти. Нужно.
Двойная гостиная, где состоялась встреча, опустела, лишь в углу неясно маячила фигура старой женщины, которая, как заводная игрушка, крохотными глотками прихлебывала кофе. Хоксквилл взяла свою сумочку. Потом она увидела карты, все так же разбросанные под лампой.
Конец их истории. Но не ее. Во всяком случае, насколько это от нее зависит.
Хоксквилл быстро осмотрелась. От передней двери доносились голоса Элис и Софи, прощавшихся с гостями. Веки Мардж были опушены. Едва ли думая о том, что делает, Хоксквилл повернулась спиной к Мардж, раскрыла сумочку и смахнула туда карты. Когда она их коснулась, кончики пальцев обожгло как льдом. Хоксквилл захлопнула сумочку и направилась к выходу. У двери гостиной стояла Элис и смотрела на нее.
— Ну, до свиданья, — поспешно кинула Хоксквилл. Ее оледеневшее сердце громко колотилось. Она чувствовала себя такой же беспомощной, как испорченный ребенок, который закатил истерику и даже в руках у взрослого не может остановиться.
— До свиданья. — Элис посторонилась, чтобы ее пропустить. — Удачи с президентом. Скоро увидимся.
Хоксквилл не подняла веки, так как знала, что увидит в глазах Элис свое преступление и нечто другое, еще более неприятное. Путь для бегства существовал, не мог не существовать. Если его не поможет отыскать разум, тогда поможет сила. А о чем-нибудь кроме бегства было уже поздно думать.
Это слишком просто
Дейли Элис и Софи, стоя у парадной двери, наблюдали, как Хоксквилл поспешно, словно за ней кто-то гнался, забралась в автомобиль и на полную просто мощность запустила мотор. Автомобиль рванулся, как жеребец, и полетел мимо каменных воротных столбов навстречу ночи и туману.
— На поезд опаздывает, — заметила Элис.
— Как ты думаешь, она все же пойдет?
— Пойдет. Непременно.
Повернувшись к ночи спиной, сестры закрыли дверь.
— Но Оберон, — сказала Софи. — Оберон и Джордж…
— Все в порядке, Софи.
— Но…
— Софи. Не посидишь ли со мной немного? Я не хочу спать.
Элис не казалась взволнованной, она улыбалась, но Софи расслышала в ее словах мольбу и даже страх. Она ответила:
— Конечно, Элис.
— Как насчет библиотеки? — спросила Элис. — Туда никто не придет.
— Ладно. — Софи последовала за Элис в большую темную комнату. Взятыми из кухни спичками Элис зажгла единственную лампу и прикрутила фитиль. В тумане за окном различались как будто тусклые огоньки, но больше ничего не было видно. — Элис?
Элис, казалось, пробудилась от мыслей и обернулась к сестре.
— Элис, ты знала заранее все, что я собиралась сказать?
— Да, большую часть, наверное.
— Правда? И как давно ты догадалась?
— Не знаю. В общем-то… — Элис неспешно села на кончик длинного кожаного дивана «честерфилд». — В общем-то, наверное, я всегда это знала, а со временем все только прояснялось. Кроме тех дней…
— Каких?
— Когда все запуталось. Когда… когда дела пошли не так, как ты предсказывала, а скорее наоборот. Когда мы, казалось, всего этого лишились.
Софи отвернулась, хотя в голосе сестры не прозвучало ни тени упрека, а только глубокая задумчивость. Она понимала, о каких днях говорит Элис, и огорчалась тому, что по ее вине сестра хотя бы на день, даже на один час, утратила уверенность. И это было так давно!
— Но зато потом, когда вещи вновь как будто обрели смысл, он оказался еще глубже, чем прежде. Было смешно вспоминать, как когда-то тебя одолевали сомнения и ты была такой дурочкой. Правда? Так все и происходило?
— Не знаю.
— Садись. С тобой разве было не так?
— Нет. — Софи села рядом с Элис, и та закутала себя и сестру в пестрый шерстяной плед, который связала Тейси: в неотапливаемой комнате было зябко. — Я думаю, со времен моего детства эта тайна все больше теряла смысл. — После долгих лет молчания говорить об этом было нелегко. Когда-то, много лет назад, сестры болтали на эту тему без конца, не заботясь о смысле, смешивая то, что знали, со своими снами и играми. Они нисколько не сомневались в том, как ее понимать, потому что не проводили различия между нею и своими желаниями, ради удобства, ради приключений, ради чуда. Ни с того ни с сего Софи посетило воспоминание, живое и цельное, как реальность: она и Элис, обнаженные, вместе с дядей Обероном стоят на опушке леса. Все подобные воспоминания, собственно говоря, были вытеснены фотографиями, которые сделал Оберон, — изысканно бледными и статичными, и потому Софи задохнулась, вновь увидев картину во всей полноте: жара, ясность и чудо, глубоко реальное лето детства. — Если мы знали, то почему тогда не могли уйти? Ведь это было бы так просто?
Элис сжала под пледом ее ладонь.
— Мы могли. Могли в любую минуту. Когда мы ушли, о том идет речь в Повести. — Немного помолчав, она добавила: — Но это не будет просто. — Ее слова встревожили Софи, и она крепче сжала руку сестры. — Софи, ты назвала день летнего солнцестояния.
— Да.
— Но… все нормально. Только мне нужно отправиться раньше.
Не выпуская руку сестры, Софи испуганно оторвала голову от дивана.
— Что? — спросила она.
— Мне нужно отправиться раньше, — повторила Элис. — Она взглянула на Софи и отвела глаза. Софи знала, что значит этот взгляд: Элис говорила о том, что ей было известно давно, но держалось в секрете.
— Когда? — едва выговорила Софи.
— Теперь.
— Нет.
— Ночью или этим утром. Потому я и попросила тебя посидеть со мной, ведь…
— Но почему?
— Не могу сказать, Софи.
— Нет, Элис, нет, все же…
— Все нормально, Соф. — Элис улыбнулась, глядя на расстроенное лицо сестры. — Мы пойдем туда все, все до одного, только я должна отправиться раньше. Только и всего.
Софи смотрела на сестру, и всем ее существом овладевала странная мысль, проникая в вытаращенные глаза, открытый рот, полость сердца. Мысль была настолько странная, что Софи, слышавшая ее от Лайлак, читавшая в картах и пересказывавшая ее родне, только сейчас до конца ей поверила.
— Так, значит, мы пойдем, — сказала она. Элис ответила чуть заметным кивком.
— Все это правда, — проговорила Софи. Сестра, спокойная (во всяком случае, не очень взволнованная) и ко всему готовая (по крайней мере, такой она казалась) росла и росла в глазах Софи. — Все правда.
— Да.
— Ох, Элис. — Столь выросшая Элис пугала ее. — Элис, прошу, не нужно. Подожди. Не уходи сейчас, не так рано…
— Я должна, — отвечала Элис.
— Но тогда я останусь… и все другие… — Софи откинула плед, встала и принялась просить стоя. — Нет, подожди, не уходи без меня.
— Я должна, Софи, потому что… Нет, не могу сказать: это слишком странно или слишком просто. Я должна пойти, потому что если я не пойду, идти будет некуда. И тебе, и всем другим.
— Не понимаю.
Элис чуть слышно рассмеялась. Ее смех можно было принять за рыдание.
— Я тоже пока не понимаю. Но. Скоро.
— Как же ты пойдешь, совсем одна?
Элис ничего не ответила, и Софи, раскаиваясь, прикусила себе губу. Мужество! Необъятная любовь, похожая на глубочайшую жалость, наполнила ее, и она снова взяла Элис за руку и села рядом. Где-то в доме часы пробили два или три, и каждый удар пронзил Софи как кинжалом.
— Ты боишься? — не смогла не спросить она.
— Посиди со мной чуть-чуть. До рассвета уже недалеко.
Где-то в верхнем этаже затопали тяжелые быстрые шаги. Сестры подняли взгляд. Кто-то прошел у них над головой, через холл, а потом начал проворно и шумно спускаться по лестнице. Элис стиснула ладонь сестры, и Софи поняла смысл ее жеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Сама по себе, — с сомнением повторил Смоки.
— Хотя ей бы не следовало. Наверное, потому, что это не те небеса. Моя модель изображает небесную сферу, где планеты всегда перемещались не сами собой, а по чьей-нибудь воле: ангелов или богов. А ваша небесная сфера новая, ньютоновская, самодвижущаяся, сама заводится и вечно тикает. Наверное, она как раз движется сама по себе.
Смоки вытаращил глаза.
— Там есть машина, которая, как будто, должна служить двигателем. Но ей самой необходима энергия. Нужен толчок.
Что ж, если она однажды правильно пущена в ход… Я имею в виду, если она движется так же, как звезды, они ведь не останавливаются, так ведь? Их движение вечно. — Странный огонек забрезжил в глазах Смоки. Хоксквилл он показался схожим с болью. Нужно было закрывать тему. Полузнайство. Если бы Хоксквилл не чувствовала, что Смоки не имеет ни малейшего отношения к плану, предложенному его родней (Хоксквилл не намеревалась содействовать его осуществлению), она бы не добавила: — Вы вполне можете поменять их местами, мистер Барнабл. Двигатель и деталь, которую он приводит в движение. У звезд имеются излишки энергии.
Она схватила чашки с кофе, сунула их под нос Смоки, когда он протянул руку, чтобы ее удержать, кивнула и скрылась. Ответить на его вероятный следующий вопрос значило бы нарушить давнюю клятву. Но она стремилась ему помочь. Ей почему-то хотелось завести здесь союзника. Блуждая по коридорам (она не туда свернула на выходе из столовой), Хоксквилл заметила Смоки, спешившего вверх по лестнице, и понадеялась, что не зря дала ему толчок.
Но куда же ее занесло? Хоксквилл осмотрелась, заглянула в один конец коридора, в другой. Кофе остывал в чашках. Где-то слышался гул голосов.
Поворот, узел, откуда открывается вид одновременно на несколько путей, Перспектива. Ни в одном из ее домов памяти не было столько наложений, такого множества коридоров, пространств, объединявших в себе два разных пространства, не было путаницы, созданной с подобной точностью. Хоксквилл чувствовала, как поднимаются вокруг нее стены этого дома — мечты Джона, замка Вайолет, высокого, многокомнатного. Он овладел ее умом, словно в самом деле был составлен из воспоминаний. Она видела (этот дом придал ее зрению устрашающую ясность), что, будь он домом ее памяти, все ее выводы были бы совсем иными, решительно и совершенно иными.
В эту ночь она сидела среди них с улыбкой и вежливо выслушивала их речи, как будто ее допустили по ошибке на чужую церковную службу. Она одновременно была смущена искренностью окружающих и держалась в стороне от эмоций, радуясь, что их не разделяет, хотя, вероятно, чувствовать себя исключенной было слегка обидно. Их простой взгляд на вещи забавлял ее. Но тем временем дом вокруг них стоял тот же, что сейчас вокруг нее, — огромный, мрачный, уверенный и нетерпеливый; дом говорил, что это не так, совсем не так. Он говорил (а Хоксквилл умела слушать голоса домов, это было главным ее умением и большим искусством, и она удивлялась лишь тому, почему так долго оставалась глухой к его гулкому голосу) — итак, он говорил, что не они, Дринкуотеры и Барнаблы и иже с ними, чересчур просто смотрят на вещи. Хоксквилл думала, что большие карты, которыми они играли, попали к ним случайно, наподобие Грааля, помещенного, забавы ради, среди обычных чашек для питья, — историческая случайность. Но дом не верил в случайности, дом говорил, что Хоксквилл ошиблась, вновь ошиблась, теперь уже в последний раз. Это было сравнимо с посещением скромной церкви, где, среди самых заурядных прихожан, распевавших банальные гимны, ее, сидевшую поодаль, переполняло вполне реальное, грозное ощущение чуда, благодати, и она трепетала от страха и протеста. Она не могла так ужасно ошибиться, разум отказывался в это верить. Реальность обернется сном, обрушится, и пробуждение наступит в некоем мире, некоем доме, таком странном и таком новом…
Хоксквилл услышала, что ее зовет Дейли Элис. Голос доносился не оттуда, откуда она ожидала. На блюдцах, которые Хоксквилл по-прежнему держала в руках, тихонько зазвякали кофейные чашки. Овладев собой, она сумела вывернуться из путаницы воображаемой гостиной.
— Вы ведь останетесь на ночь, Ариэл? — спрашивала Элис. — Мы приготовили воображаемую спальню и…
— Нет, — ответила Хоксквилл. Застав Мардж в том же кресле, она отдала ей кофе. Та рассеянно взяла чашку, и Хоксквилл показалось, что она плачет или плакала, но, может, у нее просто слезились от старости глаза, — Нет, вы очень любезны, но мне нужно ехать. Я должна поспеть к поезду. Это к северу отсюда. Я бы сейчас уже сидела в вагоне, но сумела сперва вырваться к вам.
— Ну а если вы…
— Нет. Это президентский поезд. Знаете, состав, обслуживающий важных особ. Президент совершает очередную поездку. Не понимаю, зачем он это затеял. В него или стреляют, или не слушают. И все же.
Гости тянулись к выходу, надевали на себя тяжелые пальто и шапки с ушами. Многие останавливались потолковать с Софи, и Хоксквилл заметила, что один старик тоже плакал, и Софи обняла его.
— Значит, они все пойдут? — спросила она Элис.
— Наверное. Большинство. Поживем — увидим, так ведь?
Обнаружив в ее ясных карих глазах безмятежную уверенность в том, что они союзники, Хоксквилл отвела взгляд, опасаясь тоже забормотать сквозь слезы что-то невнятное.
— Сумочка, — сказала она. — Осталось разыскать сумочку, а потом мне нужно будет уйти. Нужно.
Двойная гостиная, где состоялась встреча, опустела, лишь в углу неясно маячила фигура старой женщины, которая, как заводная игрушка, крохотными глотками прихлебывала кофе. Хоксквилл взяла свою сумочку. Потом она увидела карты, все так же разбросанные под лампой.
Конец их истории. Но не ее. Во всяком случае, насколько это от нее зависит.
Хоксквилл быстро осмотрелась. От передней двери доносились голоса Элис и Софи, прощавшихся с гостями. Веки Мардж были опушены. Едва ли думая о том, что делает, Хоксквилл повернулась спиной к Мардж, раскрыла сумочку и смахнула туда карты. Когда она их коснулась, кончики пальцев обожгло как льдом. Хоксквилл захлопнула сумочку и направилась к выходу. У двери гостиной стояла Элис и смотрела на нее.
— Ну, до свиданья, — поспешно кинула Хоксквилл. Ее оледеневшее сердце громко колотилось. Она чувствовала себя такой же беспомощной, как испорченный ребенок, который закатил истерику и даже в руках у взрослого не может остановиться.
— До свиданья. — Элис посторонилась, чтобы ее пропустить. — Удачи с президентом. Скоро увидимся.
Хоксквилл не подняла веки, так как знала, что увидит в глазах Элис свое преступление и нечто другое, еще более неприятное. Путь для бегства существовал, не мог не существовать. Если его не поможет отыскать разум, тогда поможет сила. А о чем-нибудь кроме бегства было уже поздно думать.
Это слишком просто
Дейли Элис и Софи, стоя у парадной двери, наблюдали, как Хоксквилл поспешно, словно за ней кто-то гнался, забралась в автомобиль и на полную просто мощность запустила мотор. Автомобиль рванулся, как жеребец, и полетел мимо каменных воротных столбов навстречу ночи и туману.
— На поезд опаздывает, — заметила Элис.
— Как ты думаешь, она все же пойдет?
— Пойдет. Непременно.
Повернувшись к ночи спиной, сестры закрыли дверь.
— Но Оберон, — сказала Софи. — Оберон и Джордж…
— Все в порядке, Софи.
— Но…
— Софи. Не посидишь ли со мной немного? Я не хочу спать.
Элис не казалась взволнованной, она улыбалась, но Софи расслышала в ее словах мольбу и даже страх. Она ответила:
— Конечно, Элис.
— Как насчет библиотеки? — спросила Элис. — Туда никто не придет.
— Ладно. — Софи последовала за Элис в большую темную комнату. Взятыми из кухни спичками Элис зажгла единственную лампу и прикрутила фитиль. В тумане за окном различались как будто тусклые огоньки, но больше ничего не было видно. — Элис?
Элис, казалось, пробудилась от мыслей и обернулась к сестре.
— Элис, ты знала заранее все, что я собиралась сказать?
— Да, большую часть, наверное.
— Правда? И как давно ты догадалась?
— Не знаю. В общем-то… — Элис неспешно села на кончик длинного кожаного дивана «честерфилд». — В общем-то, наверное, я всегда это знала, а со временем все только прояснялось. Кроме тех дней…
— Каких?
— Когда все запуталось. Когда… когда дела пошли не так, как ты предсказывала, а скорее наоборот. Когда мы, казалось, всего этого лишились.
Софи отвернулась, хотя в голосе сестры не прозвучало ни тени упрека, а только глубокая задумчивость. Она понимала, о каких днях говорит Элис, и огорчалась тому, что по ее вине сестра хотя бы на день, даже на один час, утратила уверенность. И это было так давно!
— Но зато потом, когда вещи вновь как будто обрели смысл, он оказался еще глубже, чем прежде. Было смешно вспоминать, как когда-то тебя одолевали сомнения и ты была такой дурочкой. Правда? Так все и происходило?
— Не знаю.
— Садись. С тобой разве было не так?
— Нет. — Софи села рядом с Элис, и та закутала себя и сестру в пестрый шерстяной плед, который связала Тейси: в неотапливаемой комнате было зябко. — Я думаю, со времен моего детства эта тайна все больше теряла смысл. — После долгих лет молчания говорить об этом было нелегко. Когда-то, много лет назад, сестры болтали на эту тему без конца, не заботясь о смысле, смешивая то, что знали, со своими снами и играми. Они нисколько не сомневались в том, как ее понимать, потому что не проводили различия между нею и своими желаниями, ради удобства, ради приключений, ради чуда. Ни с того ни с сего Софи посетило воспоминание, живое и цельное, как реальность: она и Элис, обнаженные, вместе с дядей Обероном стоят на опушке леса. Все подобные воспоминания, собственно говоря, были вытеснены фотографиями, которые сделал Оберон, — изысканно бледными и статичными, и потому Софи задохнулась, вновь увидев картину во всей полноте: жара, ясность и чудо, глубоко реальное лето детства. — Если мы знали, то почему тогда не могли уйти? Ведь это было бы так просто?
Элис сжала под пледом ее ладонь.
— Мы могли. Могли в любую минуту. Когда мы ушли, о том идет речь в Повести. — Немного помолчав, она добавила: — Но это не будет просто. — Ее слова встревожили Софи, и она крепче сжала руку сестры. — Софи, ты назвала день летнего солнцестояния.
— Да.
— Но… все нормально. Только мне нужно отправиться раньше.
Не выпуская руку сестры, Софи испуганно оторвала голову от дивана.
— Что? — спросила она.
— Мне нужно отправиться раньше, — повторила Элис. — Она взглянула на Софи и отвела глаза. Софи знала, что значит этот взгляд: Элис говорила о том, что ей было известно давно, но держалось в секрете.
— Когда? — едва выговорила Софи.
— Теперь.
— Нет.
— Ночью или этим утром. Потому я и попросила тебя посидеть со мной, ведь…
— Но почему?
— Не могу сказать, Софи.
— Нет, Элис, нет, все же…
— Все нормально, Соф. — Элис улыбнулась, глядя на расстроенное лицо сестры. — Мы пойдем туда все, все до одного, только я должна отправиться раньше. Только и всего.
Софи смотрела на сестру, и всем ее существом овладевала странная мысль, проникая в вытаращенные глаза, открытый рот, полость сердца. Мысль была настолько странная, что Софи, слышавшая ее от Лайлак, читавшая в картах и пересказывавшая ее родне, только сейчас до конца ей поверила.
— Так, значит, мы пойдем, — сказала она. Элис ответила чуть заметным кивком.
— Все это правда, — проговорила Софи. Сестра, спокойная (во всяком случае, не очень взволнованная) и ко всему готовая (по крайней мере, такой она казалась) росла и росла в глазах Софи. — Все правда.
— Да.
— Ох, Элис. — Столь выросшая Элис пугала ее. — Элис, прошу, не нужно. Подожди. Не уходи сейчас, не так рано…
— Я должна, — отвечала Элис.
— Но тогда я останусь… и все другие… — Софи откинула плед, встала и принялась просить стоя. — Нет, подожди, не уходи без меня.
— Я должна, Софи, потому что… Нет, не могу сказать: это слишком странно или слишком просто. Я должна пойти, потому что если я не пойду, идти будет некуда. И тебе, и всем другим.
— Не понимаю.
Элис чуть слышно рассмеялась. Ее смех можно было принять за рыдание.
— Я тоже пока не понимаю. Но. Скоро.
— Как же ты пойдешь, совсем одна?
Элис ничего не ответила, и Софи, раскаиваясь, прикусила себе губу. Мужество! Необъятная любовь, похожая на глубочайшую жалость, наполнила ее, и она снова взяла Элис за руку и села рядом. Где-то в доме часы пробили два или три, и каждый удар пронзил Софи как кинжалом.
— Ты боишься? — не смогла не спросить она.
— Посиди со мной чуть-чуть. До рассвета уже недалеко.
Где-то в верхнем этаже затопали тяжелые быстрые шаги. Сестры подняли взгляд. Кто-то прошел у них над головой, через холл, а потом начал проворно и шумно спускаться по лестнице. Элис стиснула ладонь сестры, и Софи поняла смысл ее жеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108