Он был просто нищим по сравнению с богатством Тысячи Храмов. По сравнению с богатством Майтанета.
С тех пор как Ахкеймион узнал о гибели Инрау, он ходил как в тумане, внутренне съежившись, точно в детстве, когда отец, бывало, велит ему принести старую веревку, которой его порол. «Неси веревку!» – проскрежещет безжалостный голос, и начнется ужасный ритуал: губы дрожат, руки трясутся, сжимая жесткую пеньку…
Если Инрау в самом деле совершил самоубийство, значит, убил его он, Ахкеймион.
«Принеси веревку, Акка! Неси сейчас же!»
Когда Завет повелел ему отправиться в Момемн и присоединиться к Священному воинству, он вздохнул с облегчением. Лишившись Инрау, Наутцера и прочие члены Кворума оставили свои неопределенные надежды проникнуть в Тысячу Храмов. Теперь они снова хотели, чтобы он следил за Багряными Шпилями. Эта ситуация казалась ему жестокой насмешкой, однако Ахкеймион не стал спорить. Пришла пора двигаться дальше. Сумна только подтверждала тот вывод, которого Ахкеймион не мог вынести. Даже Эсменет начала его раздражать. Насмешливые глаза, дешевая косметика… Бесконечное ожидание, пока она ублажает других мужчин… Ее язык легко возбуждал его плоть, но мысли оставались холодными. И все же он тосковал по ней – по вкусу ее кожи, горькой от притираний.
Колдуны редко имеют дело с женщинами. У женщин свои, мелкие тайны, которые ученым мужам положено презирать. Однако тайна этой женщины, этой сумнской проститутки, пробуждала в нем не столько презрение, сколько страх. Страх, тоску и влечение. Но почему? После смерти Инрау ему необходимо было в первую очередь отвлечься, забыться, а она упорно отказывалась быть инструментом этого забвения. Напротив. Она выспрашивала его во всех подробностях о том, как прошел его день, обсуждала – скорее с самой собой, чем с ним, – смысл любой бессмыслицы, которая стала ему известна. Ее заговорщицкие замашки были настолько же нахальны, насколько глупы.
Однажды вечером он ей так и сказал, надеясь, что это хоть ненадолго заставит ее заткнуться. Она и впрямь умолкла, но когда заговорила, в ее голосе звучала усталость, намного превосходящая его собственную. Она говорила тоном человека, до глубины души уязвленного чужой мелочностью.
– Да, Ахкеймион, я всего лишь играю… Но в этой игре есть зерно истины.
Он лежал в темноте, снедаемый внутренними противоречиями. Он чувствовал, что, если бы он был способен разобраться в своих страданиях так же, как она в своих, то просто рухнул бы, рассыпался в пыль, не вынеся их груза. «Это не игра! Инрау погиб! Погиб!»
Ну почему она не могла… почему она не могла быть такой, как ему надо? Почему она не могла перестать спать с другими мужчинами? Неужели у него недостаточно денег, чтобы ее содержать?
– Ну уж нет, Друз Ахкеймион! – воскликнула она, когда он как-то раз предложил ей денег. – С тобой я в шлюху играть не стану!
Эти слова одновременно и обрадовали его, и повергли в уныние.
Однажды, вернувшись к ней и не увидев ее на подоконнике, он рискнул и подкрался к ее двери, движимый каким-то постыдным любопытством. «А какова она с другими? Такая же, как и со мной?» Он услышал, как она постанывает под чьей-то тушей, как ритмично поскрипывает кровать в такт толчкам. И ему показалось, будто у него остановилось сердце. Рубаха прилипла к спине, в ушах зазвенело.
Он прикоснулся к двери онемевшими пальцами. Там, по ту сторону двери… Там лежит она, его Эсми, обхватив ногами другого мужчину, и груди ее лоснятся от чужого пота… Когда она кончила, он дернулся и подумал: «Этот стон – мой! Мой!»
Но на самом деле она ему не принадлежала. Тогда он отчетливо это осознал – быть может, впервые в жизни. И все же подумал: «Инрау погиб, Эсми. Кроме тебя, у меня никого не осталось».
Он услышал, как мужчина слезает с нее.
– М-м-м-м! – простонала Эсми. – Ах, Каллустр, ты ужасно одарен для старого солдата! И что бы я делала без твоего толстого хера, а?
Мужской голос отозвался:
– Ну, дорогуша, я уверен, что твоей дырке этого добра хватает!
– Ну, это же так, огрызки! А ты – настоящий пир.
– А скажи, Эсми, что это за мужик был здесь, когда я вошел к тебе в прошлый раз? Еще один огрызок?
Ахкеймион прижался мокрой щекой к двери. Его охватила холодная, сковывающая тоска. Эсменет рассмеялась.
– Когда ты вошел ко мне? Здесь? Клянусь богами, надеюсь, тут никого не было!
Ахкеймион буквально видел, как мужчина усмехнулся и покачал головой.
– Глупая ты шлюха! – сказал он. – Я серьезно! Когда он выходил, он на меня так глянул… Я уж думал, он мне засаду устроит по дороге в казарму!
– Ну ладно, я с ним поговорю. Он действительно того… ревнует.
– Ревнует? Шлюху?
– Каллустр, этот твой кошелек так туго набит… Ты уверен, что не хочешь потратить еще немного?
– Боюсь, я уже иссяк. Впрочем, потряси еще: авось что-нибудь и выдоишь!
Короткая пауза. Ахкеймион стоял, не дыша. Тихое похлопывание по кошелю.
Эсми прошептала что-то совершенно беззвучно, но Ахкеймион готов был поклясться, что услышал:
– Не беспокойся насчет своего кошелька, Каллустр. Просто сделай со мной это еще раз…
Тут он сбежал на улицу. Ее пустое окно давило его сверху, в голове крутились мысли об убийстве с помощью колдовства и об Эсми, самозабвенно извивающейся под солдатом. «Сделай со мной это еще раз…» Он чувствовал себя грязным, словно присутствие при непристойной сцене опозорило его самого.
«Она просто притворяется шлюхой, – пытался напомнить он себе, – точно так же, как я притворяюсь шпионом». Вся разница была в том, что она куда лучше его знала свое ремесло. Жеманные шуточки, продажная искренность, нескрываемая похоть – все ради того, чтобы притупить стыд, который испытывает мужчина, изливающий свое семя за деньги. Эсменет была одаренной шлюхой.
Я с ними совокупляюсь по-всякому, – призналась она как-то раз. – Я старею, Акка, а что может быть более жалким, чем старая, голодная шлюха?
В ее голосе звучал неподдельный страх.
За годы своих странствий Ахкеймион переспал со множеством шлюх. Так почему же Эсменет так не похожа на других? В первый раз он зашел к ней потому, что ему понравились ее стройные, мальчишеские бедра и гладкая, как у тюленя, кожа. А потом вернулся, потому что она была хороша: она шутила и заигрывала, как с этим Каллустром – кто бы он ни был. Но в какой-то момент Ахкеймион перестал видеть в ней одну лишь дырку между ног. Что же такое он узнал? Что именно он полюбил в ней?
Эсменет, Сумнская Блудница…
Она часто являлась глазам его души необъяснимо худой и дикой, истерзанной дождем и ветрами, почти невидимой за мечущимися ветвями леса. Эта женщина, которая когда-то подняла руку к солнцу так, что ему показалось, будто солнечный свет лежит в ее ладони, и сказала, что истина – это воздух и небо, ее можно провозгласить, но прикоснуться к ней нельзя. Он не мог поведать ей, насколько глубоко затронули его ее рассуждения, не мог признаться, что они шевелились в глубине его души, точно живые, и собирали камни вокруг себя.
Со старого дуба в соседней лощине сорвалась стайка воробьев. Ахкеймион вздрогнул.
Ему вспомнилась старая ширадская поговорка: «Сожаления суть проказа, точащая сердце».
Он разжег костер колдовским словом и стал готовить себе воду для утреннего чая. Дожидаясь, пока вода закипит, он разглядывал окрестности: колонны Бататента, уходящие в утреннее небо; одинокие деревья, темнеющие на фоне разросшегося кустарника и жухлой травы. Прислушивался к приглушенному шипению и потрескиванию костерка. Протянув руку, чтобы снять котелок с огня, Ахкеймион обнаружил, что пальцы у него дрожат, точно у паралитика. От холода, что ли?
Да что же такое со мной творится? «Обстоятельства, – ответил он себе. – Обстоятельства, которые оказались сильнее». С внезапной решимостью он отставил котелок в сторону и принялся рыться в своей скудной поклаже. Достал чернила, перо и лист пергамента. Уселся, скрестив ноги, на своей циновке, и обмакнул перо в чернила.
В центре левого поля он нацарапал:
МАЙТАНЕТ
Несомненно, именно Майтанет находится в центре этой тайны. Шрайя, способный видеть Немногих. Возможно, убийца Инрау. Справа от него Ахкеймион написал:
СВЯЩЕННОЕ ВОИНСТВО
Молот Майтанета, очередная цель Ахкеймиона. Под этими словами, внизу листа, Ахкеймион написал:
ШАЙМЕ
Цель Священного воинства Майтанета. Но все ли так просто? Действительно ли война начата лишь затем, чтобы освободить город Последнего Пророка от ига фаним? Цели, о которых хитроумные люди заявляют во всеуслышание, редко бывают их истинными целями.
От «Шайме» он провел линию вправо и написал:
КИШАУРИМ
Злополучные жертвы Священной войны? Или же они каким-то образом причастны к происходящему?
От слова «кишаурим» он провел еще одну линию к «Священному воинству» и, не доходя до нее, написал:
БАГРЯНЫЕ ШПИЛИ
Ну, этой школой, по крайней мере, понятно, что движет: они хотят уничтожить кишаурим. Но Эсменет была права: откуда Майтанету стало известно об их тайной вражде с кишаурим?
Ахкеймион некоторое время поразмыслил над этой схемой, глядя, как уплощаются, высыхая, чернильные линии. И для порядка дописал рядом со «Священным воинством»:
ИМПЕРАТОР
Сумна гудела от слухов о том, что император норовит подмять Священное воинство под себя, сделать его орудием отвоевания утраченных провинций. Ахкеймиону было наплевать, преуспеет ли династия Икуреев в этом деле, однако, несомненно, она будет весомой переменной в алгебре событий.
А потом он нацарапал отдельно, в правом верхнем углу:
КОНСУЛЬТ
Точно щепоть соли, брошенная в чистую воду. Это слово означало так много: возможность нового Армагеддона, насмешки и презрение, с которыми Великие фракции относились к Завету. Но где они? Присутствуют ли они вообще на этой странице?
Ахкеймион некоторое время рассматривал свою схему и прихлебывал исходящий паром чай. Чай согревал изнутри, разгонял утренний озноб. Ахкеймион понял, что что-то упустил. О чем-то забыл…
И дрожащей рукой дописал под словом «Майтанет»:
ИНРАУ
«Это он убил тебя, дорогой мой мальчик? Или все-таки я?»
Ахкеймион отмахнулся от этих мыслей. Сожалениями Инрау не поможешь, а нытьем и жалостью к себе – и подавно. Если же он хочет почтить память ученика, отомстить за него – для этого нужно воспользоваться чем-то из того, что есть на этой схеме. «Я ему не отец. Надо быть тем, что я есть: шпионом».
Ахкеймион часто рисовал такие схемы – не потому, что боялся что-нибудь забыть, скорее, опасался упустить из виду что-то существенное. Он давно обнаружил, что наглядное изображение связей всегда приводит на ум еще какие-то возможные связи. Более того, в прошлом это простое упражнение нередко давало ему ценный путеводитель для дальнейших изысканий. Однако эта схема принципиально отличалась от тех: вместо отдельных людей и их связей в каких-то мелких интригах здесь была представлена расстановка сил Великих фракций в Священной войне. Масштаб этой тайны и того, что было поставлено на кон, намного превосходил все, с чем Ахкеймиону приходилось сталкиваться до сих пор… если не считать его снов.
У адепта перехватило дыхание.
«Неужели это преддверие второго Армагеддона? Возможно ли такое?»
Глаза Ахкеймиона невольно устремились на слово «Консулы», стоящее отдельно, в уголке. Он осознал, что схема уже принесла свои первые плоды. Если Консульт действительно до сих пор продолжает орудовать в Трех Морях, они не могут не иметь отношения к происходящему. Но тогда где они могут скрываться?
И он перевел взгляд на слово «МАЙТАНЕТ».
Ахкеймион отхлебнул еще чаю. «Кто ты, а, друг мой? Как бы мне выяснить, кто ты такой?»
Возможно, ему следует вернуться в Сумну. Возможно, получится помириться с Эсменет – авось она простит дурака за его дурацкую гордость. По крайней мере, он убедится, что с ней…
Ахкеймион поспешно отставил свою треснутую чашку, схватил перо и дописал между «Майтанетом» и «Священным воинством»:
ПРОЙАС
И как он сразу про него не подумал?
Встретив Пройаса на ступенях у ног шрайи, Ахкеймион понял, что принц сделался одним из немногих доверенных лиц Майтанета. Это Ахкеймиона не удивило. За те годы, что прошли после обучения, Пройас стал просто одержим благочестием. В отличие от Инрау, который пришел в Тысячу Храмов, чтобы лучше служить, Пройас пришел к Бивню и Последнему Пророку, чтобы лучше судить, – по крайней мере, так казалось Ахкеймиону. Ему до сих пор было больно вспоминать о последнем письме Пройаса, том, которое положило конец их немногословной переписке.
«Знаешь ли ты, что больше всего терзает меня при мысли о тебе, бывший наставник? Даже не то, что ты – нечестивец, а то, что я когда-то любил нечестивца».
Может ли быть обратный путь после таких резких слов? Но Ахкеймион знал, что обратный путь найти необходимо. Нужно преодолеть пропасть, что пролегла между ними, и не потому, что он до сих пор любит Пройаса – выдающиеся люди часто внушают подобную любовь, – а потому, что ему необходимо найти подход к Майтанету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
С тех пор как Ахкеймион узнал о гибели Инрау, он ходил как в тумане, внутренне съежившись, точно в детстве, когда отец, бывало, велит ему принести старую веревку, которой его порол. «Неси веревку!» – проскрежещет безжалостный голос, и начнется ужасный ритуал: губы дрожат, руки трясутся, сжимая жесткую пеньку…
Если Инрау в самом деле совершил самоубийство, значит, убил его он, Ахкеймион.
«Принеси веревку, Акка! Неси сейчас же!»
Когда Завет повелел ему отправиться в Момемн и присоединиться к Священному воинству, он вздохнул с облегчением. Лишившись Инрау, Наутцера и прочие члены Кворума оставили свои неопределенные надежды проникнуть в Тысячу Храмов. Теперь они снова хотели, чтобы он следил за Багряными Шпилями. Эта ситуация казалась ему жестокой насмешкой, однако Ахкеймион не стал спорить. Пришла пора двигаться дальше. Сумна только подтверждала тот вывод, которого Ахкеймион не мог вынести. Даже Эсменет начала его раздражать. Насмешливые глаза, дешевая косметика… Бесконечное ожидание, пока она ублажает других мужчин… Ее язык легко возбуждал его плоть, но мысли оставались холодными. И все же он тосковал по ней – по вкусу ее кожи, горькой от притираний.
Колдуны редко имеют дело с женщинами. У женщин свои, мелкие тайны, которые ученым мужам положено презирать. Однако тайна этой женщины, этой сумнской проститутки, пробуждала в нем не столько презрение, сколько страх. Страх, тоску и влечение. Но почему? После смерти Инрау ему необходимо было в первую очередь отвлечься, забыться, а она упорно отказывалась быть инструментом этого забвения. Напротив. Она выспрашивала его во всех подробностях о том, как прошел его день, обсуждала – скорее с самой собой, чем с ним, – смысл любой бессмыслицы, которая стала ему известна. Ее заговорщицкие замашки были настолько же нахальны, насколько глупы.
Однажды вечером он ей так и сказал, надеясь, что это хоть ненадолго заставит ее заткнуться. Она и впрямь умолкла, но когда заговорила, в ее голосе звучала усталость, намного превосходящая его собственную. Она говорила тоном человека, до глубины души уязвленного чужой мелочностью.
– Да, Ахкеймион, я всего лишь играю… Но в этой игре есть зерно истины.
Он лежал в темноте, снедаемый внутренними противоречиями. Он чувствовал, что, если бы он был способен разобраться в своих страданиях так же, как она в своих, то просто рухнул бы, рассыпался в пыль, не вынеся их груза. «Это не игра! Инрау погиб! Погиб!»
Ну почему она не могла… почему она не могла быть такой, как ему надо? Почему она не могла перестать спать с другими мужчинами? Неужели у него недостаточно денег, чтобы ее содержать?
– Ну уж нет, Друз Ахкеймион! – воскликнула она, когда он как-то раз предложил ей денег. – С тобой я в шлюху играть не стану!
Эти слова одновременно и обрадовали его, и повергли в уныние.
Однажды, вернувшись к ней и не увидев ее на подоконнике, он рискнул и подкрался к ее двери, движимый каким-то постыдным любопытством. «А какова она с другими? Такая же, как и со мной?» Он услышал, как она постанывает под чьей-то тушей, как ритмично поскрипывает кровать в такт толчкам. И ему показалось, будто у него остановилось сердце. Рубаха прилипла к спине, в ушах зазвенело.
Он прикоснулся к двери онемевшими пальцами. Там, по ту сторону двери… Там лежит она, его Эсми, обхватив ногами другого мужчину, и груди ее лоснятся от чужого пота… Когда она кончила, он дернулся и подумал: «Этот стон – мой! Мой!»
Но на самом деле она ему не принадлежала. Тогда он отчетливо это осознал – быть может, впервые в жизни. И все же подумал: «Инрау погиб, Эсми. Кроме тебя, у меня никого не осталось».
Он услышал, как мужчина слезает с нее.
– М-м-м-м! – простонала Эсми. – Ах, Каллустр, ты ужасно одарен для старого солдата! И что бы я делала без твоего толстого хера, а?
Мужской голос отозвался:
– Ну, дорогуша, я уверен, что твоей дырке этого добра хватает!
– Ну, это же так, огрызки! А ты – настоящий пир.
– А скажи, Эсми, что это за мужик был здесь, когда я вошел к тебе в прошлый раз? Еще один огрызок?
Ахкеймион прижался мокрой щекой к двери. Его охватила холодная, сковывающая тоска. Эсменет рассмеялась.
– Когда ты вошел ко мне? Здесь? Клянусь богами, надеюсь, тут никого не было!
Ахкеймион буквально видел, как мужчина усмехнулся и покачал головой.
– Глупая ты шлюха! – сказал он. – Я серьезно! Когда он выходил, он на меня так глянул… Я уж думал, он мне засаду устроит по дороге в казарму!
– Ну ладно, я с ним поговорю. Он действительно того… ревнует.
– Ревнует? Шлюху?
– Каллустр, этот твой кошелек так туго набит… Ты уверен, что не хочешь потратить еще немного?
– Боюсь, я уже иссяк. Впрочем, потряси еще: авось что-нибудь и выдоишь!
Короткая пауза. Ахкеймион стоял, не дыша. Тихое похлопывание по кошелю.
Эсми прошептала что-то совершенно беззвучно, но Ахкеймион готов был поклясться, что услышал:
– Не беспокойся насчет своего кошелька, Каллустр. Просто сделай со мной это еще раз…
Тут он сбежал на улицу. Ее пустое окно давило его сверху, в голове крутились мысли об убийстве с помощью колдовства и об Эсми, самозабвенно извивающейся под солдатом. «Сделай со мной это еще раз…» Он чувствовал себя грязным, словно присутствие при непристойной сцене опозорило его самого.
«Она просто притворяется шлюхой, – пытался напомнить он себе, – точно так же, как я притворяюсь шпионом». Вся разница была в том, что она куда лучше его знала свое ремесло. Жеманные шуточки, продажная искренность, нескрываемая похоть – все ради того, чтобы притупить стыд, который испытывает мужчина, изливающий свое семя за деньги. Эсменет была одаренной шлюхой.
Я с ними совокупляюсь по-всякому, – призналась она как-то раз. – Я старею, Акка, а что может быть более жалким, чем старая, голодная шлюха?
В ее голосе звучал неподдельный страх.
За годы своих странствий Ахкеймион переспал со множеством шлюх. Так почему же Эсменет так не похожа на других? В первый раз он зашел к ней потому, что ему понравились ее стройные, мальчишеские бедра и гладкая, как у тюленя, кожа. А потом вернулся, потому что она была хороша: она шутила и заигрывала, как с этим Каллустром – кто бы он ни был. Но в какой-то момент Ахкеймион перестал видеть в ней одну лишь дырку между ног. Что же такое он узнал? Что именно он полюбил в ней?
Эсменет, Сумнская Блудница…
Она часто являлась глазам его души необъяснимо худой и дикой, истерзанной дождем и ветрами, почти невидимой за мечущимися ветвями леса. Эта женщина, которая когда-то подняла руку к солнцу так, что ему показалось, будто солнечный свет лежит в ее ладони, и сказала, что истина – это воздух и небо, ее можно провозгласить, но прикоснуться к ней нельзя. Он не мог поведать ей, насколько глубоко затронули его ее рассуждения, не мог признаться, что они шевелились в глубине его души, точно живые, и собирали камни вокруг себя.
Со старого дуба в соседней лощине сорвалась стайка воробьев. Ахкеймион вздрогнул.
Ему вспомнилась старая ширадская поговорка: «Сожаления суть проказа, точащая сердце».
Он разжег костер колдовским словом и стал готовить себе воду для утреннего чая. Дожидаясь, пока вода закипит, он разглядывал окрестности: колонны Бататента, уходящие в утреннее небо; одинокие деревья, темнеющие на фоне разросшегося кустарника и жухлой травы. Прислушивался к приглушенному шипению и потрескиванию костерка. Протянув руку, чтобы снять котелок с огня, Ахкеймион обнаружил, что пальцы у него дрожат, точно у паралитика. От холода, что ли?
Да что же такое со мной творится? «Обстоятельства, – ответил он себе. – Обстоятельства, которые оказались сильнее». С внезапной решимостью он отставил котелок в сторону и принялся рыться в своей скудной поклаже. Достал чернила, перо и лист пергамента. Уселся, скрестив ноги, на своей циновке, и обмакнул перо в чернила.
В центре левого поля он нацарапал:
МАЙТАНЕТ
Несомненно, именно Майтанет находится в центре этой тайны. Шрайя, способный видеть Немногих. Возможно, убийца Инрау. Справа от него Ахкеймион написал:
СВЯЩЕННОЕ ВОИНСТВО
Молот Майтанета, очередная цель Ахкеймиона. Под этими словами, внизу листа, Ахкеймион написал:
ШАЙМЕ
Цель Священного воинства Майтанета. Но все ли так просто? Действительно ли война начата лишь затем, чтобы освободить город Последнего Пророка от ига фаним? Цели, о которых хитроумные люди заявляют во всеуслышание, редко бывают их истинными целями.
От «Шайме» он провел линию вправо и написал:
КИШАУРИМ
Злополучные жертвы Священной войны? Или же они каким-то образом причастны к происходящему?
От слова «кишаурим» он провел еще одну линию к «Священному воинству» и, не доходя до нее, написал:
БАГРЯНЫЕ ШПИЛИ
Ну, этой школой, по крайней мере, понятно, что движет: они хотят уничтожить кишаурим. Но Эсменет была права: откуда Майтанету стало известно об их тайной вражде с кишаурим?
Ахкеймион некоторое время поразмыслил над этой схемой, глядя, как уплощаются, высыхая, чернильные линии. И для порядка дописал рядом со «Священным воинством»:
ИМПЕРАТОР
Сумна гудела от слухов о том, что император норовит подмять Священное воинство под себя, сделать его орудием отвоевания утраченных провинций. Ахкеймиону было наплевать, преуспеет ли династия Икуреев в этом деле, однако, несомненно, она будет весомой переменной в алгебре событий.
А потом он нацарапал отдельно, в правом верхнем углу:
КОНСУЛЬТ
Точно щепоть соли, брошенная в чистую воду. Это слово означало так много: возможность нового Армагеддона, насмешки и презрение, с которыми Великие фракции относились к Завету. Но где они? Присутствуют ли они вообще на этой странице?
Ахкеймион некоторое время рассматривал свою схему и прихлебывал исходящий паром чай. Чай согревал изнутри, разгонял утренний озноб. Ахкеймион понял, что что-то упустил. О чем-то забыл…
И дрожащей рукой дописал под словом «Майтанет»:
ИНРАУ
«Это он убил тебя, дорогой мой мальчик? Или все-таки я?»
Ахкеймион отмахнулся от этих мыслей. Сожалениями Инрау не поможешь, а нытьем и жалостью к себе – и подавно. Если же он хочет почтить память ученика, отомстить за него – для этого нужно воспользоваться чем-то из того, что есть на этой схеме. «Я ему не отец. Надо быть тем, что я есть: шпионом».
Ахкеймион часто рисовал такие схемы – не потому, что боялся что-нибудь забыть, скорее, опасался упустить из виду что-то существенное. Он давно обнаружил, что наглядное изображение связей всегда приводит на ум еще какие-то возможные связи. Более того, в прошлом это простое упражнение нередко давало ему ценный путеводитель для дальнейших изысканий. Однако эта схема принципиально отличалась от тех: вместо отдельных людей и их связей в каких-то мелких интригах здесь была представлена расстановка сил Великих фракций в Священной войне. Масштаб этой тайны и того, что было поставлено на кон, намного превосходил все, с чем Ахкеймиону приходилось сталкиваться до сих пор… если не считать его снов.
У адепта перехватило дыхание.
«Неужели это преддверие второго Армагеддона? Возможно ли такое?»
Глаза Ахкеймиона невольно устремились на слово «Консулы», стоящее отдельно, в уголке. Он осознал, что схема уже принесла свои первые плоды. Если Консульт действительно до сих пор продолжает орудовать в Трех Морях, они не могут не иметь отношения к происходящему. Но тогда где они могут скрываться?
И он перевел взгляд на слово «МАЙТАНЕТ».
Ахкеймион отхлебнул еще чаю. «Кто ты, а, друг мой? Как бы мне выяснить, кто ты такой?»
Возможно, ему следует вернуться в Сумну. Возможно, получится помириться с Эсменет – авось она простит дурака за его дурацкую гордость. По крайней мере, он убедится, что с ней…
Ахкеймион поспешно отставил свою треснутую чашку, схватил перо и дописал между «Майтанетом» и «Священным воинством»:
ПРОЙАС
И как он сразу про него не подумал?
Встретив Пройаса на ступенях у ног шрайи, Ахкеймион понял, что принц сделался одним из немногих доверенных лиц Майтанета. Это Ахкеймиона не удивило. За те годы, что прошли после обучения, Пройас стал просто одержим благочестием. В отличие от Инрау, который пришел в Тысячу Храмов, чтобы лучше служить, Пройас пришел к Бивню и Последнему Пророку, чтобы лучше судить, – по крайней мере, так казалось Ахкеймиону. Ему до сих пор было больно вспоминать о последнем письме Пройаса, том, которое положило конец их немногословной переписке.
«Знаешь ли ты, что больше всего терзает меня при мысли о тебе, бывший наставник? Даже не то, что ты – нечестивец, а то, что я когда-то любил нечестивца».
Может ли быть обратный путь после таких резких слов? Но Ахкеймион знал, что обратный путь найти необходимо. Нужно преодолеть пропасть, что пролегла между ними, и не потому, что он до сих пор любит Пройаса – выдающиеся люди часто внушают подобную любовь, – а потому, что ему необходимо найти подход к Майтанету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87