После того как Распутин околдовал Царя (Нильс), русский Князь (Холланд) казнил Распутина (Рассел, ангажированный специально на эту роль), для успеха покушения понадобился не только пистолет, но и дубинка, и отравленные пирожные; бедный старый Рассел, как он бежал, бежал и его тошнило на бегу, но это была отличная идея дать ему роль, не так ли? Каждое лето в яблочном погребе разыгрывалась новая постановка. Это полезно — дать молодым людям возможность играть в этих ужасных пьесах, это сделает их спокойнее и разумнее — так сказал бы доктор, тот самый доктор, которого вызывали к Холланду. Слишком грязная вещь — убийство? С точки зрения психологии чем грязнее, тем лучше.
Зачарованный, Нильс наблюдал, как загорелая рука гладит крысу, затем лезет в карман за лакомством, пусть погрызет себе. Что он ей дает? А, витамины. Ну и шутник! Ничего себе шуточка — пилюли «Гро-Райт», в самом деле. «Гро-Райт» для укрепления здоровья крыс. Ха-ха! Покорми ее, отойди на шаг, и бац! — вместо крысы лохматый мамонт. Рассел получит четыре первые премии за своих крыс. «Гро-Райт»? Да, конечно, он нашел их у соседки, старой миссис Роу. Целый ящик в ее гараже. Только она поймала его, когда он таскал витаминки, и прогнала прочь, — Холланд грязно выругался.
— И еще грозилась, что скажет отцу, — как тебе это нравится? — Он бросил насмешливый взгляд через плечо вниз, на луг, где мистер Анжелини продолжал косить.
— Но как же насчет камыша? — Нильс упорствовал, голова его была занята Снежным Королевством. — Ты сказал, что это хорошая идея.
— Хорошая, — лаконично ответил Холланд. — Но... — Он навострил уши. Снизу, с сеновала, доносились крики играющего Рассела Перри: «Ий-яаа! Я Король на Горе!» — Как мы будем таскать сюда эти камыши, если он постоянно крутится вокруг? Если он нас увидит...
— Он наябедит. — Нильс кивнул задумчиво. — Мы можем таскать их через каретный сарай. Откроем Дверь Рабов снаружи.
Нет ответа. Крыса продолжает есть. Нильс уступает. Холланд занят. И он упорен — если не хочет, то не хочет, и конец всему. Вдруг крыса перестала есть и свалилась в обморок, задыхаясь, будто ослабела от еды. Холланд бесстрастно наблюдал за ней. Голуби притихли.
— Что такое гермафродит? — спросил Нильс безо всякой связи.
— Что? — Холланд, который собирал сложные слова, как другие собирают марки или монеты (хотя и этим он увлекался тоже), был за миллион миль отсюда.
— Гермафродит. На аптеке висит афиша, написано, что они покажут настоящего, живого гермафродита. Вывезенного с Мальты.
— Не знаю, что это значит. Смотри сюда. — Холланд повернулся и раскрыл ладонь. Крыса свалилась на пол, потащилась вдоль полосы света, уткнулась носом в дырку от сучка, хвост безвольно изогнулся. Что с ней? Нильс смотрел вниз, на пятнистые доски пола, где солнце разлило потоки красного и лимонно-золотого сиропа вокруг его ног и вокруг мягкого белого тельца. Нагнувшись, он легко и осторожно поднял крысу, чувствуя на ладони слабое биение ее сердца и догадываясь, гадство, что с нею стряслось. Воды... Она хочет пить... Вода в мисочке была несвежая. Кинувшись отнести крысу к насосу, он замер в дверях, остановленный загадочной улыбкой Холланда. Брат отвернулся, опять уставился в окно, наблюдая, как мистер Анжелини нанизывает скошенные полевые травы на вилы и грузит в фургон. Нильс оставил его и, зажав крысу в дрожащих пальцах, под глухое трепетанье крыльев за спиной сбежал стремительно, задыхаясь, по ступенькам, но еще прежде, чем он успел спуститься, он догадался, что сколько бы воды ни было пролито, ничто не оживит крысу. Зверек никогда больше не напьется воды.
Бедная крыса.
3
Черт бы тебя побрал, Холланд!
В кладовке с инструментами Нильс нашел среди всякого хлама жестянку из-под печенья «Солнышко». Положил в жестянку крысу, закрыл крышкой, потом снял с крючка мастерок — он висел между ножницами с красными рукоятками, которыми мистер Анжелини подстригал розы, и резиновыми рыбацкими сапогами отца — и пошел в крохотный огородик при кухне. Рядом с наружной лестницей — дубовые ступени, белые перила, — ведущей на второй этаж. Вырыл мастерком ямку, опустил коробку и с молитвой медленно закопал ее. О, Холланд, ты выродок. Ты разбиваешь мне сердце. Эти пилюли из гаража миссис Роу — вовсе это не «Гро-Райт». Такой же дурной поступок, как с кошкой. Взгляд его невольно устремился за дорогу, к колодцу. Шкив ворота под конической кровлей заржавел от бездействия, бадья потрескалась и помялась, источник давно иссяк, и там, внизу, в темноте остались только грязные лужицы вокруг мшистых камней. И все это накрыто бетонной плитой, жабы греются на ней в лучах солнца, да безобидные полосатые змейки без помех меняют кожу; летом вокруг привольно поднимаются сорняки, и клевер пятнами пробивается на поросшей лавандой лужайке. Древняя, заброшенная гробница.
Он задумался ненадолго. Да, он знает, что еще нужно, — цветы на могилу, памятник мертвой крысе. Он побежал, нарвал охапку клевера. Кинулся в инструменталку за банкой для цветов, но тут краем глаза уловил движение в окне второго этажа. Занавеска шевельнулась. За ней можно было различить фигуру, наполовину скрытую оконной рамой; темные глаза на смутно белеющем лице пристально следили за ним. Будто белая лилия, расцвела на мгновенье рука и тут же увяла, исчезла, как паутинка на ветру, и занавеска задернулась.
Держа букет клевера перед собой, он отвесил низкий, комически-куртуазный поклон и отсалютовал букетом окошку. Потом двинулся по газону к лестнице. Посмотрел снизу вверх на дверь, затянутую сеткой от насекомых, и увидел ту же лилейную руку. Женщина вышла на верхнюю площадку. Яркие шлепанцы из расшитого шелка вспыхивали над его головой, и стройная женская фигура устремлялась вниз и останавливалась, оглядывалась, отступала назад и снова стремилась вниз по ступенькам, и белый лилейный пеньюар ее развевался с каждым ее шагом, и так, колеблясь, спустилась она вниз, обняла изумленного мальчика, погрузила лицо в собранный им клевер.
— Нильс... — Вся трепеща, Александра Перри подняла мокрые от слез глаза, чтобы ответить на поцелуй сына.
— Мама, — улыбнулся он, легко касаясь кончиком пальца слезы, сбегавшей по ее щеке, — не плачь.
— Что ты, милый, я не плачу! — Каштановые волосы подчеркивали белизну лица, на щеках выступили пятна румянца. Сильно накрашенные глаза не портили ее, он был очарован холодным благоуханием ее кожи. Горьковато-сладкий, возникающе-исчезающий свет мерцал в ее взгляде, смесь боли и удовольствия, когда она повторяла его имя и накрашенные губы складывались в улыбку. — Это мне?
— Да, — смело солгал он, мимоходом глянув на свежезарытую ямку в огороде. — Клевер для тебя. — Он погладил ее по щеке, замер в ее объятиях, чтобы продлить непривычную для обоих близость. Потом откинул голову и посмотрел на нее. — Мама! — воскликнул он изумленно. — Ты сошла вниз! Ты опять спустилась по лестнице.
Она улыбнулась.
— Да, милый. Это не так... не так трудно. Я смотрела на тебя, ты копал там этим мастерком. Знаю, не говори мне, еще одна птичка, еще одни твои похороны — малиновка или, может быть, иволга? И потом, когда я увидела, как ты рвешь клевер...
Клевер, думал он, клевер для крысы. Сам ты крыса, просто грязная крыса! Цветы дрожали в ее руках. Если бы этого хватило, чтобы заставить ее покинуть свое убежище, она получила бы весь клевер, какой он только смог бы найти, бушели клевера, кипы, вагоны.
— Как ты себя чувствуешь, мама?
— Неплохо, милый, мне хорошо. — Прижав палец к губам, она взяла его за руку.
Вместе ушли они под раскидистый конский каштан, где двухместная качалка пряталась под рваным парусиновым тентом. Она томно опустилась на дощатое сиденье, он сел напротив и, подчиняясь молчаливому приказу, взял ее за руку, его серые глаза искали встречи с ее карими, но взгляд ее беспорядочно блуждал по окрестностям, губы бессмысленно шевелились, ум перескакивал с предмета на предмет.
— Что ты делала сегодня? — спросил он, пытаясь поглаживанием успокоить ее руки.
— А... — Она чуть заметно вздрогнула. — Читала.
— Ты начала «Добрую Землю»?
— Да. Перламутровый олень. Это про Китай.
Он кивнул.
— Мисс Шедд говорит, тебе должно понравиться. И она обещает оставить для тебя «Антония Беспощадного», когда его сдадут. Говорит, тебе хватит на целый месяц. — Он замолчал, улыбаясь, она с обожанием смотрела ему в глаза.
— Нильс, милый, ты такой заботливый, ходишь для меня в библиотеку все время. — Ему нравился ее хрипловатый голос — будто у актрисы, не то что у других матерей.
— Мне не трудно, — сказал он. — Мне нравится это делать. Мисс Шедд говорит, в нашей семье читают больше всех книг в городе.
— А что Ада читает? — Никто в семье не называл ее мать иначе как Адой.
— На этой неделе ничего. Она вишню консервирует. Я взял новую Агату Кристи для Торри.
Торри, старшая сестра Нильса, жила в родительском доме вместе с молодым мужем Райдером Гэнноном, и оба за месяц прочитывали уйму книг: она в ожидании первенца пристрастилась к детективам, он изучал сельское хозяйство, подумывая втайне о возрождении фамильного лукового промысла.
— А ты, милый, что ты сейчас читаешь? Все еще Ричарда Халлибартона?
— Да. Я сдал «Королевскую дорогу к Романтике» и взял «Славные приключения». Но, мама, мисс Шедд просила... — Он прикусил язык.
— Да, милый?
— Она говорит, пожалуйста, не обрывай уголки страниц, когда читаешь.
Она отвела взгляд.
— Я не отрываю их. Нельзя портить книги. Это вредительство. Иногда... иногда я слегка волнуюсь, возможно... — Глаза ее смотрели через дорогу, где бетонная плита закрывала горло колодца, где сорняки колосились, точно кукуруза, где буйствовал клевер. — «Добрая книга — твой лучший друг, сегодня и навсегда», как сказал поэт. — Она засмеялась смущенно; руки прыгали на коленях, будто пугливые зверьки.
— Пойдем на кухню, — предложил он. — Выпьем имбирного пива или попросим Винни приготовить чаю со льдом.
— Мне и так хорошо, милый, а у Винни работы хватает. — Она глянула вверх, на небо. — А теперь, думаю, мне пора снова вернуться к себе.
— Подожди... — Он лихорадочно хватался за любую соломинку, только бы удержать ее от бегства. — Когда тетушки приедут? — Каждое лето из Нью-Йорка приезжали погостить младшие сестры его бабушки.
— Ах, да... — задумчиво пробормотала Александра.
— Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос... — «Боттичелли, — подумала она безо всякой связи с предыдущим, — Ангел Боттичелли».
Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. — Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.
— Как дедушкины розы, милый? — спросила она, опять уходя в сторону от разговора — стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.
— Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.
— Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? — она сидела, размышляя. — Завтра пятница, правда?
— Да.
— Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.
Он был ошеломлен.
— Но ведь сейчас июнь, мама! Мы не топили печи с апреля. Июньские жучки, помнишь?
— А-а... Конечно. Забыла. Почему-то март... так глупо... — Смена темы почти лишила ее памяти, в мозгу возникли паразитные связи. — Вы ведь оба родились в марте, так ведь? — Пальцы ее терли лоб, поправляли волосы, приводили в порядок заколки, опускались безвольно, оглаживая колени, рассыпая клевер. Он подбирал цветы, складывал их в букет и вкладывал ей в руки. Один цветок отлетел далеко, он наклонился поднять его, табачная жестянка выпала из-под пазухи на дно качалки. Он быстро глянул вниз и увидел, что крышка отскочила и среди россыпи спичек рядом с каштаном лежит голубой бумажный сверток, лопнувший по шву, сквозь щель тускло просвечивает золото.
— Что это? — спросила она, глядя, как с притворной улыбкой он собирает вещи в жестянку.
— Просто жестянка из-под табака. «Принц Альберт». Папина. Я прячу в ней всякие мелочи.
Алло, «Аптека Пилигримов»? У вас есть «Принц Альберт» в жестянке? Ну ладно, отпустите ему. Ха-ха.
— Мама, тебе плохо?
— Что? Нет-нет, милый, ничего. Просто мне вдруг показалось... — Она покачала головой, слово, возникшее у нее в горле, умерло, не родившись, на губах. Глаза снова потухли, мысли рвались... какая-то ужасная вещь... загадочная...
— Ау-у, Нильс! Где ты? — Тетя Валерия, мать Рассела, звала его от двери полуподвала. Александра быстро вскочила, раскачав качалку, вцепилась в руку Нильса.
— Она не должна видеть меня, — прошептала она потерянно, просительно глядя на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Зачарованный, Нильс наблюдал, как загорелая рука гладит крысу, затем лезет в карман за лакомством, пусть погрызет себе. Что он ей дает? А, витамины. Ну и шутник! Ничего себе шуточка — пилюли «Гро-Райт», в самом деле. «Гро-Райт» для укрепления здоровья крыс. Ха-ха! Покорми ее, отойди на шаг, и бац! — вместо крысы лохматый мамонт. Рассел получит четыре первые премии за своих крыс. «Гро-Райт»? Да, конечно, он нашел их у соседки, старой миссис Роу. Целый ящик в ее гараже. Только она поймала его, когда он таскал витаминки, и прогнала прочь, — Холланд грязно выругался.
— И еще грозилась, что скажет отцу, — как тебе это нравится? — Он бросил насмешливый взгляд через плечо вниз, на луг, где мистер Анжелини продолжал косить.
— Но как же насчет камыша? — Нильс упорствовал, голова его была занята Снежным Королевством. — Ты сказал, что это хорошая идея.
— Хорошая, — лаконично ответил Холланд. — Но... — Он навострил уши. Снизу, с сеновала, доносились крики играющего Рассела Перри: «Ий-яаа! Я Король на Горе!» — Как мы будем таскать сюда эти камыши, если он постоянно крутится вокруг? Если он нас увидит...
— Он наябедит. — Нильс кивнул задумчиво. — Мы можем таскать их через каретный сарай. Откроем Дверь Рабов снаружи.
Нет ответа. Крыса продолжает есть. Нильс уступает. Холланд занят. И он упорен — если не хочет, то не хочет, и конец всему. Вдруг крыса перестала есть и свалилась в обморок, задыхаясь, будто ослабела от еды. Холланд бесстрастно наблюдал за ней. Голуби притихли.
— Что такое гермафродит? — спросил Нильс безо всякой связи.
— Что? — Холланд, который собирал сложные слова, как другие собирают марки или монеты (хотя и этим он увлекался тоже), был за миллион миль отсюда.
— Гермафродит. На аптеке висит афиша, написано, что они покажут настоящего, живого гермафродита. Вывезенного с Мальты.
— Не знаю, что это значит. Смотри сюда. — Холланд повернулся и раскрыл ладонь. Крыса свалилась на пол, потащилась вдоль полосы света, уткнулась носом в дырку от сучка, хвост безвольно изогнулся. Что с ней? Нильс смотрел вниз, на пятнистые доски пола, где солнце разлило потоки красного и лимонно-золотого сиропа вокруг его ног и вокруг мягкого белого тельца. Нагнувшись, он легко и осторожно поднял крысу, чувствуя на ладони слабое биение ее сердца и догадываясь, гадство, что с нею стряслось. Воды... Она хочет пить... Вода в мисочке была несвежая. Кинувшись отнести крысу к насосу, он замер в дверях, остановленный загадочной улыбкой Холланда. Брат отвернулся, опять уставился в окно, наблюдая, как мистер Анжелини нанизывает скошенные полевые травы на вилы и грузит в фургон. Нильс оставил его и, зажав крысу в дрожащих пальцах, под глухое трепетанье крыльев за спиной сбежал стремительно, задыхаясь, по ступенькам, но еще прежде, чем он успел спуститься, он догадался, что сколько бы воды ни было пролито, ничто не оживит крысу. Зверек никогда больше не напьется воды.
Бедная крыса.
3
Черт бы тебя побрал, Холланд!
В кладовке с инструментами Нильс нашел среди всякого хлама жестянку из-под печенья «Солнышко». Положил в жестянку крысу, закрыл крышкой, потом снял с крючка мастерок — он висел между ножницами с красными рукоятками, которыми мистер Анжелини подстригал розы, и резиновыми рыбацкими сапогами отца — и пошел в крохотный огородик при кухне. Рядом с наружной лестницей — дубовые ступени, белые перила, — ведущей на второй этаж. Вырыл мастерком ямку, опустил коробку и с молитвой медленно закопал ее. О, Холланд, ты выродок. Ты разбиваешь мне сердце. Эти пилюли из гаража миссис Роу — вовсе это не «Гро-Райт». Такой же дурной поступок, как с кошкой. Взгляд его невольно устремился за дорогу, к колодцу. Шкив ворота под конической кровлей заржавел от бездействия, бадья потрескалась и помялась, источник давно иссяк, и там, внизу, в темноте остались только грязные лужицы вокруг мшистых камней. И все это накрыто бетонной плитой, жабы греются на ней в лучах солнца, да безобидные полосатые змейки без помех меняют кожу; летом вокруг привольно поднимаются сорняки, и клевер пятнами пробивается на поросшей лавандой лужайке. Древняя, заброшенная гробница.
Он задумался ненадолго. Да, он знает, что еще нужно, — цветы на могилу, памятник мертвой крысе. Он побежал, нарвал охапку клевера. Кинулся в инструменталку за банкой для цветов, но тут краем глаза уловил движение в окне второго этажа. Занавеска шевельнулась. За ней можно было различить фигуру, наполовину скрытую оконной рамой; темные глаза на смутно белеющем лице пристально следили за ним. Будто белая лилия, расцвела на мгновенье рука и тут же увяла, исчезла, как паутинка на ветру, и занавеска задернулась.
Держа букет клевера перед собой, он отвесил низкий, комически-куртуазный поклон и отсалютовал букетом окошку. Потом двинулся по газону к лестнице. Посмотрел снизу вверх на дверь, затянутую сеткой от насекомых, и увидел ту же лилейную руку. Женщина вышла на верхнюю площадку. Яркие шлепанцы из расшитого шелка вспыхивали над его головой, и стройная женская фигура устремлялась вниз и останавливалась, оглядывалась, отступала назад и снова стремилась вниз по ступенькам, и белый лилейный пеньюар ее развевался с каждым ее шагом, и так, колеблясь, спустилась она вниз, обняла изумленного мальчика, погрузила лицо в собранный им клевер.
— Нильс... — Вся трепеща, Александра Перри подняла мокрые от слез глаза, чтобы ответить на поцелуй сына.
— Мама, — улыбнулся он, легко касаясь кончиком пальца слезы, сбегавшей по ее щеке, — не плачь.
— Что ты, милый, я не плачу! — Каштановые волосы подчеркивали белизну лица, на щеках выступили пятна румянца. Сильно накрашенные глаза не портили ее, он был очарован холодным благоуханием ее кожи. Горьковато-сладкий, возникающе-исчезающий свет мерцал в ее взгляде, смесь боли и удовольствия, когда она повторяла его имя и накрашенные губы складывались в улыбку. — Это мне?
— Да, — смело солгал он, мимоходом глянув на свежезарытую ямку в огороде. — Клевер для тебя. — Он погладил ее по щеке, замер в ее объятиях, чтобы продлить непривычную для обоих близость. Потом откинул голову и посмотрел на нее. — Мама! — воскликнул он изумленно. — Ты сошла вниз! Ты опять спустилась по лестнице.
Она улыбнулась.
— Да, милый. Это не так... не так трудно. Я смотрела на тебя, ты копал там этим мастерком. Знаю, не говори мне, еще одна птичка, еще одни твои похороны — малиновка или, может быть, иволга? И потом, когда я увидела, как ты рвешь клевер...
Клевер, думал он, клевер для крысы. Сам ты крыса, просто грязная крыса! Цветы дрожали в ее руках. Если бы этого хватило, чтобы заставить ее покинуть свое убежище, она получила бы весь клевер, какой он только смог бы найти, бушели клевера, кипы, вагоны.
— Как ты себя чувствуешь, мама?
— Неплохо, милый, мне хорошо. — Прижав палец к губам, она взяла его за руку.
Вместе ушли они под раскидистый конский каштан, где двухместная качалка пряталась под рваным парусиновым тентом. Она томно опустилась на дощатое сиденье, он сел напротив и, подчиняясь молчаливому приказу, взял ее за руку, его серые глаза искали встречи с ее карими, но взгляд ее беспорядочно блуждал по окрестностям, губы бессмысленно шевелились, ум перескакивал с предмета на предмет.
— Что ты делала сегодня? — спросил он, пытаясь поглаживанием успокоить ее руки.
— А... — Она чуть заметно вздрогнула. — Читала.
— Ты начала «Добрую Землю»?
— Да. Перламутровый олень. Это про Китай.
Он кивнул.
— Мисс Шедд говорит, тебе должно понравиться. И она обещает оставить для тебя «Антония Беспощадного», когда его сдадут. Говорит, тебе хватит на целый месяц. — Он замолчал, улыбаясь, она с обожанием смотрела ему в глаза.
— Нильс, милый, ты такой заботливый, ходишь для меня в библиотеку все время. — Ему нравился ее хрипловатый голос — будто у актрисы, не то что у других матерей.
— Мне не трудно, — сказал он. — Мне нравится это делать. Мисс Шедд говорит, в нашей семье читают больше всех книг в городе.
— А что Ада читает? — Никто в семье не называл ее мать иначе как Адой.
— На этой неделе ничего. Она вишню консервирует. Я взял новую Агату Кристи для Торри.
Торри, старшая сестра Нильса, жила в родительском доме вместе с молодым мужем Райдером Гэнноном, и оба за месяц прочитывали уйму книг: она в ожидании первенца пристрастилась к детективам, он изучал сельское хозяйство, подумывая втайне о возрождении фамильного лукового промысла.
— А ты, милый, что ты сейчас читаешь? Все еще Ричарда Халлибартона?
— Да. Я сдал «Королевскую дорогу к Романтике» и взял «Славные приключения». Но, мама, мисс Шедд просила... — Он прикусил язык.
— Да, милый?
— Она говорит, пожалуйста, не обрывай уголки страниц, когда читаешь.
Она отвела взгляд.
— Я не отрываю их. Нельзя портить книги. Это вредительство. Иногда... иногда я слегка волнуюсь, возможно... — Глаза ее смотрели через дорогу, где бетонная плита закрывала горло колодца, где сорняки колосились, точно кукуруза, где буйствовал клевер. — «Добрая книга — твой лучший друг, сегодня и навсегда», как сказал поэт. — Она засмеялась смущенно; руки прыгали на коленях, будто пугливые зверьки.
— Пойдем на кухню, — предложил он. — Выпьем имбирного пива или попросим Винни приготовить чаю со льдом.
— Мне и так хорошо, милый, а у Винни работы хватает. — Она глянула вверх, на небо. — А теперь, думаю, мне пора снова вернуться к себе.
— Подожди... — Он лихорадочно хватался за любую соломинку, только бы удержать ее от бегства. — Когда тетушки приедут? — Каждое лето из Нью-Йорка приезжали погостить младшие сестры его бабушки.
— Ах, да... — задумчиво пробормотала Александра.
— Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос... — «Боттичелли, — подумала она безо всякой связи с предыдущим, — Ангел Боттичелли».
Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. — Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.
— Как дедушкины розы, милый? — спросила она, опять уходя в сторону от разговора — стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.
— Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.
— Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? — она сидела, размышляя. — Завтра пятница, правда?
— Да.
— Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.
Он был ошеломлен.
— Но ведь сейчас июнь, мама! Мы не топили печи с апреля. Июньские жучки, помнишь?
— А-а... Конечно. Забыла. Почему-то март... так глупо... — Смена темы почти лишила ее памяти, в мозгу возникли паразитные связи. — Вы ведь оба родились в марте, так ведь? — Пальцы ее терли лоб, поправляли волосы, приводили в порядок заколки, опускались безвольно, оглаживая колени, рассыпая клевер. Он подбирал цветы, складывал их в букет и вкладывал ей в руки. Один цветок отлетел далеко, он наклонился поднять его, табачная жестянка выпала из-под пазухи на дно качалки. Он быстро глянул вниз и увидел, что крышка отскочила и среди россыпи спичек рядом с каштаном лежит голубой бумажный сверток, лопнувший по шву, сквозь щель тускло просвечивает золото.
— Что это? — спросила она, глядя, как с притворной улыбкой он собирает вещи в жестянку.
— Просто жестянка из-под табака. «Принц Альберт». Папина. Я прячу в ней всякие мелочи.
Алло, «Аптека Пилигримов»? У вас есть «Принц Альберт» в жестянке? Ну ладно, отпустите ему. Ха-ха.
— Мама, тебе плохо?
— Что? Нет-нет, милый, ничего. Просто мне вдруг показалось... — Она покачала головой, слово, возникшее у нее в горле, умерло, не родившись, на губах. Глаза снова потухли, мысли рвались... какая-то ужасная вещь... загадочная...
— Ау-у, Нильс! Где ты? — Тетя Валерия, мать Рассела, звала его от двери полуподвала. Александра быстро вскочила, раскачав качалку, вцепилась в руку Нильса.
— Она не должна видеть меня, — прошептала она потерянно, просительно глядя на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29