«Белая королева», — почему-то промелькнуло у меня в голове.
— Добрый день, — поздоровалась она.
С нею была другая, одетая в бриджи и короткую футболку. Она выглядела лет на пять моложе и вела себя довольно раскованно.
Я встал и поздоровался.
— Я не поверила Илье, когда он сказал, что у нас писатель, — сказала вторая с очень легким акцентом, подходя ко мне, и представилась, протягивая изящную ручку: — Иоланда Андреа Сорти, можно просто: Ёли, — так меня все зовут.
Я поклонился.
— А это моя подружка.
— Света, — тихо представилась «королева».
— Вы итальянка? — спросил я Иоланду.
— Почти.
— Ваш акцент не похож на итальянский, — выдал я, почти не думая.
Девушка переменилась в лице.
— Извините, я, кажется… — я запнулся.
Вошел Константин в белом шелковом халате.
— Привет, красавицы, — приветствовал он девушек, которые поцеловали его в обе щеки.
— Мы будем в оранжерее, — сказала Светлана, и они удалились.
В дверях показался Илья.
— Где Павел Анатольевич? — спросил у него Константин.
Илья ответил:
— Он принимает душ.
— Что ж, подождем. Скажи — пусть не торопится. Андрей Валентинович, вы не слишком голодны?
— Нет, я не успел проголодаться.
— Вы же направлялись в парк «Надежды».
Сказать, что я был удивлен, значит не сказать ничего.
— Откуда вам это известно? — только и мог произнести я.
Илья вышел, а Константин ответил:
— Мне известно многое, дорогой Андрей. Вам не терпится получить ответы на все вопросы? Ведь так?
— Почему я?
— А вы мне нравитесь.
Он подошел к столику у окна.
— Я скажу вам кто я, — говорил он, стоя ко мне спиной, — меня зовут Виталий Ветров. А Константин — мой псевдоним. Только так мне удается оставаться незаметным.
Я молчал.
— Всё, что вы видите здесь, дорогой Андрей, принадлежит мне. Мне принадлежит не половина города, как вы решили. Кроме этого особняка я ничего не имею. Но, год назад я мог насчитать несколько тысяч городов, где мне принадлежало почти всё. Надеюсь, вы запоминаете. Вы обещали мне, помните?
Мой язык едва шевелился:
— Да, помню, Виталий Васильевич.
— Может быть, перейдем на «ты»?
— Хорошо.
— Ты извини — я навязываюсь тебе, но уверен, ты наживешься на книге, которую напишешь через год.
— Я не жажду наживы… Бред какой-то.
Он резко повернулся:
— Да, мой друг, бред. Всё в жизни бред. А есть ли жизнь? Ты видишь перед собой человека, совесть которого не чиста, душа которого вскоре предстанет перед Создателем и своим отцом, и будет держать ответ за всё ею совершенное здесь. Бред, друг мой, бред. То же сказал и я, когда встретился с моим отцом больше десяти лет назад.
Виталий тяжело вздохнул и опустился в кресло.
— Знаешь ли ты, что Люцифер нам завидовал? О, как завидовал! Он даже посмел перечить отцу, за что и был повергнут. Сын Утра Прекрасного, ангел сошел на землю, чтобы соблазнять вопреки своей воле, чтобы снова и снова с падением каждой новой души видеть, как отдаляется его возвращение домой. Представляешь, каков размер его ненависти к роду людскому?
Наступила тишина, которую нарушало лишь тяжелое дыхание Ветрова. Я видел, что на его лице выступила краска; он сильно переживал то, что говорил.
— Ты веришь в дьявола? — вдруг спросил он.
— Да, но ваш… твой рассказ настолько невероятен…
— Вот, человек! — воскликнул он. — Вот она, твоя вера! Неужели тебе всё нужно видеть своими глазами, чтобы поверить?! Где уж там роду людскому очиститься, если вера его ограничивается мифическими идеями, искаженными временем до неузнаваемости… Тогда вот что, — он резко поднялся, — помнишь дело Леонарда? Ему где-то тринадцать лет.
Я вспомнил ту шумиху в прессе и телевидении, когда кто-то предположил, что наступает конец света.
— Да, конец света, — как эхо повторил мою мысль Виталий. — Леонард — это Сатана… Ты не веришь, что он был здесь?
Неожиданно в коридоре послышался звон. В столовую вошел рыцарь в золотых доспехах. Скрежет и грохот был таков, что резало уши.
— Теперь веришь? — сказал Ветров, указывая на рыцаря. — Его нет, это плод моей фантазии.
Рыцарь постоял несколько секунд, потом растворился в воздухе.
Мои ноги подогнулись, я сел. Мой собеседник застонал. Схватившись за голову, он упал в кресло.
— С вами всё в порядке?
— Подобные шоу, — говорил Ветров, — обходятся моему организму очень дорого.
— Теперь верю, — был мой ответ.
Он усмехнулся и откинулся на спинку.
— Чтобы уж совсем от твоих сомнений ничего не осталось, я предложу проанализировать сегодняшнее положение российской экономики. Мы шагнули далеко за десять лет. Рубль стал в несколько раз дороже доллара. На иномарках ездят единицы, наивно считая, что это престижно, а «восьмидесятка» стала самой дорогой машиной в Европе. Благосостояние народа увеличилось в десятки раз. Что же это, если не чудо? Где находится преступность России? Она в страхе. Быть преступником гораздо опаснее, чем гулять ночью в трущобах. Друг мой, это всё сделано с моей помощью, как не чудовищна сия мысль. «Триумф» владеет почти всем миром. Теперь мы диктуем законы. Всеобщее благоденствие не за горами.
По-моему, он был похож на безумного, когда говорил.
— Возможно, я безумен, — вдруг ответил Ветров на мою мысль. — Не удивляйтесь, я могу читать мысли. Теперь ты мне веришь?
— Верю.
* * *
Через день приехал в «Райский сад» с женой, чтобы остаться у Ветрова на месяц. То, что я узнал от Виталия, не укладывается в разумные рамки. Впрочем, дорогой читатель, ты можешь не верить, — это твое право.
Во время наших споров Виталий часто, доказывая свою правоту, представлял проблему в идеале, потом же возвращался к общему. Как-то между нами состоялся довольно интересный разговор.
— Скажи, что такое казнь? — спросил он меня.
— Преступное деяние.
— Всегда?
— Абсолютно.
— Это ошибочное мнение.
Он резко встал из-за стола с бокалом вина и подошел к огромному окну.
— Бог мой! — тихо воскликнул Виталий. — Какая красота! Знаешь, я всегда мечтал жить в высоком красивом доме, в лесу. Но ничто не длится вечно.
— Ты уходишь от ответа.
— Ничего подобного. Задавай любой вопрос, я готов на него ответить.
— Неужели казнь не может не быть преступлением? Это же убийство. — Я никак не мог представить себе, что казнь и убийство — разные понятия.
— Почему?
— Ну, возьмем типичный случай. Пойман убийца. Его вина доказана судом. Еще скажем, что и он признал свою вину. Это была не самозащита, а убийство из корыстных побуждений.
Виталий повернулся.
— Друг мой, это первая статья уголовного кодекса Объединенной Европы. Если даже суд из тринадцати присяжных проголосует за пожизненное заключение, то судья вправе наложить вето на решение суда. И правильно сделает.
— Но общество, предоставляя право судить одному лицу или даже тринадцати, не имеет права убить человека, права мстить.
— А кто говорит о мести? К черту месть! «Зуб за зуб, око за око», — это уже не актуально. Зачем мстить? Месть — удел слабых, да и глупых к тому же. Запомни дословно или запиши то, что я сейчас скажу. Обществу просто не нужны такие люди. Человек совершил чудовищное преступление — убил человека. Человечество просто не нуждается в его услугах. Он может принести обществу больше вреда, когда, предположим, в тюрьме убьет своего сокамерника или любого другого заключенного. А вдруг наступит амнистия. Меняется президент и в ознаменовании начала своего правления объявляет амнистию. И наш убийца выходит на свободу…
— Ну уж это глупость! Амнистия не касается совершивших тяжкие преступления.
— Смотри, не скажи кому-нибудь еще! Десять лет назад, когда тебе было 17, и ты готовился к поступлению в Гуманитарную академию, пост президента достался господину Путину Владимиру Владимировичу. Была объявлена амнистия. Тогда освобождали и тех, кто имеет государственные награды. На свободу вышло множество мерзавцев, большинство из которых опять отправилось по проторенной дорожке совершать преступления. Счастье, что часть из них была наставлена на путь истинный, другая часть отправилась в преисподнюю хлебать собственноручно сваренную похлебку. Случись, что у нашего мерзавца есть какая-нибудь государственная награда, и случись подобная амнистия, он выйдет на свободу, чтобы вновь совершить убийство. Государственная награда ещё не гарантирует безгрешность ее владельца. И, заметь, до сих пор нет закона об амнистии.
— Но по-христиански… Библия…
— Дьявольщина! — Константин залпом прикончил остатки вина в бокале. — Библия — не уголовный кодекс. По этой книге выходит, что общество не имеет право не то, что на казнь преступника, а даже на задержание его, лишение его свободы, ибо лишать свободы не по-христиански. Власть и то есть насилие. Черт возьми, да это же анархия, где нет даже закона, ибо закон ограничивает свободу личности. Закон пишется для безумцев, не способных без указки не совершать преступлений.
— А если для людей, совершивших тяжкие преступления, не будет возможности выйти на свободу? Пожизненное заключение хуже смертной казни.
— Безусловно, если в этом случае этот преступник будет приносить пользу обществу, ну, положим, в качестве подопытного «кролика», или же на опасных работах. Иначе выходит, что наше общество будет их содержать на свои деньги. Налогоплательщики будут их кормить, одевать, содержать охрану и тому подобное. А это большие деньги. Выходит, что родственники или близкие жертвы оплачивают существование убийцы их родного или знакомого. Как ты на это смотришь? Это, по-твоему, нормально?
Я был озадачен. Потом нашелся и произнес:
— Это софизм. Абсолюта нет. Errare humanium est.
— Безусловно, презумпцию невиновности ещё никто не отменял. А до смертной казни преступник должен прожить не менее полугода. Мало ли, может быть откроются какие-нибудь новые обстоятельства его дела. Что же касается смертников и их пожизненного заключения, — деньги, которые общество тратит на преступника, целесообразнее направить на более благородное дело, скажем, в детские дома.
— Ты действительно сын Сатаны, ибо способен запутать кого угодно.
— Нормальный, здоровый, работоспособный человек должен зарабатывать себе на пропитание собственным трудом, приносить пользу. В противном случае он не нужен обществу. Деньги на его содержание лучше отдать на воспитание ребенка.
— Это не гуманно.
— Не гуманно содержать тунеядцев, обкрадывая тех, кому помощь больше нужна, — скажем, — инвалидам и старикам. И вообще, к черту гуманность, если речь идет о справедливости и законе! Так я убедил тебя?
— Я способен поставить себя на твое место, понять тебя, но я не разделяю твою точку зрения.
— Что ж, этого вполне достаточно.
Я не буду описывать дальнейшие встречи, скажу только, что подобных споров у нас было множество.
* * *
13 ноября мне позвонил на работу Илья Пришвин и попросил срочно приехать. Он сказал, что Виталий хочет меня видеть.
Я нашел его в плохом состоянии в постели его комнаты. Ёли вышла вся в слезах. Ветров безжизненными глазами смотрел куда-то мимо меня. Я понял, что он ослеп.
— Андрей, ты здесь? — он едва мог говорить.
— Да, — я подошел и взял его за руку.
— Видишь, во что я превратился?
— У тебя был врач?
Отрывистый смех слетел с его потрескавшихся губ.
— У меня был врач… Отец Григорий… Врачеватель души… С душой, кажется, всё в порядке, а вот тело… Боже, какая боль!.. Скорее бы всё это кончилось… — Его ладонь дернулась, и пальцы вцепились в мою руку. — Спасибо, Андрей, что посетил меня.
Через минуту вошел Илья с Ёли. Девушка обошла постель и присела подле Ветрова. Она взяла его руку и поцеловала.
Мое знакомство с этим человеком длилось не долго, и закончилось оно так же неожиданно, как и началось.
Черновик моей книги, написать которую я обещал, к тому времени был готов.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЗБРАННЫЙ
И было вам всё это чуждо,
И так упоительно ново…
Игорь Северянин «Ноктюрн»
Глава I
КЛЯТВА
Подыми меня из глубин
бездны вечного сожаленья…
«Книга скорбных песнопений» (1002г.)
Шаг за шагом он спускается со свечой в руке. Лестница, крутая винтовая лестница, бесконечная, как время. Ноги словно вязнут в, как болото, тягучем мраке. С трудом передвигая их, он идет. Шагов своих не слышит; хватает и других звуков. Откуда-то снизу доносятся глухие удары, где-то капает вода, слышится пение, наводящее тоску, со всех сторон несется шелест. Шепот, слова которого едва поддаются разбору, слышен отовсюду:
— Ус-с-слыш-ш-шь голос-с-с ВЕЧНОСТИ...
— Тиш-ш-ше... он ... не знает ещ-щ-щё нич-ч-чего...
— Открой тайну-у-у.
Он идет, подчиненный неизвестной цели, опускаясь всё ниже и ниже. Ходьба не утомляет. Нет мыслей. Нет страха. Есть цель, но она неизвестна. Покрытая тайной дымкой не видна, но притягивает, словно магнит. Шелест, удары, шепот и стоны...
И цель... Цель. Не потерять бы ее очертания.
— Прими ис-с-стину... Клянись-сь-сь... с-своею душ-шой...
Свеча горит, течет, обжигая руку, стеарин. Он обволакивает кожу и стынет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Добрый день, — поздоровалась она.
С нею была другая, одетая в бриджи и короткую футболку. Она выглядела лет на пять моложе и вела себя довольно раскованно.
Я встал и поздоровался.
— Я не поверила Илье, когда он сказал, что у нас писатель, — сказала вторая с очень легким акцентом, подходя ко мне, и представилась, протягивая изящную ручку: — Иоланда Андреа Сорти, можно просто: Ёли, — так меня все зовут.
Я поклонился.
— А это моя подружка.
— Света, — тихо представилась «королева».
— Вы итальянка? — спросил я Иоланду.
— Почти.
— Ваш акцент не похож на итальянский, — выдал я, почти не думая.
Девушка переменилась в лице.
— Извините, я, кажется… — я запнулся.
Вошел Константин в белом шелковом халате.
— Привет, красавицы, — приветствовал он девушек, которые поцеловали его в обе щеки.
— Мы будем в оранжерее, — сказала Светлана, и они удалились.
В дверях показался Илья.
— Где Павел Анатольевич? — спросил у него Константин.
Илья ответил:
— Он принимает душ.
— Что ж, подождем. Скажи — пусть не торопится. Андрей Валентинович, вы не слишком голодны?
— Нет, я не успел проголодаться.
— Вы же направлялись в парк «Надежды».
Сказать, что я был удивлен, значит не сказать ничего.
— Откуда вам это известно? — только и мог произнести я.
Илья вышел, а Константин ответил:
— Мне известно многое, дорогой Андрей. Вам не терпится получить ответы на все вопросы? Ведь так?
— Почему я?
— А вы мне нравитесь.
Он подошел к столику у окна.
— Я скажу вам кто я, — говорил он, стоя ко мне спиной, — меня зовут Виталий Ветров. А Константин — мой псевдоним. Только так мне удается оставаться незаметным.
Я молчал.
— Всё, что вы видите здесь, дорогой Андрей, принадлежит мне. Мне принадлежит не половина города, как вы решили. Кроме этого особняка я ничего не имею. Но, год назад я мог насчитать несколько тысяч городов, где мне принадлежало почти всё. Надеюсь, вы запоминаете. Вы обещали мне, помните?
Мой язык едва шевелился:
— Да, помню, Виталий Васильевич.
— Может быть, перейдем на «ты»?
— Хорошо.
— Ты извини — я навязываюсь тебе, но уверен, ты наживешься на книге, которую напишешь через год.
— Я не жажду наживы… Бред какой-то.
Он резко повернулся:
— Да, мой друг, бред. Всё в жизни бред. А есть ли жизнь? Ты видишь перед собой человека, совесть которого не чиста, душа которого вскоре предстанет перед Создателем и своим отцом, и будет держать ответ за всё ею совершенное здесь. Бред, друг мой, бред. То же сказал и я, когда встретился с моим отцом больше десяти лет назад.
Виталий тяжело вздохнул и опустился в кресло.
— Знаешь ли ты, что Люцифер нам завидовал? О, как завидовал! Он даже посмел перечить отцу, за что и был повергнут. Сын Утра Прекрасного, ангел сошел на землю, чтобы соблазнять вопреки своей воле, чтобы снова и снова с падением каждой новой души видеть, как отдаляется его возвращение домой. Представляешь, каков размер его ненависти к роду людскому?
Наступила тишина, которую нарушало лишь тяжелое дыхание Ветрова. Я видел, что на его лице выступила краска; он сильно переживал то, что говорил.
— Ты веришь в дьявола? — вдруг спросил он.
— Да, но ваш… твой рассказ настолько невероятен…
— Вот, человек! — воскликнул он. — Вот она, твоя вера! Неужели тебе всё нужно видеть своими глазами, чтобы поверить?! Где уж там роду людскому очиститься, если вера его ограничивается мифическими идеями, искаженными временем до неузнаваемости… Тогда вот что, — он резко поднялся, — помнишь дело Леонарда? Ему где-то тринадцать лет.
Я вспомнил ту шумиху в прессе и телевидении, когда кто-то предположил, что наступает конец света.
— Да, конец света, — как эхо повторил мою мысль Виталий. — Леонард — это Сатана… Ты не веришь, что он был здесь?
Неожиданно в коридоре послышался звон. В столовую вошел рыцарь в золотых доспехах. Скрежет и грохот был таков, что резало уши.
— Теперь веришь? — сказал Ветров, указывая на рыцаря. — Его нет, это плод моей фантазии.
Рыцарь постоял несколько секунд, потом растворился в воздухе.
Мои ноги подогнулись, я сел. Мой собеседник застонал. Схватившись за голову, он упал в кресло.
— С вами всё в порядке?
— Подобные шоу, — говорил Ветров, — обходятся моему организму очень дорого.
— Теперь верю, — был мой ответ.
Он усмехнулся и откинулся на спинку.
— Чтобы уж совсем от твоих сомнений ничего не осталось, я предложу проанализировать сегодняшнее положение российской экономики. Мы шагнули далеко за десять лет. Рубль стал в несколько раз дороже доллара. На иномарках ездят единицы, наивно считая, что это престижно, а «восьмидесятка» стала самой дорогой машиной в Европе. Благосостояние народа увеличилось в десятки раз. Что же это, если не чудо? Где находится преступность России? Она в страхе. Быть преступником гораздо опаснее, чем гулять ночью в трущобах. Друг мой, это всё сделано с моей помощью, как не чудовищна сия мысль. «Триумф» владеет почти всем миром. Теперь мы диктуем законы. Всеобщее благоденствие не за горами.
По-моему, он был похож на безумного, когда говорил.
— Возможно, я безумен, — вдруг ответил Ветров на мою мысль. — Не удивляйтесь, я могу читать мысли. Теперь ты мне веришь?
— Верю.
* * *
Через день приехал в «Райский сад» с женой, чтобы остаться у Ветрова на месяц. То, что я узнал от Виталия, не укладывается в разумные рамки. Впрочем, дорогой читатель, ты можешь не верить, — это твое право.
Во время наших споров Виталий часто, доказывая свою правоту, представлял проблему в идеале, потом же возвращался к общему. Как-то между нами состоялся довольно интересный разговор.
— Скажи, что такое казнь? — спросил он меня.
— Преступное деяние.
— Всегда?
— Абсолютно.
— Это ошибочное мнение.
Он резко встал из-за стола с бокалом вина и подошел к огромному окну.
— Бог мой! — тихо воскликнул Виталий. — Какая красота! Знаешь, я всегда мечтал жить в высоком красивом доме, в лесу. Но ничто не длится вечно.
— Ты уходишь от ответа.
— Ничего подобного. Задавай любой вопрос, я готов на него ответить.
— Неужели казнь не может не быть преступлением? Это же убийство. — Я никак не мог представить себе, что казнь и убийство — разные понятия.
— Почему?
— Ну, возьмем типичный случай. Пойман убийца. Его вина доказана судом. Еще скажем, что и он признал свою вину. Это была не самозащита, а убийство из корыстных побуждений.
Виталий повернулся.
— Друг мой, это первая статья уголовного кодекса Объединенной Европы. Если даже суд из тринадцати присяжных проголосует за пожизненное заключение, то судья вправе наложить вето на решение суда. И правильно сделает.
— Но общество, предоставляя право судить одному лицу или даже тринадцати, не имеет права убить человека, права мстить.
— А кто говорит о мести? К черту месть! «Зуб за зуб, око за око», — это уже не актуально. Зачем мстить? Месть — удел слабых, да и глупых к тому же. Запомни дословно или запиши то, что я сейчас скажу. Обществу просто не нужны такие люди. Человек совершил чудовищное преступление — убил человека. Человечество просто не нуждается в его услугах. Он может принести обществу больше вреда, когда, предположим, в тюрьме убьет своего сокамерника или любого другого заключенного. А вдруг наступит амнистия. Меняется президент и в ознаменовании начала своего правления объявляет амнистию. И наш убийца выходит на свободу…
— Ну уж это глупость! Амнистия не касается совершивших тяжкие преступления.
— Смотри, не скажи кому-нибудь еще! Десять лет назад, когда тебе было 17, и ты готовился к поступлению в Гуманитарную академию, пост президента достался господину Путину Владимиру Владимировичу. Была объявлена амнистия. Тогда освобождали и тех, кто имеет государственные награды. На свободу вышло множество мерзавцев, большинство из которых опять отправилось по проторенной дорожке совершать преступления. Счастье, что часть из них была наставлена на путь истинный, другая часть отправилась в преисподнюю хлебать собственноручно сваренную похлебку. Случись, что у нашего мерзавца есть какая-нибудь государственная награда, и случись подобная амнистия, он выйдет на свободу, чтобы вновь совершить убийство. Государственная награда ещё не гарантирует безгрешность ее владельца. И, заметь, до сих пор нет закона об амнистии.
— Но по-христиански… Библия…
— Дьявольщина! — Константин залпом прикончил остатки вина в бокале. — Библия — не уголовный кодекс. По этой книге выходит, что общество не имеет право не то, что на казнь преступника, а даже на задержание его, лишение его свободы, ибо лишать свободы не по-христиански. Власть и то есть насилие. Черт возьми, да это же анархия, где нет даже закона, ибо закон ограничивает свободу личности. Закон пишется для безумцев, не способных без указки не совершать преступлений.
— А если для людей, совершивших тяжкие преступления, не будет возможности выйти на свободу? Пожизненное заключение хуже смертной казни.
— Безусловно, если в этом случае этот преступник будет приносить пользу обществу, ну, положим, в качестве подопытного «кролика», или же на опасных работах. Иначе выходит, что наше общество будет их содержать на свои деньги. Налогоплательщики будут их кормить, одевать, содержать охрану и тому подобное. А это большие деньги. Выходит, что родственники или близкие жертвы оплачивают существование убийцы их родного или знакомого. Как ты на это смотришь? Это, по-твоему, нормально?
Я был озадачен. Потом нашелся и произнес:
— Это софизм. Абсолюта нет. Errare humanium est.
— Безусловно, презумпцию невиновности ещё никто не отменял. А до смертной казни преступник должен прожить не менее полугода. Мало ли, может быть откроются какие-нибудь новые обстоятельства его дела. Что же касается смертников и их пожизненного заключения, — деньги, которые общество тратит на преступника, целесообразнее направить на более благородное дело, скажем, в детские дома.
— Ты действительно сын Сатаны, ибо способен запутать кого угодно.
— Нормальный, здоровый, работоспособный человек должен зарабатывать себе на пропитание собственным трудом, приносить пользу. В противном случае он не нужен обществу. Деньги на его содержание лучше отдать на воспитание ребенка.
— Это не гуманно.
— Не гуманно содержать тунеядцев, обкрадывая тех, кому помощь больше нужна, — скажем, — инвалидам и старикам. И вообще, к черту гуманность, если речь идет о справедливости и законе! Так я убедил тебя?
— Я способен поставить себя на твое место, понять тебя, но я не разделяю твою точку зрения.
— Что ж, этого вполне достаточно.
Я не буду описывать дальнейшие встречи, скажу только, что подобных споров у нас было множество.
* * *
13 ноября мне позвонил на работу Илья Пришвин и попросил срочно приехать. Он сказал, что Виталий хочет меня видеть.
Я нашел его в плохом состоянии в постели его комнаты. Ёли вышла вся в слезах. Ветров безжизненными глазами смотрел куда-то мимо меня. Я понял, что он ослеп.
— Андрей, ты здесь? — он едва мог говорить.
— Да, — я подошел и взял его за руку.
— Видишь, во что я превратился?
— У тебя был врач?
Отрывистый смех слетел с его потрескавшихся губ.
— У меня был врач… Отец Григорий… Врачеватель души… С душой, кажется, всё в порядке, а вот тело… Боже, какая боль!.. Скорее бы всё это кончилось… — Его ладонь дернулась, и пальцы вцепились в мою руку. — Спасибо, Андрей, что посетил меня.
Через минуту вошел Илья с Ёли. Девушка обошла постель и присела подле Ветрова. Она взяла его руку и поцеловала.
Мое знакомство с этим человеком длилось не долго, и закончилось оно так же неожиданно, как и началось.
Черновик моей книги, написать которую я обещал, к тому времени был готов.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЗБРАННЫЙ
И было вам всё это чуждо,
И так упоительно ново…
Игорь Северянин «Ноктюрн»
Глава I
КЛЯТВА
Подыми меня из глубин
бездны вечного сожаленья…
«Книга скорбных песнопений» (1002г.)
Шаг за шагом он спускается со свечой в руке. Лестница, крутая винтовая лестница, бесконечная, как время. Ноги словно вязнут в, как болото, тягучем мраке. С трудом передвигая их, он идет. Шагов своих не слышит; хватает и других звуков. Откуда-то снизу доносятся глухие удары, где-то капает вода, слышится пение, наводящее тоску, со всех сторон несется шелест. Шепот, слова которого едва поддаются разбору, слышен отовсюду:
— Ус-с-слыш-ш-шь голос-с-с ВЕЧНОСТИ...
— Тиш-ш-ше... он ... не знает ещ-щ-щё нич-ч-чего...
— Открой тайну-у-у.
Он идет, подчиненный неизвестной цели, опускаясь всё ниже и ниже. Ходьба не утомляет. Нет мыслей. Нет страха. Есть цель, но она неизвестна. Покрытая тайной дымкой не видна, но притягивает, словно магнит. Шелест, удары, шепот и стоны...
И цель... Цель. Не потерять бы ее очертания.
— Прими ис-с-стину... Клянись-сь-сь... с-своею душ-шой...
Свеча горит, течет, обжигая руку, стеарин. Он обволакивает кожу и стынет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46