Однако Палмер был уверен, что надо полагаться на свои инстинкты, если хочешь выбраться.
Лед под ногами был гладок, не менее десяти футов в толщину, но передвигаться по нему не было трудно. Палмер прошел милю или больше, пока заметил, что кто-то следует за ним подо льдом.
Что-то вроде тени – черное и аморфное. На миг Палмера охватил слепой страх – вспомнилось документальное кино, где касатка скрадывает тюленя из-под льдины, а потом пробивает лед в несколько футов толщиной, хватает несчастного зверя и тащит его в смерть.
Стараясь сохранять спокойствие, Палмер напомнил себе, что он не у Полярного круга, и что бы там ни пряталось подо льдом, это точно не кит-убийца.
Поддержав таким образом собственную храбрость, Палмер встал на колени, немеющими руками стер тонкий слой снега на льду и всмотрелся, кто там внизу. Это была Соня, несомненно, ищущая его.
(Соня?)
Двойные огни вспыхнули подо льдом как угли адской печи. Только теперь Палмер понял, на что напоролся, и открыл рот, чтобы крикнуть, но было поздно.
Две руки пробили лед, две руки с холодной, твердой, синей кожей. Пальцы как у старой карги с загнутыми потрескавшимися ногтями. Руки беспорядочно стали шарить по льду в поисках опоры. Другая выворачивалась из своей морозной могилы, как женщина, вылезающая из корсета. За руками появилась голова – волосы превратились в темные протуберанцы замерзших льдинок. Глаза горели злобой, губы мерзко надулись красными пиявками. Они разошлись в хищном оскале предвкушения, показав черные десны и зубы убийцы. Но как бы ни были демоничные черты Другой, в них была ужасная похожесть – будто портрет любимой был разорван в клочья и склеен неумелыми руками.
(Ты посмотри, кто ко мне пожаловал!)
Ментальный голос Другой звучал как забитый кухонный слив, пытающийся изобразить человеческую речь. Палмеру показалось, что холодный ненавидящий яд пополз в его сознание.
(Поцелуй меня, любовничек!)
Он изо всех сил ударил кулаком в это лицо. Кровь цвета и консистенции тормозной жидкости хлынула из ноздрей Другой. Та рассмеялась – нечто среднее между ревом льва и грохотом спускаемой воды. От этого он ударил еще сильнее – и сильнее, но она только смеялась, смеялась, смеялась.
Палмер вдруг вернулся в собственное тело и успел нанести еще два удара, пока не понял, что бьет Соню.
Как-то получилось, что он оседлал ее и прижал ей горло левой рукой, а правая взлетала и падала, взлетала и падала Соня лежала под ним с лицом, вымазанным чем-то липким Очки с нее слетели, обнажив глаза цвета заходящего солнца В темноте жидкость, служащая кровью у существ ее породы, казалась почти обыкновенной. Палмер поглядел на избитое и распухшее лицо возлюбленной – а раны заживали у него на глазах, – потом на свою правую руку. Она все еще была сжата в кулак. Он раскрыл ее, медленно, будто ожидая, что оттуда вылетит оса.
– Боже мой! Боже мой! Соня, прости меня – не знаю, как это вышло. Мне казалось, что я дерусь с... наверное, я отключился. Я не хотел делать тебе больно...
Она улыбнулась – медленной, ленивой улыбкой насыщения, и положила палец на его дрожащие губы, преграждая путь лепечущим извинениям.
– Тише.
– Но...
– Тише, говорю.
Она притянула его к себе, лицом к своим грудям. Вырваться из ее объятий он не мог бы, даже если бы хотел.
Долго они так лежали, пока Палмер наконец заснул. Во сне он слышал стон ползущих ледников и эхо нечеловеческого хохота.
5
После этого у них секс был каждую ночь – случалось, что и не по одному разу. Но телепатическое общение стало напряженным, почти не существующим. Соня при каждом свидании собиралась и выставляла псионическую защиту. Как будто не решалась позволить себе расслабиться, даже в самые интимные моменты. Палмер не знал – то ли она боится выпустить Другую, то ли впустить его.
Она для него стала белой стеной – непроницаемой и глухой, отбрасывающей все попытки парапсихической связи. Хотя эта ментальная фригидность Палмера тревожила, он не поднимал этот вопрос. Тайны, которые Соня в себе держит, принадлежат ей, и только ей.
Когда ослабел телепатический аспект отношений, вырос садистский. В первый раз, когда Соня пришла с плетью, Палмер категорически отказался. Он резко выразил непокорство. Он не хотел играть в эти игры. Отказался ее бить. Тогда Соня сняла очки, глянула этими страшными глазами, в которых стояли слезы, и что-то в нем сломалось.
Он ее бил, пока не полилась кровь, забрызгивая стены и лампочку без абажура над кроватью. Он ее бил, пока рука не устала и пальцы не перестали держать плеть. Все для того, чтобы удовлетворить ее нужду. Ей нужны были его удары, нужны не меньше, чем его ласка, если не больше. Он не знал, какие грехи она хочет искупить поцелуями жалящей плети и розами из разорванной плоти, да и знать не хотел. Есть вещи священные, даже для монстров.
Примерно через неделю после ее возвращения Палмер проснулся один. Мелькнула мысль о Лит, и сердце екнуло от страха. Он поспешил к детской, но Лит спокойно спала. Палмер ощутил прилив стыда. Соня пальцем не тронет Лит, как и он сам. Он глянул в окно, в сторону леса. Наверняка Соня на охоте. В конце концов она же ночное создание.
Вернувшись к себе, он увидел, что Соня вползает в окно. Она была совершенно голой, рот и живот вымазаны свежей кровью.
– Соня?
Она дернулась, как вспугнутая кошка, предупреждающе шипя. У Палмера волосы на мошонке встали дыбом, когда он понял, что смотрит в лицо Другой.
Она говорила глубоким смазанным баритоном, похожим на специально микшированный обычный голос Сони.
– А, любовничек еще здесь! Зачем она тебя при себе держит, Палмер? Уж точно не за то, как ты трахаешься!
Палмер вздрогнул, и Другая засмеялась. Потом стала вылизывать тыльную сторону ладони, как кошка.
– Я хочу говорить с Соней.
– Перебьешься, – проворчала Другая, плюхаясь на кровать. – Нет ее здесь.
– Тогда я подожду, пока она вернется, – сказал Палмер, скрестив руки на груди.
– Пшел вон, ренфилд! – рявкнула Другая, обнажая клыки в угрозе. – Я не в настроении.
От двери донесся какой-то звук, и Другая замолчала. Что-то похожее на страх мелькнуло у нее в глазах. Палмер обернулся и увидел на пороге Фидо. Глаза его в темноте светились золотом. Когда Палмер повернулся обратно к Другой, на кровати сидела Соня с озадаченным видом. Фидо повернулся и побрел обратно в комнату Лит.
– Билл? – Соня сдвинула брови, разглядывая кровь у себя на животе. Помазав палец, она попробовала кровь на вкус и чуть скривилась. – Не бойся, не человеческая. А отчего ты на меня так смотришь?
– Ты уходила на охоту, и вернулась Другая.
Соня неловко поерзала.
– Она... она что-нибудь сказала?
– О чем?
Глаза Сони сердито блеснули, и у Палмера на миг замерло сердце – он подумал, что Другая опять здесь.
– Она разговаривала?
– Да, но не очень много. Сказала, что я в постели никуда не гожусь, если ты об этом.
– Это не так, ты же сам знаешь.
– Знаю? – Палмер оперся коленом на кровать, взял Сонины руки в свои. – Соня, что случилось? Что произошло в Новом Орлеане, о чем ты не рассказываешь?
Соня подняла на него глаза, почти заполненные расширенными зрачками. Выраженная в них печаль навалилась на него, обернула удушающей серостью. Депрессия Сони заполнила ему легкие, лишая дыхания. Сердце сначала будто раздулось, потом сжалось, когда Сонино горе потянуло Палмера в свои глубины. Он знал, что если поддастся и уйдет в эту воронку, то погибнет. Собрав все силы, физические и ментальные, он отдернулся и ударил ее как только мог, прямо в лицо.
Он говорил себе, что это не жестокость – это самосохранение. Серая боль ушла из сознания, на ее месте образовался горящий уголь гнева, предательства – и возбуждения.
Он ударил еще раз.
И еще раз.
И еще раз.
Оргазм захватил его врасплох. Палмер сконфуженно заморгал, опустил глаза на опадающий орган. Даже не дотронулся до себя. Соня лежала на кровати ничком, изогнувшись на простынях, измазанных ее кровью и спермой Палмера. И не шевелилась.
– Соня?
Ответа не было. Кулаки ныли от нанесенных ими ударов. Тело дрожало, как гитарная струна.
– Соня?
Он перевернул ее на спину. Очень тяжелым, очень инертным было ее тело. Лицо превратилось в месиво крови, хрящей, костных осколков. А на стены будто кто-то стряхнул грязную малярную кисть. В мозгу же стоял гул, как в радиоприемнике на пустом канале.
К горлу подкатила желчь. Палмер вскочил и бросился в ванную. Заперев дверь, он брызнул себе в лицо водой, а когда поднял глаза, увидел себя – изможденного и измученного, в зеркале над умывальником. В глазах светился сумасшедший блеск – и Палмер узнал его. Так блестели глаза у людей на службе вампиров – Панглосса и Моргана. Ренфилды. Их называли ренфилдами.
Другая назвала его ренфилдом.
Палмер прижал к глазам распухшие, кровоточащие руки. Визги и вопли мирового разума давили на голову, грозя опрокинуть барьеры и залить чужими страхами, надеждами, мечтами, тайнами и грехами, стерев начисто его индивидуальность, его сознание.
– Прекрати! – завопил он старой леди в Покипси, никак не могущей решить, усыплять ли больного раком пуделя. – Вылазь из моей головы! – крикнул он бизнесмену в Тайпее, озабоченному падением своей потенции. – Оставь меня в покое! – заревел он нацистскому военному преступнику в Парагвае, который был уверен, что за ним охотится израильская разведка.
– Билл?
Он рывком растворил дверь ванной. За дверью стояла Соня, скулы ее уже восстановились, опухоль на губах спала, синяки вокруг глаз пожелтели.
– Как ты тут?
Он не смог сделать то, что она хотела. И никогда не сможет. Она ненасытна. Как можно удовлетворить женщину, которая восстанавливается за минуты? И мелькнула мысль, сможет ли он когда-нибудь теперь трахать женщину, не пытаясь ее убить.
Лежа рядом с ней на окровавленной постели, глядя, как рассвет прогоняет тени по стене напротив окна, он размышлял, что было хуже: когда он думал, что убил ее, или разочарование, когда она оказалась жива.
* * *
В тот же день, когда Палмер сколачивал очередной ящик, на этот раз для неприличных игрушек – терракотовые фигурки с огромными членами с насаженными на концы колесами, – Лит вышла в патио на него посмотреть. И у нее была маска, которую он оставил из предыдущей партии.
– А где тетя Блу?
– Тетя Блу спит. Ты же знаешь, Лит, что она спит днем.
– Не весь день.
– Ты права, иногда она днем не спит. Но только в особых обстоятельствах.
Лит подняла маску к лицу. Золотистые глаза без зрачков блеснули в пустых орбитах. Почему-то у Палмера пошел мороз по коже.
– Положи это!
Лит вздрогнула от резкости его голоса, и Палмер обругал себя молча. Проблемы с Соней начинают выливаться на окружающих. Он открыл рот, чтобы извиниться, сказать, что не хотел на нее так рявкать, но она уже скрылась в доме.
Лефти выползла из-под груды стружек и начала играть с терракотовой фигуркой, катая ее туда-сюда на неровных колесах. Палмер отложил инструменты и потер шею, скривившись. Поглядел на левую руку своего прежнего воплощения.
– Да, опять я свалял дурака, правда, Лефти? Как сегодня ночью. Надо было мне задавить депрессию, добраться до того, что так достало Соню, – но слаб я оказался. Сдрейфил и пошел по легкому пути, боялся снова оказаться наедине с Другой. Понимаешь, не то чтобы я не хотел ей помочь, но она это так усложняет... – Палмер оборвал сам себя, встряхнул головой и с отвращением скривился. – Боже мой, да я еще психованней, чем сам думаю! Обсуждаю свои проблемы с отрезанной рукой!
* * *
Лит стояла в доме и глядела через окно во двор. Папа сидел на корточках с грустным видом и разговаривал с Лефти. Лит знала, что папа не хотел на нее кричать. Она знала, что у него какие-то трудности с тетей Блу. И все равно ей было обидно. Она посмотрела на черную маску у себя в руке. Пустые глаза и рот смотрели, будто ждали ответа.
Вздохнув про себя, Лит положила маску на верстак, откуда и взяла. Потом подумала, что еще сделать, чтобы провести день. Она устала играть одна и прочла уже все книги столько раз, что уже и неинтересно было. Папа старался удовлетворять ее потребности, но за тридцать месяцев она уже переросла Лауру Инголз Уайлдер, Фрэнка Л. Баума и Роберта Льюиса Стивенсона. Даже Давид Копперфилд и Гекльберри Финн уже не привлекали.
Хорошо бы папа взял ее с собой в город. Ей очень хотелось увидеть других детей, других людей, другие места. У нее был видеоплеер с монитором, но на картинках – это совсем не то, что на самом деле. Сколько Лит себя помнила, ее постоянно держали в изоляции от тех, кого папа называл «нормальными людьми».
Папа и тетя Блу были согласны, что «нормальные люди» ее не примут. Она не такая, как они, а «нормальные люди» не любят ничего, что «не такое». Они увидят ее глаза и испугаются. Ее заберут у папы и тети Блу и запрут в каком-то ужасном месте, где с ней будут делать «эксперименты». А еще папа боится ее взять с собой в город, чтобы ее не нашел Плохой Дядя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Лед под ногами был гладок, не менее десяти футов в толщину, но передвигаться по нему не было трудно. Палмер прошел милю или больше, пока заметил, что кто-то следует за ним подо льдом.
Что-то вроде тени – черное и аморфное. На миг Палмера охватил слепой страх – вспомнилось документальное кино, где касатка скрадывает тюленя из-под льдины, а потом пробивает лед в несколько футов толщиной, хватает несчастного зверя и тащит его в смерть.
Стараясь сохранять спокойствие, Палмер напомнил себе, что он не у Полярного круга, и что бы там ни пряталось подо льдом, это точно не кит-убийца.
Поддержав таким образом собственную храбрость, Палмер встал на колени, немеющими руками стер тонкий слой снега на льду и всмотрелся, кто там внизу. Это была Соня, несомненно, ищущая его.
(Соня?)
Двойные огни вспыхнули подо льдом как угли адской печи. Только теперь Палмер понял, на что напоролся, и открыл рот, чтобы крикнуть, но было поздно.
Две руки пробили лед, две руки с холодной, твердой, синей кожей. Пальцы как у старой карги с загнутыми потрескавшимися ногтями. Руки беспорядочно стали шарить по льду в поисках опоры. Другая выворачивалась из своей морозной могилы, как женщина, вылезающая из корсета. За руками появилась голова – волосы превратились в темные протуберанцы замерзших льдинок. Глаза горели злобой, губы мерзко надулись красными пиявками. Они разошлись в хищном оскале предвкушения, показав черные десны и зубы убийцы. Но как бы ни были демоничные черты Другой, в них была ужасная похожесть – будто портрет любимой был разорван в клочья и склеен неумелыми руками.
(Ты посмотри, кто ко мне пожаловал!)
Ментальный голос Другой звучал как забитый кухонный слив, пытающийся изобразить человеческую речь. Палмеру показалось, что холодный ненавидящий яд пополз в его сознание.
(Поцелуй меня, любовничек!)
Он изо всех сил ударил кулаком в это лицо. Кровь цвета и консистенции тормозной жидкости хлынула из ноздрей Другой. Та рассмеялась – нечто среднее между ревом льва и грохотом спускаемой воды. От этого он ударил еще сильнее – и сильнее, но она только смеялась, смеялась, смеялась.
Палмер вдруг вернулся в собственное тело и успел нанести еще два удара, пока не понял, что бьет Соню.
Как-то получилось, что он оседлал ее и прижал ей горло левой рукой, а правая взлетала и падала, взлетала и падала Соня лежала под ним с лицом, вымазанным чем-то липким Очки с нее слетели, обнажив глаза цвета заходящего солнца В темноте жидкость, служащая кровью у существ ее породы, казалась почти обыкновенной. Палмер поглядел на избитое и распухшее лицо возлюбленной – а раны заживали у него на глазах, – потом на свою правую руку. Она все еще была сжата в кулак. Он раскрыл ее, медленно, будто ожидая, что оттуда вылетит оса.
– Боже мой! Боже мой! Соня, прости меня – не знаю, как это вышло. Мне казалось, что я дерусь с... наверное, я отключился. Я не хотел делать тебе больно...
Она улыбнулась – медленной, ленивой улыбкой насыщения, и положила палец на его дрожащие губы, преграждая путь лепечущим извинениям.
– Тише.
– Но...
– Тише, говорю.
Она притянула его к себе, лицом к своим грудям. Вырваться из ее объятий он не мог бы, даже если бы хотел.
Долго они так лежали, пока Палмер наконец заснул. Во сне он слышал стон ползущих ледников и эхо нечеловеческого хохота.
5
После этого у них секс был каждую ночь – случалось, что и не по одному разу. Но телепатическое общение стало напряженным, почти не существующим. Соня при каждом свидании собиралась и выставляла псионическую защиту. Как будто не решалась позволить себе расслабиться, даже в самые интимные моменты. Палмер не знал – то ли она боится выпустить Другую, то ли впустить его.
Она для него стала белой стеной – непроницаемой и глухой, отбрасывающей все попытки парапсихической связи. Хотя эта ментальная фригидность Палмера тревожила, он не поднимал этот вопрос. Тайны, которые Соня в себе держит, принадлежат ей, и только ей.
Когда ослабел телепатический аспект отношений, вырос садистский. В первый раз, когда Соня пришла с плетью, Палмер категорически отказался. Он резко выразил непокорство. Он не хотел играть в эти игры. Отказался ее бить. Тогда Соня сняла очки, глянула этими страшными глазами, в которых стояли слезы, и что-то в нем сломалось.
Он ее бил, пока не полилась кровь, забрызгивая стены и лампочку без абажура над кроватью. Он ее бил, пока рука не устала и пальцы не перестали держать плеть. Все для того, чтобы удовлетворить ее нужду. Ей нужны были его удары, нужны не меньше, чем его ласка, если не больше. Он не знал, какие грехи она хочет искупить поцелуями жалящей плети и розами из разорванной плоти, да и знать не хотел. Есть вещи священные, даже для монстров.
Примерно через неделю после ее возвращения Палмер проснулся один. Мелькнула мысль о Лит, и сердце екнуло от страха. Он поспешил к детской, но Лит спокойно спала. Палмер ощутил прилив стыда. Соня пальцем не тронет Лит, как и он сам. Он глянул в окно, в сторону леса. Наверняка Соня на охоте. В конце концов она же ночное создание.
Вернувшись к себе, он увидел, что Соня вползает в окно. Она была совершенно голой, рот и живот вымазаны свежей кровью.
– Соня?
Она дернулась, как вспугнутая кошка, предупреждающе шипя. У Палмера волосы на мошонке встали дыбом, когда он понял, что смотрит в лицо Другой.
Она говорила глубоким смазанным баритоном, похожим на специально микшированный обычный голос Сони.
– А, любовничек еще здесь! Зачем она тебя при себе держит, Палмер? Уж точно не за то, как ты трахаешься!
Палмер вздрогнул, и Другая засмеялась. Потом стала вылизывать тыльную сторону ладони, как кошка.
– Я хочу говорить с Соней.
– Перебьешься, – проворчала Другая, плюхаясь на кровать. – Нет ее здесь.
– Тогда я подожду, пока она вернется, – сказал Палмер, скрестив руки на груди.
– Пшел вон, ренфилд! – рявкнула Другая, обнажая клыки в угрозе. – Я не в настроении.
От двери донесся какой-то звук, и Другая замолчала. Что-то похожее на страх мелькнуло у нее в глазах. Палмер обернулся и увидел на пороге Фидо. Глаза его в темноте светились золотом. Когда Палмер повернулся обратно к Другой, на кровати сидела Соня с озадаченным видом. Фидо повернулся и побрел обратно в комнату Лит.
– Билл? – Соня сдвинула брови, разглядывая кровь у себя на животе. Помазав палец, она попробовала кровь на вкус и чуть скривилась. – Не бойся, не человеческая. А отчего ты на меня так смотришь?
– Ты уходила на охоту, и вернулась Другая.
Соня неловко поерзала.
– Она... она что-нибудь сказала?
– О чем?
Глаза Сони сердито блеснули, и у Палмера на миг замерло сердце – он подумал, что Другая опять здесь.
– Она разговаривала?
– Да, но не очень много. Сказала, что я в постели никуда не гожусь, если ты об этом.
– Это не так, ты же сам знаешь.
– Знаю? – Палмер оперся коленом на кровать, взял Сонины руки в свои. – Соня, что случилось? Что произошло в Новом Орлеане, о чем ты не рассказываешь?
Соня подняла на него глаза, почти заполненные расширенными зрачками. Выраженная в них печаль навалилась на него, обернула удушающей серостью. Депрессия Сони заполнила ему легкие, лишая дыхания. Сердце сначала будто раздулось, потом сжалось, когда Сонино горе потянуло Палмера в свои глубины. Он знал, что если поддастся и уйдет в эту воронку, то погибнет. Собрав все силы, физические и ментальные, он отдернулся и ударил ее как только мог, прямо в лицо.
Он говорил себе, что это не жестокость – это самосохранение. Серая боль ушла из сознания, на ее месте образовался горящий уголь гнева, предательства – и возбуждения.
Он ударил еще раз.
И еще раз.
И еще раз.
Оргазм захватил его врасплох. Палмер сконфуженно заморгал, опустил глаза на опадающий орган. Даже не дотронулся до себя. Соня лежала на кровати ничком, изогнувшись на простынях, измазанных ее кровью и спермой Палмера. И не шевелилась.
– Соня?
Ответа не было. Кулаки ныли от нанесенных ими ударов. Тело дрожало, как гитарная струна.
– Соня?
Он перевернул ее на спину. Очень тяжелым, очень инертным было ее тело. Лицо превратилось в месиво крови, хрящей, костных осколков. А на стены будто кто-то стряхнул грязную малярную кисть. В мозгу же стоял гул, как в радиоприемнике на пустом канале.
К горлу подкатила желчь. Палмер вскочил и бросился в ванную. Заперев дверь, он брызнул себе в лицо водой, а когда поднял глаза, увидел себя – изможденного и измученного, в зеркале над умывальником. В глазах светился сумасшедший блеск – и Палмер узнал его. Так блестели глаза у людей на службе вампиров – Панглосса и Моргана. Ренфилды. Их называли ренфилдами.
Другая назвала его ренфилдом.
Палмер прижал к глазам распухшие, кровоточащие руки. Визги и вопли мирового разума давили на голову, грозя опрокинуть барьеры и залить чужими страхами, надеждами, мечтами, тайнами и грехами, стерев начисто его индивидуальность, его сознание.
– Прекрати! – завопил он старой леди в Покипси, никак не могущей решить, усыплять ли больного раком пуделя. – Вылазь из моей головы! – крикнул он бизнесмену в Тайпее, озабоченному падением своей потенции. – Оставь меня в покое! – заревел он нацистскому военному преступнику в Парагвае, который был уверен, что за ним охотится израильская разведка.
– Билл?
Он рывком растворил дверь ванной. За дверью стояла Соня, скулы ее уже восстановились, опухоль на губах спала, синяки вокруг глаз пожелтели.
– Как ты тут?
Он не смог сделать то, что она хотела. И никогда не сможет. Она ненасытна. Как можно удовлетворить женщину, которая восстанавливается за минуты? И мелькнула мысль, сможет ли он когда-нибудь теперь трахать женщину, не пытаясь ее убить.
Лежа рядом с ней на окровавленной постели, глядя, как рассвет прогоняет тени по стене напротив окна, он размышлял, что было хуже: когда он думал, что убил ее, или разочарование, когда она оказалась жива.
* * *
В тот же день, когда Палмер сколачивал очередной ящик, на этот раз для неприличных игрушек – терракотовые фигурки с огромными членами с насаженными на концы колесами, – Лит вышла в патио на него посмотреть. И у нее была маска, которую он оставил из предыдущей партии.
– А где тетя Блу?
– Тетя Блу спит. Ты же знаешь, Лит, что она спит днем.
– Не весь день.
– Ты права, иногда она днем не спит. Но только в особых обстоятельствах.
Лит подняла маску к лицу. Золотистые глаза без зрачков блеснули в пустых орбитах. Почему-то у Палмера пошел мороз по коже.
– Положи это!
Лит вздрогнула от резкости его голоса, и Палмер обругал себя молча. Проблемы с Соней начинают выливаться на окружающих. Он открыл рот, чтобы извиниться, сказать, что не хотел на нее так рявкать, но она уже скрылась в доме.
Лефти выползла из-под груды стружек и начала играть с терракотовой фигуркой, катая ее туда-сюда на неровных колесах. Палмер отложил инструменты и потер шею, скривившись. Поглядел на левую руку своего прежнего воплощения.
– Да, опять я свалял дурака, правда, Лефти? Как сегодня ночью. Надо было мне задавить депрессию, добраться до того, что так достало Соню, – но слаб я оказался. Сдрейфил и пошел по легкому пути, боялся снова оказаться наедине с Другой. Понимаешь, не то чтобы я не хотел ей помочь, но она это так усложняет... – Палмер оборвал сам себя, встряхнул головой и с отвращением скривился. – Боже мой, да я еще психованней, чем сам думаю! Обсуждаю свои проблемы с отрезанной рукой!
* * *
Лит стояла в доме и глядела через окно во двор. Папа сидел на корточках с грустным видом и разговаривал с Лефти. Лит знала, что папа не хотел на нее кричать. Она знала, что у него какие-то трудности с тетей Блу. И все равно ей было обидно. Она посмотрела на черную маску у себя в руке. Пустые глаза и рот смотрели, будто ждали ответа.
Вздохнув про себя, Лит положила маску на верстак, откуда и взяла. Потом подумала, что еще сделать, чтобы провести день. Она устала играть одна и прочла уже все книги столько раз, что уже и неинтересно было. Папа старался удовлетворять ее потребности, но за тридцать месяцев она уже переросла Лауру Инголз Уайлдер, Фрэнка Л. Баума и Роберта Льюиса Стивенсона. Даже Давид Копперфилд и Гекльберри Финн уже не привлекали.
Хорошо бы папа взял ее с собой в город. Ей очень хотелось увидеть других детей, других людей, другие места. У нее был видеоплеер с монитором, но на картинках – это совсем не то, что на самом деле. Сколько Лит себя помнила, ее постоянно держали в изоляции от тех, кого папа называл «нормальными людьми».
Папа и тетя Блу были согласны, что «нормальные люди» ее не примут. Она не такая, как они, а «нормальные люди» не любят ничего, что «не такое». Они увидят ее глаза и испугаются. Ее заберут у папы и тети Блу и запрут в каком-то ужасном месте, где с ней будут делать «эксперименты». А еще папа боится ее взять с собой в город, чтобы ее не нашел Плохой Дядя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29