– Ты извращение, искажение природы и подобия Божьего. Пусть у тебя ее память, но ты – не она. Ты не можешь быть ею. Я тебе этого не позволяю.
Соня Блу промолчала. Она глядела на пустой экран, сидя к Торну спиной.
– Чего ты от меня хочешь? Денег? Денег, чтобы уехать?
Она покачала головой и повернулась к нему.
– Нет, мистер Торн, мне не нужны ваши деньги. Я хочу защиты для мистера Хагерти. – Она показала на Клода. – Он был моим сторожем, пока я сидела в той тюрьме. Колесс приказала его убить, ошибочно решив, что он работает на вас. Как видите, это почти удалось. Мистер Хагерти – ни в чем не повинный посторонний, и я не хочу, чтобы ему был причинен вред.
Торн бросил взгляд на Клода.
– И что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Скажите Колесс, что раздавите ее, если она не прекратит.
Торн презрительно фыркнул.
– Вы отлично умеете блефовать, мистер Торн. Сделайте вид, что пытаетесь захватить ее бизнес. Даже если вы этого не сделаете, это даст мне время увезти его из города.
– Что ты собираешься делать?
Соня помедлила с ответом, будто решая, стоит ли ему доверять.
– Что бы я ни стала делать, можете мне поверить, имя миссис Торн не всплывет нигде.
– Джейк, что у тебя там такое?
На пороге стояла Ширли Торн, держась одной рукой за дверную ручку, а другой за косяк. При виде незнакомых людей в кабинете мужа она заморгала.
– Ширли, иди спать. Ничего особенного здесь не происходит.
Торн старался говорить небрежно, но лицо у него было как у человека, пойманного в самом страшном из своих постоянных кошмаров.
– Что здесь делают эти люди в такое время?
– Пожалуйста, дорогая, иди спать. Здесь нет ничего, что тебя касалось бы.
Соня отступила назад, пытаясь завернуться в темноту. Это движение привлекло внимание миссис Торн. Отуманенными от транквилизаторов глазами она вперилась в девушку, одетую в джинсу и черную кожу. Клод физически ощущал страх, излучаемый отцом и дочерью.
Та самая чепуха, которой питалась матушка Клода, вечная ей память. Эту чепуху она поглощала в бумажных романах, в «мыльных операх» по телевизору, в слезливых мелодрамах. Клод подавил истерическое хихиканье. Он будто попал в эпизод из «На краю завтрашнего дня» в постановке Уэса Крейвена.
Миссис Торн вскрикнула, узнавая, и бросилась обнять свою дочь. Она зарылась лицом в кожаный пиджак, обливая его слезами. Руки Сони взметнулись к старой женщине, но остановились на полпути. Клод видел, каких усилий ей это стоило.
Он сам болезненно ощущал присутствие Дениз, пронизывающее эту комнату, как стон камертона, еще звучащий в ушах.
– Ты вернулась, слава Всевышнему! Ты вернулась ко мне. Она так и сказала, что ты вернешься! Ты снова со мной. Мне все советовали бросить, говорили, что тебя нет в живых, что я никогда тебя не увижу, но я им не верила! Никогда. Никогда. Я знала, что ты жива! Если бы ты на самом деле умерла, я бы почувствовала. Ты всегда была со мной... всегда...
Трудно, очень трудно было ее оттолкнуть. Соня ощутила, будто у нее что-то разбилось внутри, и в сердце полно осколков. Она боялась заговорить, боялась, что вместо голоса будет хруст разбитого стекла. Но говорить надо было. В лоно семьи возврата не было, она знала это с того дня, как убила Джо Лента. Но всегда была неуловимая надежда, что она получит прощение за свои грехи, что семья примет ее обратно. Сейчас настало время вырвать эту фантазию с корнем.
До боли хотелось упасть в объятия матери и выплакать у нее на груди все эти годы, но это было невозможно. И она знала, что должна делать, пусть это будет больнее, чем отказ Торна от нее.
– Боюсь, что вы ошиблись, миссис Торн.
Ширли Торн глянула в глаза Сони Блу и увидела два своих отражения в зеркальных стеклах. В ее ум было очень легко проникнуть, хотя Соне была противна даже мысль о таком кровосмесительном вторжении.
Она прошла сквозь слои сознания Ширли Торн и поразилась, как близка эта женщина к истинному безумию. Это был не разум, а невскрытый нарыв, полный накопленных за годы горя и боли. А центром этой инфекции был образ человека.
Ядром болезни Ширли Торн была Дениз. Дениз, из черт которой стерлись признаки людских несовершенств или пороков. Из живота Дениз выходила пуповина, толстая и черная как змея, и эта пуповина привязывала ее к подсознанию миссис Торн. Она блаженно улыбалась, эта Дениз из мании Ширли Торн, сияя как православная святая, нетронутая разрушением, которое порождала сама.
Если так все и оставить, Ширли Торн будет уходить все глубже и глубже в нанесенную самой себе рану и проведет остаток дней своих в обществе своей канонизированной доченьки-призрака.
Св. Дениз глядела на вторгшуюся в ее царство женщину бесстрастными глазами пса в клетке. В глубине этих глаз не было сознания. Куда бы ни ушла Дениз Торн, отдав свое тело Соне Блу, но в голове ее матери не созревало ее новое воплощение. Призрачная Дениз была паразитом, лелеемым воспоминанием, превратившимся в злокачественную опухоль.
Ширли Торн двадцать лет провела, отказывая себе в катарсисе: оплакать потерю единственного своего дитяти. Она отказалась от способа, выбранного ее мужем, предпочитая цепляться за надежду. Но вера без награды перерождается, и со временем она сменилась отчаянием, а потом самообманом.
Соня знала, что надо сделать, но колебалась, не в силах решить, исцелит ли она мать Дениз или окончательно столкнет в безумие.
Она снова вернулась в собственную плоть. Реального времени миновала лишь секунда-другая.
– Я не ваша дочь, миссис Торн. Ваша дочь мертва.
Ее слова были спокойны и тверды, как толчок, который она дала разуму своей матери.
Она была внутри ее головы, одетая в черную кожу и маску хирурга. В руке ее блеснул пружинный скальпель. Злокачественная пуповина пульсировала и извивалась, и лениво покачивалась опухоль. Дениз, как воздушный шарик на веревочке.
Убийство это было? Самоубийство? Или что-то вроде аборта? Если так, то на карту поставлена жизнь матери. И на этот раз колебаться нельзя. Скальпель полоснул по жилам, питающим фальшивую Дениз, на ее лице отразилось недоумение, и клон начал таять.
Ширли Торн смотрела на незнакомую женщину с зеркальцами вместо глаз. Она открыла было рот, чтобы отрицать смерть дочери, но что-то ее остановило. В голове вспыхнула раскаленная игла. Что-то судорожно дернулось в мозгу, и показалось, будто слышен голос Дениз:
– Ма-а-а-ама!
Впервые с того дня 1969 года она поняла, что ее дочь мертва, и с этим пониманием нахлынуло невероятное облегчение и невыносимое чувство утраты. Эмоции хлестали и заливали ее как мощные реки, и она зарыдала. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело, грозя опрокинуть на пол. Девушка в зеркальных очках протянула руку, чтобы поддержать ее, но миссис Торн съежилась и отпрянула.
– Не трогай ее! – злобно и испуганно крикнул Торн. – Иди от нее! Ты и так уже достаточно натворила.
Он бросился к жене, встав между матерью и дочерью. Миссис Торн ухватилась за его руку, заливая ее слезами.
– Джейк, Джейк! Нашей девочки больше нет! Она погибла, Джейк! Дениз погибла.
У Торна щипало глаза от слез, но он не хотел плакать перед тварью, которая была одета в кожу его дочери.
– Убирайся! – зашипел он. – Убирайся, слышишь?
Соня Блу вышла, не оглянувшись, и ее избитый спутник за ней. Если бы она позволила себе оглянуться на родителей Дениз, она бы увидела, как Торн тянется к телефону.
* * *
Клод не стал набиваться со словами сочувствия – было ясно, что Соня не хочет говорить. И ее можно было понять. Он влип в чужой сон.
Все вокруг казалось все более и более нереальным, и Клод не мог сообразить, тревожит его это или нет. Почти двадцать лет его жизнь вращалась вокруг некоей рутины и в конце концов к этой рутине и свелась.
Из-за своей работы он все больше отдалялся от обычной жизни. Он работал, когда другие спят, и спал, когда другие работают. Часы бодрствования он проводил в одиночестве или в обществе сумасшедших. У него было мало друзей и еще меньше любовниц. В тридцать восемь лет он вполне мог бросить все, что ему принадлежит, и всех, кого он знает, без малейшего сожаления. Ничего не держало его в этом городе, кроме работы, а теперь и ее не стало.
Забавно: три дня назад он был незаметным служащим, застрявшим на тупиковой работе, и достоинств у него было всего лишь аттестат средней школы да библиотечная карточка. Сегодня он причастен к тайнам, ради которых теологи готовы душу продать, он участвует в заговорах и против него строятся заговоры, он заглянул в самые глубины частной жизни богатых и знаменитых. От этого вполне может закружиться голова. Или это от коньяка? Он успел налить себе из запасов Торна. Ему казалось, что главные участники семейной встречи не заметят, а если и заметят, им это все равно.
А может, все это ему приснилось. Такой смеси триллера, мелодрамы и безумия не может быть на самом деле. Но если это и сон, то очень живой. Даже слышен запах выхлопных газов, горячих, как дыхание дракона, от налетающего сзади темного «седана».
* * *
Она была слишком занята своими мыслями, чтобы увидеть опасность до самого последнего момента. Она вспоминала Торна, испуганного старого человека, когда «седан» въехал на тротуар и бросился прямо к ней.
Упершись правой рукой в капот, она взлетела на крышу, не успев даже подумать, что делает. Приземлилась она неудачно и скатилась с крыши, ударившись левым плечом о багажник.
Где Хагерти?
Она вскочила на ноги, оглядывая тротуар в страхе, что добродушная масса Клода раздавлена передними колесами машины. Но нет, санитар успел отпрыгнуть от машины, хотя не так грациозно, как Соня. Он сидел в кювете с несколько оглушенным видом. Из носа у него снова текла кровь, и это почему-то ее напугало.
Дверцы «седана» открылись, выпустив одинакового вида молодых людей в костюмах, галстуках и темных очках. Хагерти засмеялся. Он не сопротивлялся, когда двое ткнули ему в лицо стволами и потащили к машине.
Столько помпы ради бывшего спортсмена, потолстевшего и облысевшего! Кто бы мог подумать?
– А ну назад! Уберите лапы!
Колесники остановились, и по жестам, если не по лицам, было ясно, что они испугались. Другая рвалась ломать кости и рвать ткани. Соня ощутила знакомый прилив адреналина, предвещавший потерю над собой контроля. Она шагнула к безлицым людям, уже почти ощущая на губах их кровь.
Пули пробили у нее в животе дыры, и полые головки разорвались от удара, шпигуя кишки шрапнелью. Она уже сотни раз получала раны, но никогда – такие. Никогда. Соня свалилась ничком на тротуар, торс ее превратился в бесформенную массу крови и внутренностей. Донесся запах разорванных кишок, и только мгновение спустя она поняла, что это ее собственная вонь.
Во всех предыдущих ранениях боль была резкой, но краткой. В конце концов, что такое боль, как не инстинктивная реакция плоти животного? Но пытка, ощущаемая теперь, не ослабевала и множилась с каждым вдохом, как солнце, отраженное в зеркальном доме. Наверное, спинной мозг поврежден осколками пуль дум-дум.
Спинной мозг, гибкий кабель из нервов и тканей, ахиллесова пята вампира. Поврежденный, он уже не восстанавливается – как и тот мозг, что сидит на нем сверху в костяном ящике. Перережь вампиру спинной мозг, и он умрет. Раздави его, и вампир будет парализован и вскоре умрет с голоду. Одна из немногих физических слабостей, общая у вампиров и их дичи.
Машина рванула с места, увозя Клода на заднем сиденье. Соня увидела иронию судьбы в том, что лежит теперь в канаве, уходя из мира так же, как пришла в него двадцать лет назад. Будто все эти двадцать лет просто пригрезились умирающей девушке. Она рассмеялась, но вместо смеха изо рта плеснула темная кровь, вспененная кислородом.
И перед смертью она стала галлюцинировать.
А может быть, и нет.
* * *
Жилярди склонился над ней с озабоченным лицом. Соня узнала его скорее по ауре, чем по внешнему виду. Он уже был несколько лет как мертв, и вряд ли его дух стал держаться строения постаревшей плоти. Он переливался голубовато-белым светом, как небо в яркий летний день, и размытые черты лица были моложе, чем помнилось Соне. Но ведь никто себя не представляет старым.
– Соня?
Она ожидала, что голос будет так же эфемерен, как внешность, но он прозвучал совсем как раньше. Без помех на линии. Не междугородный разговор, значит, она уже близко к смерти. Так близко, как не была даже в той лондонской канаве.
– Я тебе так много должен рассказать, Соня! Я был такой дурак, в стольких вещах ошибался! Плоть обманывала меня, уводила в сторону. Это каждому становится ясно, как только он от нее избавляется. Ну, почти каждому. Некоторые никогда не отбрасывают иллюзии плоти и отказываются отринуть свою ограниченность. Но я все понимал не так.
«Aegrisomnia» – это не ключ к утерянным возможностям, то есть ключ, но не от дверей человеческого восприятия. Это книга, написанная Притворщиком для Притворщиков. Она предназначалась Притворщикам-подменышам, которые не знают права своего рождения и думают, что они люди – высшая степень притворства!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Соня Блу промолчала. Она глядела на пустой экран, сидя к Торну спиной.
– Чего ты от меня хочешь? Денег? Денег, чтобы уехать?
Она покачала головой и повернулась к нему.
– Нет, мистер Торн, мне не нужны ваши деньги. Я хочу защиты для мистера Хагерти. – Она показала на Клода. – Он был моим сторожем, пока я сидела в той тюрьме. Колесс приказала его убить, ошибочно решив, что он работает на вас. Как видите, это почти удалось. Мистер Хагерти – ни в чем не повинный посторонний, и я не хочу, чтобы ему был причинен вред.
Торн бросил взгляд на Клода.
– И что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Скажите Колесс, что раздавите ее, если она не прекратит.
Торн презрительно фыркнул.
– Вы отлично умеете блефовать, мистер Торн. Сделайте вид, что пытаетесь захватить ее бизнес. Даже если вы этого не сделаете, это даст мне время увезти его из города.
– Что ты собираешься делать?
Соня помедлила с ответом, будто решая, стоит ли ему доверять.
– Что бы я ни стала делать, можете мне поверить, имя миссис Торн не всплывет нигде.
– Джейк, что у тебя там такое?
На пороге стояла Ширли Торн, держась одной рукой за дверную ручку, а другой за косяк. При виде незнакомых людей в кабинете мужа она заморгала.
– Ширли, иди спать. Ничего особенного здесь не происходит.
Торн старался говорить небрежно, но лицо у него было как у человека, пойманного в самом страшном из своих постоянных кошмаров.
– Что здесь делают эти люди в такое время?
– Пожалуйста, дорогая, иди спать. Здесь нет ничего, что тебя касалось бы.
Соня отступила назад, пытаясь завернуться в темноту. Это движение привлекло внимание миссис Торн. Отуманенными от транквилизаторов глазами она вперилась в девушку, одетую в джинсу и черную кожу. Клод физически ощущал страх, излучаемый отцом и дочерью.
Та самая чепуха, которой питалась матушка Клода, вечная ей память. Эту чепуху она поглощала в бумажных романах, в «мыльных операх» по телевизору, в слезливых мелодрамах. Клод подавил истерическое хихиканье. Он будто попал в эпизод из «На краю завтрашнего дня» в постановке Уэса Крейвена.
Миссис Торн вскрикнула, узнавая, и бросилась обнять свою дочь. Она зарылась лицом в кожаный пиджак, обливая его слезами. Руки Сони взметнулись к старой женщине, но остановились на полпути. Клод видел, каких усилий ей это стоило.
Он сам болезненно ощущал присутствие Дениз, пронизывающее эту комнату, как стон камертона, еще звучащий в ушах.
– Ты вернулась, слава Всевышнему! Ты вернулась ко мне. Она так и сказала, что ты вернешься! Ты снова со мной. Мне все советовали бросить, говорили, что тебя нет в живых, что я никогда тебя не увижу, но я им не верила! Никогда. Никогда. Я знала, что ты жива! Если бы ты на самом деле умерла, я бы почувствовала. Ты всегда была со мной... всегда...
Трудно, очень трудно было ее оттолкнуть. Соня ощутила, будто у нее что-то разбилось внутри, и в сердце полно осколков. Она боялась заговорить, боялась, что вместо голоса будет хруст разбитого стекла. Но говорить надо было. В лоно семьи возврата не было, она знала это с того дня, как убила Джо Лента. Но всегда была неуловимая надежда, что она получит прощение за свои грехи, что семья примет ее обратно. Сейчас настало время вырвать эту фантазию с корнем.
До боли хотелось упасть в объятия матери и выплакать у нее на груди все эти годы, но это было невозможно. И она знала, что должна делать, пусть это будет больнее, чем отказ Торна от нее.
– Боюсь, что вы ошиблись, миссис Торн.
Ширли Торн глянула в глаза Сони Блу и увидела два своих отражения в зеркальных стеклах. В ее ум было очень легко проникнуть, хотя Соне была противна даже мысль о таком кровосмесительном вторжении.
Она прошла сквозь слои сознания Ширли Торн и поразилась, как близка эта женщина к истинному безумию. Это был не разум, а невскрытый нарыв, полный накопленных за годы горя и боли. А центром этой инфекции был образ человека.
Ядром болезни Ширли Торн была Дениз. Дениз, из черт которой стерлись признаки людских несовершенств или пороков. Из живота Дениз выходила пуповина, толстая и черная как змея, и эта пуповина привязывала ее к подсознанию миссис Торн. Она блаженно улыбалась, эта Дениз из мании Ширли Торн, сияя как православная святая, нетронутая разрушением, которое порождала сама.
Если так все и оставить, Ширли Торн будет уходить все глубже и глубже в нанесенную самой себе рану и проведет остаток дней своих в обществе своей канонизированной доченьки-призрака.
Св. Дениз глядела на вторгшуюся в ее царство женщину бесстрастными глазами пса в клетке. В глубине этих глаз не было сознания. Куда бы ни ушла Дениз Торн, отдав свое тело Соне Блу, но в голове ее матери не созревало ее новое воплощение. Призрачная Дениз была паразитом, лелеемым воспоминанием, превратившимся в злокачественную опухоль.
Ширли Торн двадцать лет провела, отказывая себе в катарсисе: оплакать потерю единственного своего дитяти. Она отказалась от способа, выбранного ее мужем, предпочитая цепляться за надежду. Но вера без награды перерождается, и со временем она сменилась отчаянием, а потом самообманом.
Соня знала, что надо сделать, но колебалась, не в силах решить, исцелит ли она мать Дениз или окончательно столкнет в безумие.
Она снова вернулась в собственную плоть. Реального времени миновала лишь секунда-другая.
– Я не ваша дочь, миссис Торн. Ваша дочь мертва.
Ее слова были спокойны и тверды, как толчок, который она дала разуму своей матери.
Она была внутри ее головы, одетая в черную кожу и маску хирурга. В руке ее блеснул пружинный скальпель. Злокачественная пуповина пульсировала и извивалась, и лениво покачивалась опухоль. Дениз, как воздушный шарик на веревочке.
Убийство это было? Самоубийство? Или что-то вроде аборта? Если так, то на карту поставлена жизнь матери. И на этот раз колебаться нельзя. Скальпель полоснул по жилам, питающим фальшивую Дениз, на ее лице отразилось недоумение, и клон начал таять.
Ширли Торн смотрела на незнакомую женщину с зеркальцами вместо глаз. Она открыла было рот, чтобы отрицать смерть дочери, но что-то ее остановило. В голове вспыхнула раскаленная игла. Что-то судорожно дернулось в мозгу, и показалось, будто слышен голос Дениз:
– Ма-а-а-ама!
Впервые с того дня 1969 года она поняла, что ее дочь мертва, и с этим пониманием нахлынуло невероятное облегчение и невыносимое чувство утраты. Эмоции хлестали и заливали ее как мощные реки, и она зарыдала. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело, грозя опрокинуть на пол. Девушка в зеркальных очках протянула руку, чтобы поддержать ее, но миссис Торн съежилась и отпрянула.
– Не трогай ее! – злобно и испуганно крикнул Торн. – Иди от нее! Ты и так уже достаточно натворила.
Он бросился к жене, встав между матерью и дочерью. Миссис Торн ухватилась за его руку, заливая ее слезами.
– Джейк, Джейк! Нашей девочки больше нет! Она погибла, Джейк! Дениз погибла.
У Торна щипало глаза от слез, но он не хотел плакать перед тварью, которая была одета в кожу его дочери.
– Убирайся! – зашипел он. – Убирайся, слышишь?
Соня Блу вышла, не оглянувшись, и ее избитый спутник за ней. Если бы она позволила себе оглянуться на родителей Дениз, она бы увидела, как Торн тянется к телефону.
* * *
Клод не стал набиваться со словами сочувствия – было ясно, что Соня не хочет говорить. И ее можно было понять. Он влип в чужой сон.
Все вокруг казалось все более и более нереальным, и Клод не мог сообразить, тревожит его это или нет. Почти двадцать лет его жизнь вращалась вокруг некоей рутины и в конце концов к этой рутине и свелась.
Из-за своей работы он все больше отдалялся от обычной жизни. Он работал, когда другие спят, и спал, когда другие работают. Часы бодрствования он проводил в одиночестве или в обществе сумасшедших. У него было мало друзей и еще меньше любовниц. В тридцать восемь лет он вполне мог бросить все, что ему принадлежит, и всех, кого он знает, без малейшего сожаления. Ничего не держало его в этом городе, кроме работы, а теперь и ее не стало.
Забавно: три дня назад он был незаметным служащим, застрявшим на тупиковой работе, и достоинств у него было всего лишь аттестат средней школы да библиотечная карточка. Сегодня он причастен к тайнам, ради которых теологи готовы душу продать, он участвует в заговорах и против него строятся заговоры, он заглянул в самые глубины частной жизни богатых и знаменитых. От этого вполне может закружиться голова. Или это от коньяка? Он успел налить себе из запасов Торна. Ему казалось, что главные участники семейной встречи не заметят, а если и заметят, им это все равно.
А может, все это ему приснилось. Такой смеси триллера, мелодрамы и безумия не может быть на самом деле. Но если это и сон, то очень живой. Даже слышен запах выхлопных газов, горячих, как дыхание дракона, от налетающего сзади темного «седана».
* * *
Она была слишком занята своими мыслями, чтобы увидеть опасность до самого последнего момента. Она вспоминала Торна, испуганного старого человека, когда «седан» въехал на тротуар и бросился прямо к ней.
Упершись правой рукой в капот, она взлетела на крышу, не успев даже подумать, что делает. Приземлилась она неудачно и скатилась с крыши, ударившись левым плечом о багажник.
Где Хагерти?
Она вскочила на ноги, оглядывая тротуар в страхе, что добродушная масса Клода раздавлена передними колесами машины. Но нет, санитар успел отпрыгнуть от машины, хотя не так грациозно, как Соня. Он сидел в кювете с несколько оглушенным видом. Из носа у него снова текла кровь, и это почему-то ее напугало.
Дверцы «седана» открылись, выпустив одинакового вида молодых людей в костюмах, галстуках и темных очках. Хагерти засмеялся. Он не сопротивлялся, когда двое ткнули ему в лицо стволами и потащили к машине.
Столько помпы ради бывшего спортсмена, потолстевшего и облысевшего! Кто бы мог подумать?
– А ну назад! Уберите лапы!
Колесники остановились, и по жестам, если не по лицам, было ясно, что они испугались. Другая рвалась ломать кости и рвать ткани. Соня ощутила знакомый прилив адреналина, предвещавший потерю над собой контроля. Она шагнула к безлицым людям, уже почти ощущая на губах их кровь.
Пули пробили у нее в животе дыры, и полые головки разорвались от удара, шпигуя кишки шрапнелью. Она уже сотни раз получала раны, но никогда – такие. Никогда. Соня свалилась ничком на тротуар, торс ее превратился в бесформенную массу крови и внутренностей. Донесся запах разорванных кишок, и только мгновение спустя она поняла, что это ее собственная вонь.
Во всех предыдущих ранениях боль была резкой, но краткой. В конце концов, что такое боль, как не инстинктивная реакция плоти животного? Но пытка, ощущаемая теперь, не ослабевала и множилась с каждым вдохом, как солнце, отраженное в зеркальном доме. Наверное, спинной мозг поврежден осколками пуль дум-дум.
Спинной мозг, гибкий кабель из нервов и тканей, ахиллесова пята вампира. Поврежденный, он уже не восстанавливается – как и тот мозг, что сидит на нем сверху в костяном ящике. Перережь вампиру спинной мозг, и он умрет. Раздави его, и вампир будет парализован и вскоре умрет с голоду. Одна из немногих физических слабостей, общая у вампиров и их дичи.
Машина рванула с места, увозя Клода на заднем сиденье. Соня увидела иронию судьбы в том, что лежит теперь в канаве, уходя из мира так же, как пришла в него двадцать лет назад. Будто все эти двадцать лет просто пригрезились умирающей девушке. Она рассмеялась, но вместо смеха изо рта плеснула темная кровь, вспененная кислородом.
И перед смертью она стала галлюцинировать.
А может быть, и нет.
* * *
Жилярди склонился над ней с озабоченным лицом. Соня узнала его скорее по ауре, чем по внешнему виду. Он уже был несколько лет как мертв, и вряд ли его дух стал держаться строения постаревшей плоти. Он переливался голубовато-белым светом, как небо в яркий летний день, и размытые черты лица были моложе, чем помнилось Соне. Но ведь никто себя не представляет старым.
– Соня?
Она ожидала, что голос будет так же эфемерен, как внешность, но он прозвучал совсем как раньше. Без помех на линии. Не междугородный разговор, значит, она уже близко к смерти. Так близко, как не была даже в той лондонской канаве.
– Я тебе так много должен рассказать, Соня! Я был такой дурак, в стольких вещах ошибался! Плоть обманывала меня, уводила в сторону. Это каждому становится ясно, как только он от нее избавляется. Ну, почти каждому. Некоторые никогда не отбрасывают иллюзии плоти и отказываются отринуть свою ограниченность. Но я все понимал не так.
«Aegrisomnia» – это не ключ к утерянным возможностям, то есть ключ, но не от дверей человеческого восприятия. Это книга, написанная Притворщиком для Притворщиков. Она предназначалась Притворщикам-подменышам, которые не знают права своего рождения и думают, что они люди – высшая степень притворства!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33