Вот вам и объяснение. Теперь вы скажете мне, где ваш муж?
— Преподобный Карпентер сейчас беседует с моим мужем. — Это был голос бегумы.
Она была полной женщиной, которой уже перевалило за сорок, очевидно, старшая жена, чья власть в гареме была достигнута не столько красотой, сколько умелой политикой. Кристофер подумал, что она наверняка не понаслышке знает, что такое внезапная, необъяснимая смерть.
— Я сожалею, — продолжала она, — но их нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах. Возможно, миссис Карпентер организует вам встречу со своим мужем сегодня днем. А сейчас будьте так добры покинуть этот дом.
— Кто же ваш муж, мадам? — требовательно вопросил Кристофер.
Он был не в том настроении, чтобы какая-то женщина, привозящая свою гувернантку на чашку чая в «роллс-ройсе», могла запугать его.
— Набоб из Хасанабада, — пояснила миссис Карпентер, словно соблюдающая какой-то непонятный пункт индийского этикета, который не позволяет бегуме произносить имя ее мужа. — И то, что говорит бегума, сущая правда — их нельзя беспокоить. Идите домой, мистер Уайлэм. Соберитесь с мыслями. Задумайтесь над тем, что вы говорите. И если после этого сочтете, что вам следует поговорить с моим мужем, приходите днем, как предложила бегума, и он с радостью примет вас. Хотите, я пошлю кого-нибудь в полицию, чтобы оповестить их о вашей ужасной находке?
Она с усилием пыталась превратить разыгравшуюся сцену в обычное событие. Гувернантка начала дышать с облегчением. Пятна чая в конце концов отстираются.
— Его горло было перерезано от уха до уха, — рявкнул Кристофер. — Скальпелем. Вы хотите, чтобы я показал вам? Почему нам всем не усесться в одну из этих сверкающих машин и не отправиться в госпиталь, чтобы вы увидели все своими глазами? Может взять с собой чай и сэндвичи. Только должен предупредить вас — там сейчас очень много мух.
Он почувствовал, что вот-вот сорвется, но это его не обеспокоило.
Две европейки явно побледнели после тирады Кристофера, а бегума осталась спокойной. В отличие от двух других женщин, ей приходилось видеть людей, чье горло было перерезано от уха до уха. Фраза о мухах заставила ее подумать, что незнакомец не в своем уме.
— Пожалуйста, немедленно уходите, — сказала она, — или я позову людей своего мужа, чтобы они вышвырнули вас отсюда. Они не будут деликатничать, и я не огорчусь, если вам сломают шею.
Кристофер выругался и вылетел из комнаты. Он уже потерял достаточно много времени.
* * *
Дом Карпентеров был отделен от собственного приюта двойными дверями. Проходя по коридору, он почувствовал озноб — свое помещение Карпентеры отапливали неплохо, и почувствовалась разница температур. Предыдущим вечером он составил очень смутное представление о плане приюта. Первый этаж, на котором он не задержался, состоял из зала для собраний, столовой, классных комнат и кухонь. На втором этаже справа от него были спальни и ванные девочек. Слева было крыло, где жили мальчики и где он уже был прошлым вечером.
Сначала он направился в крыло мальчиков. Открыв дверь, он оказался в длинном пустом коридоре. По обеим сторонам тянулись деревянные двери с застекленными окошками в верхней части. Заглянув в первое окошко, он увидел учителя у доски и первые два ряда парт. Сквозь стекло до него донеслись монотонные голоса мальчиков:
— Девятью семь — шестьдесят три; девятью восемь — семьдесят два; девятью девять — восемьдесят один; девятью...
Он пошел дальше, и голоса стихли. Коридор привел его в выложенный плиткой холл, где каждый шаг его отдавался эхом. За исключением классных комнат, где лишь унылое повторение монотонных фраз намекало на обитаемость, здание было наполнено странной, словно дышащей тишиной. Эта тишина произрастала из страданий и скуки, как сорняки произрастают из особых семян, плотных, запущенных, запретных. Он почувствовал, что замедлил шаг и движется на цыпочках, инстинктивно подстраиваясь под атмосферу этого места. Слева широкая лестница вела на следующий этаж. Он двинулся к ней — его беспричинно потянуло наверх.
Лестница вела в узкий коридор, наполненный запахами грубого мыла и накрахмаленного белья. Стены здесь были пустыми и белыми, без скидок на уязвимость и боль. Здесь сон был обязанностью, с заранее определенным временем и установленными правилами. Только сны избегали регламентации. Сны и кошмары.
Кристофер открыл дверь спальни. Это была длинная, заставленная кроватями комната, вроде той, в которой он спал, когда учился в Винчестере, только здесь было холоднее и безрадостнее. Кто-то оставил открытым окно. Холодный ветер рывками перемещался по комнате, ничуть не ослабев после долгого путешествия с гор.
Он ощутил, как в нем растет беспокойство. Порывы ветра заставляли двигаться бледные простыни. Маленькие кровати с железными сетками, белые стены, ряды безымянных сундучков одинакового цвета — все это напоминало ему больничную палату... или сумасшедший дом. «Какие кошмары посещали сны воспитанников Нокс Хоумз, спящих в своих узких кроватях зимней ночью? — подумал он. — Темные боги... или преподобный и миссис Карпентер с их медленными улыбками и успокаивающими словами из Библии?»
За следующей дверью была ванная. Вода из крана капала на белую эмаль. Влажные полотенца безвольно повисли на деревянных вешалках. Бледный свет рисовал на плитке решетки.
В конце коридора находилась маленькая деревянная дверь с табличкой «Палата для больных». Кристофер тихо постучал, ответа не было. Он взялся за ручку. Дверь была незаперта. Внутри была низкая кровать с тугими складками простыней, а рядом с ней стоял эмалированный умывальник, прикрытый полотенцем. Даже здесь не было никакого снисхождения. Он вспомнил, как Мойра Карпентер пыталась объяснить ему, что болезнь является символом греха и что за больными надо ухаживать, но не нянчиться с ними. Нянчиться с больным было равноценно потворствованию грехам.
Он уже собирался уходить, как вдруг что-то привлекло его внимание. У стены, прямо напротив кровати, стоял небольшой шкаф. Казалось, его недавно передвигали буквально на полметра дальше от двери, и на стене осталось заметное невыцветшее пятно краски. Кристофер не мог понять, зачем кому-то понадобилось двигать шкаф: теперь он стоял очень неудобно, слишком близко к раковине, и полностью распахнуть дверцы было невозможно.
Он открыл дверцу и заглянул внутрь. Просто стопка аккуратно сложенных простыней. В нижней части шкафа были два ящика. Кристофер по очереди выдвинул их, но нашел только полотенца и самые простые лекарства. Возможно, что-то было не в порядке со стеной за шкафом. Он протиснулся между шкафом и умывальником и напряг мышцы. Шкаф был тяжелым, но легко двигался по гладкому полу.
Ему пришлось отойти, чтобы в свете, падающем от окна, иметь возможность рассмотреть стену. Все было настолько незаметно, что он бы никогда ничего не нашел, если бы его внимание не привлек бессмысленно сдвинутый шкаф. Кто-то выцарапал на задней стенке шкафа две буквы, используя ноготь, или, скорее всего, перочинный нож. Он уже видел эти буквы, и ему не надо было объяснять, что они означали и кто их написал: два перекрещенных "у": Уильям Уайлэм. Он изобрел для сына эту монограмму два месяца назад. Сомнений больше не было. Уильям здесь был.
Глава 16
Он бегом преодолел расстояние до входа в здание. У подножия лестницы, ведущей в спальни девочек, стояли двое прекрасно одетых людей — очевидно, это были личные телохранители набоба. Когда он приблизился, один из них шагнул к нему и вытянул руку ладонью вверх.
— Очень извиняюсь, сахиб, но у меня есть инструкция не пускать вас дальше. Вас просили уйти. Я провожу вас до двери.
Кристофер был не в настроении спорить. Он достал из-за пояса револьвер, который забрал у полицейского в доме Кормака, и нацелил его в лоб телохранителя.
— Мы не идем ни к какой двери, — сказал он. — Идите сюда, — Кристофер указал пистолетом в направлении гостиной, — и прихватите с собой своего друга. Скажите ему, чтобы он пошевелился, или я снесу вам голову.
Спорить никто не стал. Телохранители приблизились к двери гостиной.
— Откройте дверь и заходите внутрь.
Они повиновались. В комнате три женщины пили чай, надкусывая кусочки кекса с тмином. На этот раз гувернантка уронила чашку с блюдцем на пол. Бегума оторвала взгляд от тарелки, увидела, что происходит, и наградила Кристофера взглядом, который, наверное, был равноценен смертному приговору в Хасанабаде. Мойра Карпентер выглядела как живое воплощение антипода христианской благотворительности.
Кристофер вошел в комнату только затем, чтобы вынуть ключ из замка. Потом он снова закрыл дверь и запер ее, положив ключ в карман брюк. Он задумался, успели ли они предупредить Карпентера.
Поднявшись наверх, он обошел все комнаты. Все они были холодными и пустыми. Где-то хлопнула дверь. Вдалеке зашелестели голоса, а потом снова наступила тишина. В конце коридора был узкий лестничный пролет, который вел на чердак. Кристофер вспомнил, что Цевонг покончил с собой именно на чердаке.
Ступеньки вели прямо к простой деревянной двери. Кристофер медленно поднимался по лестнице, терпеливо останавливаясь на каждой ступени и напрягая слух в ожидании какого-нибудь звука. Его сердце быстро колотилось. Ему показалось, что из-за двери доносятся голоса, но звук растаял, и он не мог быть уверен в том, что вообще что-то слышал. И все же ему казалось, что за тишиной что-то скрывается.
За дверью был узкий, обшитый деревянными панелями коридор, темный туннель, освещенный единственной лампочкой. В конце прохода была вторая дверь, точно такая же, как и первая. Он осторожно приблизился, чувствуя, как давят на него с обеих сторон темные стены. Скрипнула половица, и он застыл и оставался неподвижным чуть ли не целую вечность.
Из-за двери доносился скрип, равномерный и ритмичный звук, приглушенный и неопределенный. Затем короткая пауза. Скрип-скрип. Снова пауза. Скрип-скрип. Пауза. И так снова и снова.
На высоте собственных глаз Кристофер заметил врезанный в дверь ставень, сантиметров пятнадцать в длину и семь в высоту, открывающийся при помощи находящейся рядом кнопки. Это напомнило Кристоферу тюремные глазки в дверях камер. Он подумал, что за дверью, скорее всего, находится палата для больных девочек, место, где можно изолировать лихорадку и утешить сердечную боль. Наверное, здесь содержался Цевонг.
Скрип-скрип. Звук стал громче.
Кристофер нажал на кнопку, и ставень отодвинулся. Перед ним было небольшое застекленное оконце, через которое он мог видеть часть комнаты. Пол и стены были расцвечены пятнами света и пыли. Солнечный свет пробивался через матовое стекло, освещая маленькую комнатку. Кристофер подошел ближе и приложил глаз к отверстию.
Прямо напротив него, повернувшись к нему спиной, сидел, согнувшись, Джон Карпентер, обращенный лицом к камину. В одной руке он держал длинную кочергу, водя ею по каминной решетке. Кочерга и производила те скрипящие звуки, которые слышал Кристофер. Казалось, что огонь был разведен достаточно давно: среди золы дымилось несколько серых углей. То здесь, то там из пепла поднимались языки огня, но груз придавившего их серого пепла был слишком велик, и они угасали, уходя в небытие. Карпентер водил кочергой по углям, время от времени выпуская на волю одинокий огонек, который на мгновение вздымался над пеплом и снова исчезал.
Однако вовсе не Карпентер привлек внимание Кристофера. Карпентер был здесь не главным, а на первый план выступало то, что происходило в центре комнаты. Там стояли двое, мужчина и женщина, живая картина, освещенная безжалостным солнечным светом. Мужчина был индийцем, но на нем был костюм от Сэвил Роу и он опирался на трость с серебряным набалдашником. Ему было лет пятьдесят, он был маленького роста, круглый и мягкий. Лицо его выглядело так, словно кто-то тщательно отполировал его, — как старая ложка в антикварном магазине, сияющая, приятная на вид, полная причудливых теней. Глаза его были прикованы к девушке, взгляд был тяжелым, пристальным и неотрывным.
Девушка была обнажена. Белый балахон лежал на полу у ее ног там, где она сбросила его. Длинные черные волосы падали на плечи и аккуратно касались сосков маленькой затененной груди. Ей было пятнадцать или шестнадцать лет. Глаза ее были закрыты, словно она старалась хотя бы мысленно ускользнуть из комнаты, но связанный с Карпентером кошмар полностью поглотил ее: приторный, плотный, неотвратимый.
Мужчина вытянул руку и аккуратно дотронулся до нее, коснувшись пальцами ее кожи, проведя по мягкому пушку на руках. Затем он заставил ее повернуться. Снова и снова он заставлял ее поворачиваться, держа за руку, словно танцовщицу, механическую танцовщицу, крутящуюся под старую мелодию на крышке музыкальной шкатулки. Он то заставлял ее поднимать над головой руки, потом снова опускать их, наблюдая, как колышется ее грудь, любовался гладкой линией горла, когда она запрокидывала голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Преподобный Карпентер сейчас беседует с моим мужем. — Это был голос бегумы.
Она была полной женщиной, которой уже перевалило за сорок, очевидно, старшая жена, чья власть в гареме была достигнута не столько красотой, сколько умелой политикой. Кристофер подумал, что она наверняка не понаслышке знает, что такое внезапная, необъяснимая смерть.
— Я сожалею, — продолжала она, — но их нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах. Возможно, миссис Карпентер организует вам встречу со своим мужем сегодня днем. А сейчас будьте так добры покинуть этот дом.
— Кто же ваш муж, мадам? — требовательно вопросил Кристофер.
Он был не в том настроении, чтобы какая-то женщина, привозящая свою гувернантку на чашку чая в «роллс-ройсе», могла запугать его.
— Набоб из Хасанабада, — пояснила миссис Карпентер, словно соблюдающая какой-то непонятный пункт индийского этикета, который не позволяет бегуме произносить имя ее мужа. — И то, что говорит бегума, сущая правда — их нельзя беспокоить. Идите домой, мистер Уайлэм. Соберитесь с мыслями. Задумайтесь над тем, что вы говорите. И если после этого сочтете, что вам следует поговорить с моим мужем, приходите днем, как предложила бегума, и он с радостью примет вас. Хотите, я пошлю кого-нибудь в полицию, чтобы оповестить их о вашей ужасной находке?
Она с усилием пыталась превратить разыгравшуюся сцену в обычное событие. Гувернантка начала дышать с облегчением. Пятна чая в конце концов отстираются.
— Его горло было перерезано от уха до уха, — рявкнул Кристофер. — Скальпелем. Вы хотите, чтобы я показал вам? Почему нам всем не усесться в одну из этих сверкающих машин и не отправиться в госпиталь, чтобы вы увидели все своими глазами? Может взять с собой чай и сэндвичи. Только должен предупредить вас — там сейчас очень много мух.
Он почувствовал, что вот-вот сорвется, но это его не обеспокоило.
Две европейки явно побледнели после тирады Кристофера, а бегума осталась спокойной. В отличие от двух других женщин, ей приходилось видеть людей, чье горло было перерезано от уха до уха. Фраза о мухах заставила ее подумать, что незнакомец не в своем уме.
— Пожалуйста, немедленно уходите, — сказала она, — или я позову людей своего мужа, чтобы они вышвырнули вас отсюда. Они не будут деликатничать, и я не огорчусь, если вам сломают шею.
Кристофер выругался и вылетел из комнаты. Он уже потерял достаточно много времени.
* * *
Дом Карпентеров был отделен от собственного приюта двойными дверями. Проходя по коридору, он почувствовал озноб — свое помещение Карпентеры отапливали неплохо, и почувствовалась разница температур. Предыдущим вечером он составил очень смутное представление о плане приюта. Первый этаж, на котором он не задержался, состоял из зала для собраний, столовой, классных комнат и кухонь. На втором этаже справа от него были спальни и ванные девочек. Слева было крыло, где жили мальчики и где он уже был прошлым вечером.
Сначала он направился в крыло мальчиков. Открыв дверь, он оказался в длинном пустом коридоре. По обеим сторонам тянулись деревянные двери с застекленными окошками в верхней части. Заглянув в первое окошко, он увидел учителя у доски и первые два ряда парт. Сквозь стекло до него донеслись монотонные голоса мальчиков:
— Девятью семь — шестьдесят три; девятью восемь — семьдесят два; девятью девять — восемьдесят один; девятью...
Он пошел дальше, и голоса стихли. Коридор привел его в выложенный плиткой холл, где каждый шаг его отдавался эхом. За исключением классных комнат, где лишь унылое повторение монотонных фраз намекало на обитаемость, здание было наполнено странной, словно дышащей тишиной. Эта тишина произрастала из страданий и скуки, как сорняки произрастают из особых семян, плотных, запущенных, запретных. Он почувствовал, что замедлил шаг и движется на цыпочках, инстинктивно подстраиваясь под атмосферу этого места. Слева широкая лестница вела на следующий этаж. Он двинулся к ней — его беспричинно потянуло наверх.
Лестница вела в узкий коридор, наполненный запахами грубого мыла и накрахмаленного белья. Стены здесь были пустыми и белыми, без скидок на уязвимость и боль. Здесь сон был обязанностью, с заранее определенным временем и установленными правилами. Только сны избегали регламентации. Сны и кошмары.
Кристофер открыл дверь спальни. Это была длинная, заставленная кроватями комната, вроде той, в которой он спал, когда учился в Винчестере, только здесь было холоднее и безрадостнее. Кто-то оставил открытым окно. Холодный ветер рывками перемещался по комнате, ничуть не ослабев после долгого путешествия с гор.
Он ощутил, как в нем растет беспокойство. Порывы ветра заставляли двигаться бледные простыни. Маленькие кровати с железными сетками, белые стены, ряды безымянных сундучков одинакового цвета — все это напоминало ему больничную палату... или сумасшедший дом. «Какие кошмары посещали сны воспитанников Нокс Хоумз, спящих в своих узких кроватях зимней ночью? — подумал он. — Темные боги... или преподобный и миссис Карпентер с их медленными улыбками и успокаивающими словами из Библии?»
За следующей дверью была ванная. Вода из крана капала на белую эмаль. Влажные полотенца безвольно повисли на деревянных вешалках. Бледный свет рисовал на плитке решетки.
В конце коридора находилась маленькая деревянная дверь с табличкой «Палата для больных». Кристофер тихо постучал, ответа не было. Он взялся за ручку. Дверь была незаперта. Внутри была низкая кровать с тугими складками простыней, а рядом с ней стоял эмалированный умывальник, прикрытый полотенцем. Даже здесь не было никакого снисхождения. Он вспомнил, как Мойра Карпентер пыталась объяснить ему, что болезнь является символом греха и что за больными надо ухаживать, но не нянчиться с ними. Нянчиться с больным было равноценно потворствованию грехам.
Он уже собирался уходить, как вдруг что-то привлекло его внимание. У стены, прямо напротив кровати, стоял небольшой шкаф. Казалось, его недавно передвигали буквально на полметра дальше от двери, и на стене осталось заметное невыцветшее пятно краски. Кристофер не мог понять, зачем кому-то понадобилось двигать шкаф: теперь он стоял очень неудобно, слишком близко к раковине, и полностью распахнуть дверцы было невозможно.
Он открыл дверцу и заглянул внутрь. Просто стопка аккуратно сложенных простыней. В нижней части шкафа были два ящика. Кристофер по очереди выдвинул их, но нашел только полотенца и самые простые лекарства. Возможно, что-то было не в порядке со стеной за шкафом. Он протиснулся между шкафом и умывальником и напряг мышцы. Шкаф был тяжелым, но легко двигался по гладкому полу.
Ему пришлось отойти, чтобы в свете, падающем от окна, иметь возможность рассмотреть стену. Все было настолько незаметно, что он бы никогда ничего не нашел, если бы его внимание не привлек бессмысленно сдвинутый шкаф. Кто-то выцарапал на задней стенке шкафа две буквы, используя ноготь, или, скорее всего, перочинный нож. Он уже видел эти буквы, и ему не надо было объяснять, что они означали и кто их написал: два перекрещенных "у": Уильям Уайлэм. Он изобрел для сына эту монограмму два месяца назад. Сомнений больше не было. Уильям здесь был.
Глава 16
Он бегом преодолел расстояние до входа в здание. У подножия лестницы, ведущей в спальни девочек, стояли двое прекрасно одетых людей — очевидно, это были личные телохранители набоба. Когда он приблизился, один из них шагнул к нему и вытянул руку ладонью вверх.
— Очень извиняюсь, сахиб, но у меня есть инструкция не пускать вас дальше. Вас просили уйти. Я провожу вас до двери.
Кристофер был не в настроении спорить. Он достал из-за пояса револьвер, который забрал у полицейского в доме Кормака, и нацелил его в лоб телохранителя.
— Мы не идем ни к какой двери, — сказал он. — Идите сюда, — Кристофер указал пистолетом в направлении гостиной, — и прихватите с собой своего друга. Скажите ему, чтобы он пошевелился, или я снесу вам голову.
Спорить никто не стал. Телохранители приблизились к двери гостиной.
— Откройте дверь и заходите внутрь.
Они повиновались. В комнате три женщины пили чай, надкусывая кусочки кекса с тмином. На этот раз гувернантка уронила чашку с блюдцем на пол. Бегума оторвала взгляд от тарелки, увидела, что происходит, и наградила Кристофера взглядом, который, наверное, был равноценен смертному приговору в Хасанабаде. Мойра Карпентер выглядела как живое воплощение антипода христианской благотворительности.
Кристофер вошел в комнату только затем, чтобы вынуть ключ из замка. Потом он снова закрыл дверь и запер ее, положив ключ в карман брюк. Он задумался, успели ли они предупредить Карпентера.
Поднявшись наверх, он обошел все комнаты. Все они были холодными и пустыми. Где-то хлопнула дверь. Вдалеке зашелестели голоса, а потом снова наступила тишина. В конце коридора был узкий лестничный пролет, который вел на чердак. Кристофер вспомнил, что Цевонг покончил с собой именно на чердаке.
Ступеньки вели прямо к простой деревянной двери. Кристофер медленно поднимался по лестнице, терпеливо останавливаясь на каждой ступени и напрягая слух в ожидании какого-нибудь звука. Его сердце быстро колотилось. Ему показалось, что из-за двери доносятся голоса, но звук растаял, и он не мог быть уверен в том, что вообще что-то слышал. И все же ему казалось, что за тишиной что-то скрывается.
За дверью был узкий, обшитый деревянными панелями коридор, темный туннель, освещенный единственной лампочкой. В конце прохода была вторая дверь, точно такая же, как и первая. Он осторожно приблизился, чувствуя, как давят на него с обеих сторон темные стены. Скрипнула половица, и он застыл и оставался неподвижным чуть ли не целую вечность.
Из-за двери доносился скрип, равномерный и ритмичный звук, приглушенный и неопределенный. Затем короткая пауза. Скрип-скрип. Снова пауза. Скрип-скрип. Пауза. И так снова и снова.
На высоте собственных глаз Кристофер заметил врезанный в дверь ставень, сантиметров пятнадцать в длину и семь в высоту, открывающийся при помощи находящейся рядом кнопки. Это напомнило Кристоферу тюремные глазки в дверях камер. Он подумал, что за дверью, скорее всего, находится палата для больных девочек, место, где можно изолировать лихорадку и утешить сердечную боль. Наверное, здесь содержался Цевонг.
Скрип-скрип. Звук стал громче.
Кристофер нажал на кнопку, и ставень отодвинулся. Перед ним было небольшое застекленное оконце, через которое он мог видеть часть комнаты. Пол и стены были расцвечены пятнами света и пыли. Солнечный свет пробивался через матовое стекло, освещая маленькую комнатку. Кристофер подошел ближе и приложил глаз к отверстию.
Прямо напротив него, повернувшись к нему спиной, сидел, согнувшись, Джон Карпентер, обращенный лицом к камину. В одной руке он держал длинную кочергу, водя ею по каминной решетке. Кочерга и производила те скрипящие звуки, которые слышал Кристофер. Казалось, что огонь был разведен достаточно давно: среди золы дымилось несколько серых углей. То здесь, то там из пепла поднимались языки огня, но груз придавившего их серого пепла был слишком велик, и они угасали, уходя в небытие. Карпентер водил кочергой по углям, время от времени выпуская на волю одинокий огонек, который на мгновение вздымался над пеплом и снова исчезал.
Однако вовсе не Карпентер привлек внимание Кристофера. Карпентер был здесь не главным, а на первый план выступало то, что происходило в центре комнаты. Там стояли двое, мужчина и женщина, живая картина, освещенная безжалостным солнечным светом. Мужчина был индийцем, но на нем был костюм от Сэвил Роу и он опирался на трость с серебряным набалдашником. Ему было лет пятьдесят, он был маленького роста, круглый и мягкий. Лицо его выглядело так, словно кто-то тщательно отполировал его, — как старая ложка в антикварном магазине, сияющая, приятная на вид, полная причудливых теней. Глаза его были прикованы к девушке, взгляд был тяжелым, пристальным и неотрывным.
Девушка была обнажена. Белый балахон лежал на полу у ее ног там, где она сбросила его. Длинные черные волосы падали на плечи и аккуратно касались сосков маленькой затененной груди. Ей было пятнадцать или шестнадцать лет. Глаза ее были закрыты, словно она старалась хотя бы мысленно ускользнуть из комнаты, но связанный с Карпентером кошмар полностью поглотил ее: приторный, плотный, неотвратимый.
Мужчина вытянул руку и аккуратно дотронулся до нее, коснувшись пальцами ее кожи, проведя по мягкому пушку на руках. Затем он заставил ее повернуться. Снова и снова он заставлял ее поворачиваться, держа за руку, словно танцовщицу, механическую танцовщицу, крутящуюся под старую мелодию на крышке музыкальной шкатулки. Он то заставлял ее поднимать над головой руки, потом снова опускать их, наблюдая, как колышется ее грудь, любовался гладкой линией горла, когда она запрокидывала голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61