Когда посох Великого Шамана вверг
Конана в бесчувственность, и стражники одолели могучего Джуму, навалившись
на него всем скопом, разъяренный римпоуч распорядился, чтобы они
подверглись самому суровому наказанию за свое преступление.
Однако в Шамбале высшим наказанием была не смерть, которая согласно
мерувийской вере лишь освобождала душу для нового воплощения. Худшей
участью считалось рабство, ибо оно лишало человека его человеческих прав,
его личности. Итак, Конан и Джума были приговорены к рабству.
Думая об этом, Конан издавал глубокое горловое рычание, и его глаза
на темном лице горели диким огнем из-под косматой спутанной гривы
нестриженых черных волос. Прикованный рядом с ними Джума, чувствуя ярость
товарища, ухмыльнулся. Конан сердито уставился на него. Иногда его
раздражало непоколебимо хорошее состояние духа Джумы. Для свободолюбивого
киммерийца рабство действительно было невыносимым наказанием.
Для кушита же в рабстве не было ничего нового. Охотники за рабами
вырвали его ребенком из рук матери и вывезли из знойных джунглей Куша на
рынок рабов в Шеме. Некоторое время он был работником на шемитской ферме.
Затем, когда развились его огромные мускулы, он был продан как
ученик-гладиатор на арены Аргоса.
За победу в играх, которые проводились в честь триумфа короля Аргоса
Мило над королем Зингары Фердруго, Джума получил свободу. Некоторое время
он жил в разных гиборейских государствах, промышляя воровством и
случайными заработками. Затем он перебрался на восток, в Туран, где его
могучее телосложение и боевое искусство обеспечили ему место в рядах
наемников короля Йилдиза.
Там он и познакомился с юным Конаном. Они с киммерийцем подружились с
самого начала. Они вдвоем были самыми высокими среди наемников, и оба
происходили из далеких окраинных стран; они были единственными
представителями своим рас среди туранцев. Теперь их дружба привела их в
яму для рабов в Шамбале, и скоро приведет их к предельному позору рынка
рабов. Там они будут стоять нагими на слепящем солнце, их будут щупать и
тыкать в них пальцами возможные покупатели, пока распорядитель рынка будет
восхвалять их силу.

Дни тянулись медленно - так увечные змеи с трудом волочат свои хвосты
по грязи. Конан, Джума и другие засыпали, просыпались, получали деревянные
чаши с рисом, от которого основательную долю брали надзиратели.
Заключенные проводили дни в тяжелом сне или вялых ссорах.
Конану было интересно узнать побольше о мерувийцах, поскольку во всех
своих путешествиях он никогда не встречал таких, как они. Они жили здесь в
этой странной долине, как жили их предки с начала времен. Они не общались
с внешним миром, и не хотели этого.
Конан подружился с мерувийцем по имени Ташуданг, от которого немного
научился их певучему языку. Когда он спросил, почему они называют своего
короля богом, Ташуданг ответил, что король живет уже десять тысяч лет: его
дух вновь рождается в новом теле после временного пребывания в предыдущей
смертной плоти. Конан отнесся к этому скептически, так как ему были
знакомы разные лживые истории, которые распространяли о себе короли других
стран. Когда Ташуданг слабо и смирно пожаловался на то, что король и
шаманы угнетают их, Конан спросил:
- Почему вы не объединитесь и не утопите всю ораву в Сумеру Тсо,
чтобы править самим? Мы в моей стране поступили бы именно так, если бы
кто-нибудь попытался тиранить нас.
Ташуданг выглядел потрясенным.
- Ты не знаешь, что говоришь, чужеземец! Много столетий назад,
рассказывают жрецы, эта земля была гораздо выше, чем сейчас. Она
простиралась от вершин Химелиан до вершин Талакма - одно огромное ровное
плато, покрытое снегом, продуваемое ледяными ветрами. Его называли Крыша
Мира.
Затем Яма, повелитель демонов, решил создать эту долину, чтобы мы,
его избранный народ, смогли обитать здесь. Могучим заклинанием он опустил
плато. Земля тряслась с грохотом десяти тысяч громов, расплавленный камень
вытекал их трещин в земле, горы крошились и леса горели в огне. Когда все
закончилось, земля меж горных цепей выглядела так, как ты ее видишь
сейчас. Поскольку она превратилась в долину, климат потеплел, и здесь
поселились животные и растения из теплых стран. Затем Яма создал первых
мерувийцев и поместил их в долину, чтобы они жили здесь вечно. И он избрал
шаманов, чтобы они вели и просвещали народ.
Иногда шаманы забывают свои обязанности и угнетают нас, как будто они
всего лишь жадные простые люди. Но приказание Ямы слушаться шаманов все
равно остается в силе. Если мы нарушим его, великое заклинание Ямы
потеряет силу, и эта страна поднимется но высоту горных вершин и снова
станет снежной пустыней. Поэтому, как бы они нас не притесняли, мы не
смеем восстать против шаманов.
- Ну, - сказал Конан, - если эта маленькая жирная жаба, по-вашему,
похожа на бога...
- О нет! - вскричал Ташуданг. Он испуганно сверкнул белками глаз в
полумраке. - Не говори таких слов! Он - единородный сын великого бога,
самого Ямы. И когда он призывает своего отца, бог приходит!
Ташуданг спрятал лицо в ладонях, и в этот день Конан больше не
добился от него ни слова.
Мерувийцы были странной расой. Им был присуща странная вялость духа -
дремотный фатализм, который заставлял их склоняться перед всем, что с ними
происходило, видя в этом заранее предначертанную волю их жестоких
загадочных богов. Они верили, что любое сопротивление судьбе с их стороны
будет наказано - если не немедленно, то в следующем воплощении.
Из них нелегко было извлекать информацию, но юный киммериец продолжал
заниматься этим. С одной стороны, это помогало коротать бесконечные дни. С
другой, он не собирался оставаться в рабстве долго, и любые сведения,
которые он мог собрать об этом скрытом королевстве и его странных
обитателях, будут полезны, когда они с Джумой попытаются вырваться на
свободу. И, наконец, он знал, как важно в путешествии по чужой стране
владеть хотя бы начатками местного языка. Хотя по характеру Конан не был
склонен к наукам, языки давались ему легко. Он уже отлично владел
несколькими, и даже немного мог читать и писать на некоторых из них.

Наконец настал решающий день, когда надзиратели в черных кожаных
одеждах появились среди рабов, щелкая тяжелыми бичами и подгоняя своих
подопечных к двери.
- Сегодня, - усмехнулся один, - мы увидим, сколько заплатят принцы
Священной Земли за ваши туши, чужеземные свиньи!
И его бич оставил длинный след на спине Конана.
Горячее солнце жгло спину Конана не хуже бича. После столь долгого
пребывания в темноте он был ослеплен ярким светом дня. После аукциона
рабов его отвели по трапу на палубу большой галеры, которая стояла у
длинной каменной набережной Шамбалы. Конан щурился от солнца и бурчал себе
под нос ругательства. Вот, значит, какова была судьба, к которой они его
приговорили - ворочать веслами, пока смерть не заберет его.
- Спускайтесь вниз, псы! - рявкнул корабельный надсмотрщик и отвесил
Конану затрещину. - Только дети Ямы могут находиться на палубе!
Не раздумывая, юный киммериец перешел к действию. Он размахнулся и
направил свой могучий кулак в выпирающий живот плотного надсмотрщика.
Когда тот со свистом выдохнул воздух, Конан нанес еще один удар своим
молотоподобным кулаком, на этот раз в челюсть. Надсмотрщик растянулся на
палубе. Позади Конана радостно взвыл Джума и рванулся к другу.
Командир корабельной охраны выкрикнул приказ. В мгновение ока острия
дюжины пик, которые держали в руках низкорослые жилистые мерувийские
моряки, были направлены на Конана. Киммериец стоял, окруженный ими, и
угрожающий рев был готов сорваться с его губ. Но он, хоть и с запозданием,
овладел своей яростью, зная, что любое движение означает немедленную
смерть.
Чтобы привести в чувство надсмотрщика, потребовалось вылить на него
бадью воды. Он с трудом поднялся на ноги, пыхтя как морж. Вода стекала с
его распухшего лица на жиденькую черную бородку. Он глянул на Конана с
безумным бешенством, которое тут же перешло в ледяной яд.
Офицер начал командовать морякам:
- Прикончить...
Но надсмотрщик прервал его.
- О нет, не убивайте его. Смерть - слишком легкая участь для этого
пса. Я еще заставлю его умолять, чтобы положили конец его страданиям,
прежде чем я разделаюсь с ним.
- Так что с ним сделать, Гортангпо? - спросил офицер.
Надсмотрщик уставился на яму, где сидели работающие веслами рабы, и
встретил запуганные взгляды сотни с лишним нагих коричневых людей. Они
были худыми до истощения, а их спины были сплошь покрыты шрамами от ударов
бича. Корабль имел по одному ряду весел с каждого борта. Одними веслами
ворочали двое гребцов, другими - трое, в зависимости от роста и силы
рабов. Надсмотрщик указал на среднее весло, к которому были прикованы три
седых, похожих на скелеты старика.
- Приковать его вон к тому веслу! Те живые трупы больше ни на что не
пригодны. Очистите от них весло. Этому чужеземному парню нужно слегка
расправить руки, дадим же ему простор. А если он не будет выдерживать
темп, я раскрою ему спину до самого позвоночника!
Конан бесстрастно наблюдал, как матросы расстегивают наручники, от
которых тянулись цепи к кольцам на весле, приковывая трех стариков.
Старики кричали от ужаса, когда матросы перебросили их через борт. Они
рухнули в воду с громким плеском и пошли ко дну - бесследно, если не
считать пузырьков воздуха, которые струйками поднимались к поверхности и
лопались.
Конана приковали к веслу на их место. Он должен был выполнять работу,
которую делали трое. Пока его приковывали к грязной скамье, надсмотрщик
угрюмо наблюдал за ним.
- Посмотрим, как тебе понравится работать веслом, мой мальчик. Ты
будешь грести и грести, пока тебе не станет казаться, что у тебя сломана
спина - а потом ты будешь грести еще! И каждый раз, когда ты собьешься с
ритма, я напомню тебе о твоем месте - вот так!
Он размахнулся. Бич просвистел в воздухе и опустился на плечи Конана.
Боль была как от прикосновения раскаленного добела железа. Но Конан не
вскрикнул и не пошевелил ни одним мускулом. Он вел себя так, словно ничего
не почувствовал - столь сильна была сталь его воли.
Надсмотрщик заворчал, и бич свистнул снова. На этот раз один уголок
угрюмо сжатого рта Конана дрогнул, но глаза его продолжали невозмутимо
смотреть перед собой. Третий удар; четвертый. На лбу киммерийца выступил
пот и стал заливать глаза, тогда как по спине его стекала кровь. Но Конан
ничем не показал, что ощущает боль.
- Держись! - шепнул позади него Джума.
Затем последовал окрик с палубы: капитан собирался отчаливать.
Надсмотрщик неохотно прекратил превращать спину киммерийца в кровавое
месиво - занятие, которое доставило ему видимое удовольствие.
Матросы отвязали канаты, которыми корабль был пришвартован к
пристани, и оттолкнулись баграми. На корме, на одном уровне со скамьями
рабов, в тени шканцев, которые шли по всей длине корабля над головами
гребцов, сидел перед огромным барабаном нагой мерувиец. Когда корабль
вышел из гавани, он поднял деревянный молот и принялся бить в барабан,
задавая темп. С каждым ударом рабы склонялись к веслам, поднимались на
ноги, толкая весло, затем откидывались назад, пока собственный вес не
усаживал их на скамейку, тогда они толкали весла вниз и вперед. После
этого все повторялось снова. Конан вскоре вошел в ритм работы; прикованный
позади него Джума тоже.
Никогда прежде Конану не приходилось бывать на корабле. Работая
веслом, он бросал вокруг быстрые взгляды. Его окружали рабы с безжизненно
потухшими глазами и покрытыми шрамами спинами, которые ворочали весла,
сидя на грязных скамьях в чудовищной вони собственных отбросов. Посредине,
где находились рабы, галера была низкой, ее борт в этом месте поднимался
над водой всего на несколько футов. Он был выше на носу, где располагались
спальные места матросов, и на корме, украшенной резьбой и позолотой, где
были каюты офицеров. Посредине корабля высилась единственная мачта. Рея
единственного треугольного паруса и сам убранный парус лежали на шканцах
над ямой для рабов.
Когда корабль покинул гавань, матросы отвязали веревки, которыми
парус и рея были привязаны к шканцам, и принялись тянуть за трос, поднимая
парус и приговаривая в такт движениям.
1 2 3 4 5