И это при том, что всегда сознательно не
признавал никакие истины абсолютными и готов был оспорить любую.
Тогда я не нашел в себе сил и желания всеьез поразмыслить над
этим вопросом. Ведь размышления - это суровая работа, которая
может и не принести плодов, и я предпочитал не думать, не
замечать существа стоящей передо мной изначальной проблемы.
Только теперь я, наконец, понял ее сущность, хотя как и прежде
далек от ее разрешения. Я понял, что в основе моих действий
лежало убеждение, будто существо, наделенное живой душой, не
может быть абсолютным ничтожеством, не может быть абсолютно
низменным и неспособным возвыситься, что душа, которой мы
наделены, которая позволяет нам ощущать окружающий мир и самих
себя в этом мире, самой природой обречена на устремление ввысь,
что нарушение этого закона есть преступление против самого
мироздания. Беды, невзгоды, страдания давят на душу, втаптывают
ее в землю, но мне казалось, что стоит освободить ее из-под гнета
- и она устремится ввысь, потому что если это неверно, то мир
обречен на гибель. Душа, живая душа неизбежно должна стремится
ввысь - так я считал прежде.
Я не знаю, верно ли это. Но я знаю, что избрал неверный способ
для освобождения души дрянного человечишки из моего кошмара от
тоски и безысходности. Понемногу, постепенно я заполнил мир моих
видений светом, дал ему небо над головой и твердую землю под
ногами, изгнал прочь тлен, мрак и запустение, наполнил здоровьем
и бодростью его тело. Но тоска в его глазах не проходила, и я не
мог отбросить прочь кошмарные видения недавнего прошлого,
отречься от него и позабыть обо всем, не победив этой тоски.
И вот однажды он заговорил. До сих пор меня охватывает
омерзение при воспоминании об этом, до сих пор я не могу простить
себе того, что пошел на поводу у его низменных желаний. Но что
еще мог я поделать, как мог я воспротивиться его воле, которая
нашла теперь выражение, если я, как и всякий человек, не властен
над своими мыслями и не могу стереть их из памяти? А мысли мои -
они-то и наполняли содержанием мир дрянного человечишки, они -
уже помимо моей воли - выполняли все его прихоти, и я уже ничем
не мог воспрепятствовать ему. Какое-то время - всего несколько
дней, потому что дальнейшее произошло слишком стремительно - я
даже помышлял о самоубийстве. Но меня останавливала мысль о том,
что, совершив его, я вместо покоя и забвения могу оказаться
вечным пленником дрянного человечишки. А потом уже было поздно...
Я прекрасно помню, как это случилось, в мельчайших
подробностях могу описать окружение, доносившиеся до меня звуки и
запахи этого мира, одинокую и унылую фигуру дрянного человечишки
передо мной. До того момента он не показывал ни малейшего намека
на то, что знает о моем существовании, и я, странствуя вслед за
ним по миру моих сновидений, казался сам себе бесплотной
тенью,сущностью, лишенной облика. И вдруг, совершенно неожиданно,
он повернулся ко мне и, скривив губы в гнусной полуухмылке,
произнес: "бабу бы", произнес, глядя мне прямо в глаза своим
водянистым, тусклым и мерзостным взглядом, так, что я содрогнулся
от омерзения и... жалости. Потому что в этом стоне его тоскливой
и мерзостной души услышал вдруг не только выражение похотливых
желаний, но все ту же тоску, которую рождает одиночество и
никчемность. И - еще неосознанно, еще интуитивно - почувствовал,
что терплю поражение в борьбе со своим кошмаром, ощутил, еще не
решаясь самому себе в том признаться, что, стремясь освободить
его душу от гнета низменого, дать ей силы для полета, я сам,
своею волей лишаю ее желания стремиться ввысь. Потому что,
наверное, это стремление, если оно есть, должно само бороться с
трудностями, чтобы обрести силу.
Я не смог противостоять ему, хотя и пытался. Он получил
желаемое, а потом уже без задержек получал все, чего только хотел
- море и горы, города и страны, людей, которые бы его окружали,
солнце и звездное небо над головой, потому что не хватало у меня
сил отказать ему во всем этом. И я давал, давал все без отказа,
хотя и начинал понимать уже непоправимость совершаемого. Но вся
беда была в том, что я не находил разумных аргументов для отказа.
Мне было не жалко подарить ему хоть всю Вселенную - я считал мир,
в котором он обитает, существующим лишь в моем сознании, считал,
что получаемое им возникает из ничего, из пустоты, из моего
воображения, что оно бесплотно и бестелесно, как и мысль, его
породившая. Когда же я понял, что это совсем не так, было уже
поздно.
Но сначала он исчез, растворился в мире, порожденном моими
сновидениями, и я сам, засыпая, переносился в этот мир, так
похожий внешне на мир моей реальности, становился на время
полноправным его жителем, как и все те миллионы людей, которых
помимо моей воли перенесли туда желания дрянного человечишки. Так
же, как и они, я жил в этом мире - ел, пил, работал, развлекался,
я даже умудрялся спать в этом мире моих сновидений - но никогда
при этом не терял ощущения нереальности, неправильности всего
своего окружения. А мир этот, уже неосознанно для меня самого,
все более разрастался, пока не сделался в конце концов
действительно бесконечным.
И вот только тогда, проснувшись однажды в своем прежнем,
реальном мире, я понял, что же происходит. Это только казалось,
что мои уступки дрянному человечишке никому и ничего не стоили,
что они существовали лишь в моем воображении. Нет, каким-то
непостижимым образом через сознание мое мой прежний реальный,
обжитой мир сначала понемногу, а потом все большими частями
перекачивался в мир дрянного человечишки, в мир, порожденный его
никчемной душонкой с ее никчемными желаниями. Проснувшись как-то
утром, я вдруг осознал, чо уже давно в реальном своем мире не
видел настоящего солнца и настоящего неба - низкие тучи нависли
над постаревшим и обветшавшим городом, и с каждым днем сквозь них
пробивалось все меньше света. Я смотрел вокруг себя и не узнавал
своего города, не узнавал людей, которые населяли его, и даже дом
мой, такой привычный и надежный, показался мне вдруг чужим,
холодным и неуютным. Я оглядывался вокруг и видел на всем печать
ветхости и запустения - так, будто все окружавшее меня за
короткий срок съежилось и безмерно постарело. Узкие и плохо
освещенные улицы под низким серым небом, старые дребезжащие
автомобили, бедно одетые изможденные люди, прижимающиеся к стенам
домов - нет, все это было чужим и незнакомым, все это не было
родным моим миром!
И тогда пришло озарение. Я все понял - но я ничего уже не мог
исправить. Ничего.
Ночью я вновь оказался в мире моих сновидений, и на какое-то
время мне даже удалось убедить себя самого в том, что все
происшедшее со мной - лишь проявление безумия, что мир тот -
самый настоящий, реальный мир, существовавший всегда, прочный и
неизменный, и его не следует пугаться, что я просто запутался в
своих странствиях между сном и реальностью, перепутал
действительность и вымысел.
Но нет! Мир этот не был, не мог быть реальным: ведь все в нем
носило на себе печать ничтожной душонки дрянного человечишки. Не
может быть реальным мир, где глупость и ничтожество торжествуют
над разумом, где подлость и предательство приносят прибыль, а
благородство и честность - одни лишь убытки. Не может быть
реальным мир, где самые возвышенные устремления благородного духа
неизменно оборачиваются гнусными помыслами дрянного человечишки,
подлого, никчемного, неспособного самостоятельно создать хоть
что-то даже для поддержания своего же собственного существования
и тем не менее всегда, неизменно одерживающего победу. Такой мир
не может быть реальным, потому что он изначально обречен на
гибель.
Поняв все это, я попытался бежать оттуда. Но было уже поздно.
Мира моей реальности больше не существовало. Проснувшись, я увидел
лишь мрак, тлен, холод и запустение. И ни единой живой души
вокруг. Я странствовал по этому погибшему миру, пытаясь найти в
нем хоть кого-то, с кем можно было бы разделить скорбь от утраты -
но напрасно. Все, все кануло в мир дрянного человечишки, чтобы
жить по изобретенным им законам, чтобы существовать неизвестно во
имя чего, подавляя в душах своих благие порывы, ибо вовсе не от
них зависит там успех в жизни. И именно я, моя слабость и
неспособность противостоять желаниям ничтожного духа, пришедшего
ко мне в сновидениях, послужили тому причиной. Так мелкие уступки
способны творить великое зло.
Долгие часы, а быть может и дни странствовал я по жалким
останкам моего былого мира, изо всех сил стараясь не заснуть,
потому что это было единственным способом удержаться в былой
своей реальности. Но силы человеческие имеют предел, и я даже не
заметил, как снова очутился здесь, в этой новой реальности из
моего кошмара, которая недостойна того, чтобы существовать.
С тех пор я все пытаюсь проснуться.
1 2
признавал никакие истины абсолютными и готов был оспорить любую.
Тогда я не нашел в себе сил и желания всеьез поразмыслить над
этим вопросом. Ведь размышления - это суровая работа, которая
может и не принести плодов, и я предпочитал не думать, не
замечать существа стоящей передо мной изначальной проблемы.
Только теперь я, наконец, понял ее сущность, хотя как и прежде
далек от ее разрешения. Я понял, что в основе моих действий
лежало убеждение, будто существо, наделенное живой душой, не
может быть абсолютным ничтожеством, не может быть абсолютно
низменным и неспособным возвыситься, что душа, которой мы
наделены, которая позволяет нам ощущать окружающий мир и самих
себя в этом мире, самой природой обречена на устремление ввысь,
что нарушение этого закона есть преступление против самого
мироздания. Беды, невзгоды, страдания давят на душу, втаптывают
ее в землю, но мне казалось, что стоит освободить ее из-под гнета
- и она устремится ввысь, потому что если это неверно, то мир
обречен на гибель. Душа, живая душа неизбежно должна стремится
ввысь - так я считал прежде.
Я не знаю, верно ли это. Но я знаю, что избрал неверный способ
для освобождения души дрянного человечишки из моего кошмара от
тоски и безысходности. Понемногу, постепенно я заполнил мир моих
видений светом, дал ему небо над головой и твердую землю под
ногами, изгнал прочь тлен, мрак и запустение, наполнил здоровьем
и бодростью его тело. Но тоска в его глазах не проходила, и я не
мог отбросить прочь кошмарные видения недавнего прошлого,
отречься от него и позабыть обо всем, не победив этой тоски.
И вот однажды он заговорил. До сих пор меня охватывает
омерзение при воспоминании об этом, до сих пор я не могу простить
себе того, что пошел на поводу у его низменных желаний. Но что
еще мог я поделать, как мог я воспротивиться его воле, которая
нашла теперь выражение, если я, как и всякий человек, не властен
над своими мыслями и не могу стереть их из памяти? А мысли мои -
они-то и наполняли содержанием мир дрянного человечишки, они -
уже помимо моей воли - выполняли все его прихоти, и я уже ничем
не мог воспрепятствовать ему. Какое-то время - всего несколько
дней, потому что дальнейшее произошло слишком стремительно - я
даже помышлял о самоубийстве. Но меня останавливала мысль о том,
что, совершив его, я вместо покоя и забвения могу оказаться
вечным пленником дрянного человечишки. А потом уже было поздно...
Я прекрасно помню, как это случилось, в мельчайших
подробностях могу описать окружение, доносившиеся до меня звуки и
запахи этого мира, одинокую и унылую фигуру дрянного человечишки
передо мной. До того момента он не показывал ни малейшего намека
на то, что знает о моем существовании, и я, странствуя вслед за
ним по миру моих сновидений, казался сам себе бесплотной
тенью,сущностью, лишенной облика. И вдруг, совершенно неожиданно,
он повернулся ко мне и, скривив губы в гнусной полуухмылке,
произнес: "бабу бы", произнес, глядя мне прямо в глаза своим
водянистым, тусклым и мерзостным взглядом, так, что я содрогнулся
от омерзения и... жалости. Потому что в этом стоне его тоскливой
и мерзостной души услышал вдруг не только выражение похотливых
желаний, но все ту же тоску, которую рождает одиночество и
никчемность. И - еще неосознанно, еще интуитивно - почувствовал,
что терплю поражение в борьбе со своим кошмаром, ощутил, еще не
решаясь самому себе в том признаться, что, стремясь освободить
его душу от гнета низменого, дать ей силы для полета, я сам,
своею волей лишаю ее желания стремиться ввысь. Потому что,
наверное, это стремление, если оно есть, должно само бороться с
трудностями, чтобы обрести силу.
Я не смог противостоять ему, хотя и пытался. Он получил
желаемое, а потом уже без задержек получал все, чего только хотел
- море и горы, города и страны, людей, которые бы его окружали,
солнце и звездное небо над головой, потому что не хватало у меня
сил отказать ему во всем этом. И я давал, давал все без отказа,
хотя и начинал понимать уже непоправимость совершаемого. Но вся
беда была в том, что я не находил разумных аргументов для отказа.
Мне было не жалко подарить ему хоть всю Вселенную - я считал мир,
в котором он обитает, существующим лишь в моем сознании, считал,
что получаемое им возникает из ничего, из пустоты, из моего
воображения, что оно бесплотно и бестелесно, как и мысль, его
породившая. Когда же я понял, что это совсем не так, было уже
поздно.
Но сначала он исчез, растворился в мире, порожденном моими
сновидениями, и я сам, засыпая, переносился в этот мир, так
похожий внешне на мир моей реальности, становился на время
полноправным его жителем, как и все те миллионы людей, которых
помимо моей воли перенесли туда желания дрянного человечишки. Так
же, как и они, я жил в этом мире - ел, пил, работал, развлекался,
я даже умудрялся спать в этом мире моих сновидений - но никогда
при этом не терял ощущения нереальности, неправильности всего
своего окружения. А мир этот, уже неосознанно для меня самого,
все более разрастался, пока не сделался в конце концов
действительно бесконечным.
И вот только тогда, проснувшись однажды в своем прежнем,
реальном мире, я понял, что же происходит. Это только казалось,
что мои уступки дрянному человечишке никому и ничего не стоили,
что они существовали лишь в моем воображении. Нет, каким-то
непостижимым образом через сознание мое мой прежний реальный,
обжитой мир сначала понемногу, а потом все большими частями
перекачивался в мир дрянного человечишки, в мир, порожденный его
никчемной душонкой с ее никчемными желаниями. Проснувшись как-то
утром, я вдруг осознал, чо уже давно в реальном своем мире не
видел настоящего солнца и настоящего неба - низкие тучи нависли
над постаревшим и обветшавшим городом, и с каждым днем сквозь них
пробивалось все меньше света. Я смотрел вокруг себя и не узнавал
своего города, не узнавал людей, которые населяли его, и даже дом
мой, такой привычный и надежный, показался мне вдруг чужим,
холодным и неуютным. Я оглядывался вокруг и видел на всем печать
ветхости и запустения - так, будто все окружавшее меня за
короткий срок съежилось и безмерно постарело. Узкие и плохо
освещенные улицы под низким серым небом, старые дребезжащие
автомобили, бедно одетые изможденные люди, прижимающиеся к стенам
домов - нет, все это было чужим и незнакомым, все это не было
родным моим миром!
И тогда пришло озарение. Я все понял - но я ничего уже не мог
исправить. Ничего.
Ночью я вновь оказался в мире моих сновидений, и на какое-то
время мне даже удалось убедить себя самого в том, что все
происшедшее со мной - лишь проявление безумия, что мир тот -
самый настоящий, реальный мир, существовавший всегда, прочный и
неизменный, и его не следует пугаться, что я просто запутался в
своих странствиях между сном и реальностью, перепутал
действительность и вымысел.
Но нет! Мир этот не был, не мог быть реальным: ведь все в нем
носило на себе печать ничтожной душонки дрянного человечишки. Не
может быть реальным мир, где глупость и ничтожество торжествуют
над разумом, где подлость и предательство приносят прибыль, а
благородство и честность - одни лишь убытки. Не может быть
реальным мир, где самые возвышенные устремления благородного духа
неизменно оборачиваются гнусными помыслами дрянного человечишки,
подлого, никчемного, неспособного самостоятельно создать хоть
что-то даже для поддержания своего же собственного существования
и тем не менее всегда, неизменно одерживающего победу. Такой мир
не может быть реальным, потому что он изначально обречен на
гибель.
Поняв все это, я попытался бежать оттуда. Но было уже поздно.
Мира моей реальности больше не существовало. Проснувшись, я увидел
лишь мрак, тлен, холод и запустение. И ни единой живой души
вокруг. Я странствовал по этому погибшему миру, пытаясь найти в
нем хоть кого-то, с кем можно было бы разделить скорбь от утраты -
но напрасно. Все, все кануло в мир дрянного человечишки, чтобы
жить по изобретенным им законам, чтобы существовать неизвестно во
имя чего, подавляя в душах своих благие порывы, ибо вовсе не от
них зависит там успех в жизни. И именно я, моя слабость и
неспособность противостоять желаниям ничтожного духа, пришедшего
ко мне в сновидениях, послужили тому причиной. Так мелкие уступки
способны творить великое зло.
Долгие часы, а быть может и дни странствовал я по жалким
останкам моего былого мира, изо всех сил стараясь не заснуть,
потому что это было единственным способом удержаться в былой
своей реальности. Но силы человеческие имеют предел, и я даже не
заметил, как снова очутился здесь, в этой новой реальности из
моего кошмара, которая недостойна того, чтобы существовать.
С тех пор я все пытаюсь проснуться.
1 2