И вот она показалась. Я ее заметил издалека. Я плотнее всадил весла в ремешки на уключинах, чтобы они не болтались и не выскакивали.
Волна великолепно приближалась. По дороге она подмяла маленькую волнишку. Она приближалась спокойно, и только выгибающийся гребень, казалось, выдавал ее нетерпение. Я выровнял лодку, чтобы корма по отношению к волне стояла предельно прямо.
Я чувствовал, как сладко и туго напряглись мускулы. Мне кажется, они ощущают приближение борьбы, как голодный — запах жареного мяса.
— Держись! — крикнул я девушке, когда мощная сила волны медленно приподняла нас и, взгромоздив на гребень, бешено рванула вперед, все быстрей и быстрей. Развернув весла, я держал их изо всех сил, чувствуя, что волна пытается вырвать из рук левое весло, замотать лодку в струях водоворота и выбросить на берег.
До онемения, до хруста я вцепился в весла и держал их все время распластанными, не выпуская лодку из равновесия.
Этот чудесный прорыв на гребне волны длился около десяти секунд. Лодка почти мгновенно остановилась. Волна прошла под нами и обрушилась на берег.
Мы были у самого устья, именно в той точке, куда я собирался попасть.
— Здорово! — закричал я, не в силах не похвастаться.
— Прекрасно! — закричала она и чуть было не выскочила из лодки.
Тут только я заметил, что течение из речки успело развернуть нашу лодку и теперь она стояла кормой к устью и медленно сползала в море.
Я быстро взялся за весла. Я надеялся развернуть лодку, табаня левым веслом и изо всех сил работая правым. Однако она почти не сдвинулась с места, а правое весло выскочило из уключины, и ремешок сполз к лопасти.
Я начинал волноваться. За это время несколько мелких волн, слегка забрызгав лодку, прошли под нами. Только я вытянул ремешок и всадил весло в уключину, как заметил совсем близко крупную волну. Она приближалась без плеска, как хищник. Я бешено заработал веслами, хотя уже понимал, что поздно. Если бы я выскочил в воду, может быть, успел бы поставить лодку кормой к волне, сейчас она стояла лагом.
Еще секунда, и волна приподняла нас, хлынула через борт и завертела, как щепку. «Только бы она не ударилась головой обо что-нибудь», — успел я подумать о девушке.
Нас выбросило, и через мгновение я почувствовал, что очутился в мутной прибрежной воде. Только хотел вынырнуть, как ударился головой обо что-то твердое, — лодка пришлепнула меня, как сачок бабочку.
Я не успел испугаться и попытался пронырнуть в какую-нибудь щель, но лодка плотно стояла в песке.
Тогда я, зарываясь пальцами в песок, ухватился за борт и стал изо всех сил тянуть, чтобы перевалить ее через себя. Я чувствовал необыкновенную, упругую силу сопротивления. Оказывается, в таких случаях лодку засасывает, но я тогда этого не знал.
Все-таки мне удалось приподнять борт, я пронырнул и выбросился на воздух, и, когда голова моя очутилась над водой, мне показалось, что небо стремительно врывается в глотку.
Придя в себя, я вспомнил о девушке и увидел ее. Она стояла на берегу и выжимала волосы, поглядывая в сторону моря. Видно, волна ее выбросила на берег. Хорошо, что не ушиблась; правда, берег здесь довольно безопасный песок.
Она очень здорово выглядела, облепленная мокрым сарафаном, с мокрыми смуглыми ногами, с крепким пучком волос в руках.
Но разглядывать ее было некогда. Стоя по грудь в воде, я выволок лодку, толкая ее вместе с набегающим накатом. Она была тяжелая, но ярость и возбуждение придавали силы.
Перетащив лодку через линию прибоя, я перевернул ее и слил воду, а потом совсем вытащил на берег. Одно весло сорвалось. Но я его нашел тут же. Его раскатывал прибой.
Я подошел к девушке. Она посмотрела на меня и рассмеялась.
— Ну и вид у тебя, — сказала она. — Но знаешь, это был самый счастливый и самый длинный день в моей жизни.
— Тем более что он еще не кончился, — сказал я и стал снимать мокрую одежду. Я хотел похвастаться тем, что чуть не утонул, но потом решил пока об этом не говорить.
На том берегу речки, на бульваре, столпились зеваки. Они глядели на нас. Они всегда там стоят. Следят за рыбаками или ждут, когда кто-нибудь перевернется вместе с лодкой перед входом в устье. Сегодня мы доставили им это удовольствие. Я ничего не имел против, так как в общем все обошлось благополучно.
Я вынул из заднего кармана брюк кошелек с деньгами, заглянул в него. Он был почти сухим. Я выжал брюки и рубашку, вытянул их, чтобы они разгладились, и распластал на песке, положив на них камни. То же самое мы проделали с ее красным сарафаном. Потом мы легли на песок. Он был теплым, и было приятно вжиматься в него усталым, озябшим телом. Солнце грело спину, земля покачивалась и уплывала куда-то. Мы лежали, уткнувшись головами в песок. Я изредка поглядывал на лодку, но волны до нее не доходили.
Было приятно лежать на нежарком песке, чувствуя, как медленно покачивается берег, а рядом лежит девушка с тяжелыми волосами, которая совсем недавно была чужой, а теперь лежит рядом как ни в чем не бывало.
Все-таки странно…
— Пора собираться, — сказал я, чувствуя, что песок остывает.
Солнце низко висело над морем за дальним мысом над маяком. Белый столб маяка четко выделялся на фоне темной полосы леса. Казалось, солнце передает ему дежурство, а заодно и кое-какие советы по вопросам освещения.
Я вложил весла в лодку и переволок ее до речки. Вытолкнул ее в воду, схватился за цепь и волочил против течения, пока не выволок из узкого коридора на широкую спокойную гладь.
Здесь вода была почти неподвижна. Лодка уткнулась носом в низкий берег. Для прочности я ее немного вытянул и пошел одеваться.
— Как мы пойдем, — сказала она, натягивая на себя сарафан и расправляя складки, — мама, наверно, испугается.
На самом деле она выглядела очень нарядно. Сарафан ее до пояса был таким узким, что сидел на ней плотно и гладко, как хорошо набитый ветром парус. А юбка такая широкая, и на ней было столько своих складок, что несколько складок, добавленных морем, только придавали законченность портняжному искусству. Я еще раз убедился, что море ничего не портит, оно только подчеркивает то, что есть.
Она попросила застегнуть ей «молнию» на спине. Я смотрел на золотистую лужайку под курчавым кустом волос, озаренную заходящим солнцем. Гордая и легкая линия спины была как бы воспоминанием о крыльях или, может быть, как ожидание крылатой судьбы.
Пропитавшись морской солью, замок змейки двигался медленно и со скрипом. На мгновение я почувствовал себя средневековым стражником, запирающим на ночь городские ворота.
Плыть по речке, неподвижной, как пруд, после бурного моря было странно и смешно, как если в плохую погоду, приземлившись с парашютом, раскрыть зонтик и топать под ним до ближайшего населенного пункта.
Мы проплывали мимо пограничника. Он стоял под грибком у входа в речной причал. Он отметил прибытие лодки и теперь бдительно вглядывался в девушку, словно стараясь угадать, не подменил ли я ее кем-нибудь. А может, он просто глядел на нее, и только военная форма придавала ему бдительный вид.
Мы подошли к нашему причалу. Я вытащил цепь и, обмотав ее вокруг железной балки, повесил замок. Проверив, хорошо ли он закрыт, я аккуратно положил ключ в задний карман. Как и всем людям, безалаберным от природы, мне доставляло удовольствие делать что-нибудь четко и чисто.
Стоя на причале, она глядела на меня сверху вниз, и я чувствовал, что ее раздражает моя хозяйственность. Нам предстояло пройти берегом речки мимо причалов, где рыбаки, сгрудившись вокруг столика, шлепают костяшками домино. Я знал, что это ей неприятно, но другой дороги не было.
— Как будто запер квартиру. — сказала она усмехаясь, когда я поднялся на причал.
Я промолчал. Мы прошли мимо рыбаков. Они нас даже не заметили. Я попрощался с пограничником, и мы, покинув узкую, как мышеловка, тропку над причалами, вышли на улицу.
Здесь она снова оживилась и взяла меня за руку.
Были теплые, темные сумерки. Фонарей еще не зажигали. Мы шли по малолюдной улице, обсаженной огромными старыми платанами. Сарафан ее тускло краснел в темноте, как будто из него медленно выходило солнце этого дня.
На балконе дома, где жила девушка, стояла ее мать и, облокотившись о перила, смотрела в сторону моря.
— Мама! — закричала девушка и махнула ей рукой. Мать ее, разглядев нас, улыбнулась и покачала головой. Она была освещена светом из комнаты.
Девушка заторопилась. На следующий день я уезжал в командировку на несколько дней. Мы договорились, что я позвоню, как только приеду. Она протянула мне свою длинную руку, и мы очень хорошо попрощались. Я смиренно раскланялся с ее мамой и перешел улицу.
Мне очень хотелось есть и пить. Меня все еще покачивало от моря и усталости. Я пошел в ресторан с летним двориком, со столиками под камфаровыми деревьями и персидской сиренью. Это единственный ресторан в нашем городе, где тебя прилично покормят, даже если ты не родственник шеф-повара и не знатный турист.
Мне принесли шашлык, мамалыгу и целый сноп зелени. Народу в ресторане было мало, официанты закусывали и пили, стоя у буфета. Они готовились к встрече с вечерними клиентами.
Меня все еще покачивало, но после нескольких стаканов вина я сбил качку встречным потоком, и в голове у меня установилось благодушное равновесие. После выпитого я почувствовал, что день сильно отодвинулся, но оставался ясным и чистым, как в перевернутом бинокле. Я понял, что все предыдущие дни и годы я шел к нему, даже если шел в противоположном направлении.
На эстраде, похожей на половину гигантской скорлупы грецкого ореха, начали собираться музыканты. Они вынимали и разворачивали инструменты, как плотники-сезонники.
Я поздоровался с ударником. Он бывший военный моряк. Теперь он днем дамский парикмахер, а вечером эстрадный музыкант. Днем укладывает прически, а вечером треплет их бешеными африканскими ритмами.
Акоп-ага принес кофе. Величественный сухой старик, с лицом как старинные восточные фрески. Он египетский армянин сирийского происхождения, всю жизнь проживший на юге Франции. Может, поэтому он варит лучший турецкий кофе в городе. Несколько лет назад он приехал в нашу страну как репатриант.
После двух чашек кофе я почувствовал себя чемпионом счастья, и я улыбался сам себе тихой улыбкой мошенника, может быть потому, что человек еще не слишком привык быть счастливым".
Ну нет, подумал Сергей, вспоминая дневник, этого мы так не оставим. Мы сейчас же, не сходя с места, разоблачим того липового чемпиона.
Так что же случилось потом? Да, да, что случилось потом, что помешало вам продолжить на суше ваш роман, столь трогательно начатый на море? Короче говоря, почему вы не вместе?
Сергей затруднялся на это ответить. Тут была загадка, которую он мог разрешить, но не хватило духу перешагнуть через собственный стыд. В сущности, вот что он знал. Через год после описанного лета она окончила медицинский институт и работала в одном из городов Урала. В том же году Сергей приехал в Москву для поступления в аспирантуру Института общественных наук. Примерно раз в неделю он здесь встречался с одним из своих товарищей по институту. Звали его Венечкой.
В то лето, когда Сергей познакомился со своей девушкой, Венечка отдыхал в Мухусе с целым выводком знакомых ему девушек. У него были странные, многосторонние отношения с девушками, что всегда удивляло Сергея. Сам Сергей на это не был способен.
Венечка умел ухаживать за одной, дружить и делиться своими впечатлениями об этой девушке с другой и поддерживать чисто интеллектуальную дружбу с третьей.
Внешне они как-то все переплетались, да и не только внешне. То есть иная девушка, с которой он был связан интеллектуальной дружбой, вдруг обнаруживала такие свойства интеллекта или души, которые настолько радовали и удивляли его, что он стремился немедленно закрепить завоевание этих свойств более нежной, более интимной дружбой.
Тогда эта девушка занимала место той, за которой он до этого приударял, а предыдущая, что характерно для психологической атмосферы, окружавшей Венечку, не совсем исчезала из поля его зрения, а только несколько отходила с переднего плана, полудобровольно отодвигалась на такое расстояние, откуда она могла быть призвана снова, и нередко она снова призывалась — не то по причине своего интеллектуального дозревания, не то по причине умственного или какого-то еще усыхания его последней фаворитки.
Еще в институтские годы и после института в особенности он так и двигался по жизни с этим незлобно клубящимся роем, вызывая постоянное удивление Сергея.
Бывало, они играют в шахматы в комнате Венечки, а одна из его свиты сидит тут же, чего-то дожидаясь, чего-то почитывая, чего-то помогая по хозяйству. Или отвечая на звонки, причем ответами дирижировал сам хозяин, подслушивая в трубку голос звонящего, точнее, звонящей, и подсказывал девушке, что надо отвечать; нередко ответ заключался в том, что его, Венечки, нет дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36