Картотека эта все время пополнялась и обновлялась.
Из многочисленных критических трудов Свиридов знал, что главные ошибки писателей — это отсутствие связи с массами, бегство от действительности, уход в психологизм, наносящие ущерб художественному описанию трудовых будней, аполитичность героев и противопоставление их коллективу. Возможность подобных ошибок следовало предусмотреть при составлении программы машины-романиста. Но как это сделать, он не знал.
День, когда Свиридов нашел наконец решение, был самым большим праздником в его жизни. Однажды Свиридова осенило. Он задал компьютеру один-единственный вопрос: как избежать отрыва, ухода и т.п. (далее перечислялись все сомнительные положения, в какие только могли попасть автор и его герои) при создании высококачественного (талантливого, гениального) художественного произведения (романа, эпопеи)?
Ответ компьютера сначала озадачил его. В нем было только два слова: “Читай газеты”. Секунду спустя он понял, что получил наконец ключ к окончательному решению проблемы.
Спроектировать считывающее устройство для него не составляло труда. И вот уже много месяцев его машина перерабатывала пуды информации, а Свиридов метался по городу в поисках литературы, которая заставила бы гаснуть ненасытный зеленый глаз.
По его расчетам, в ближайшие дни работа машины должна была закончиться. Незадолго до этого зеленый сигнал сменится желтым, сообщая, что машина уже получила достаточно информации. А когда вместо желтого вспыхнет красный свет, можно будет наконец открыть заветную крышку печатающего устройства и извлечь оттуда рукопись, которая обессмертит имя своего создателя.
В том, что созданное машиной произведение будет гениальным, старик не сомневался. Того количества информации, которое хранилось в ее памяти, хватило бы для моделирования десятка гениев мирового масштаба. Машина впитала в себя рецепты, по которым создавались лучшие произведения мира. Она проанализировала собрания сочинений Аристофана, Платона, Стерна, Дюма, Бальзака, Тургенева, Хемингуэя, Шолохова, Конан Доила, Фадеева, Сименона и еще нескольких сотен писателей. Заложенная в бункер кипа бумаги быстро таяла. Стрекот печатающего устройства раздавался все чаще и чаще, свидетельствуя о том, что работа в разгаре.
В этот день Свиридов долго стоял у машины, любовно поглаживая ее панель. Машина управилась с “Пионерской правдой” за одну минуту, но добрая порция аристотелевой “Поэтики” надолго погасила зеленый глаз, и замолчавший было стрекот возобновился. Старик даже задрожал от нетерпения, услышав его. Он впился глазами в крышку, из-под которой доносились сладкие звуки. Ему захотелось открыть ее сейчас же, сию минуту, не ожидая, пока загорится красный свет. Желание было таким сильным, что он даже испугался. Минуту он молча стоял, закрыв глаза. Сердце у него стучало непривычно быстро.
Когда он наконец успокоился и открыл глаза, на пульте горел желтый огонь.
В этот день Свиридов больше не отходил от машины. Он не знал, когда вспыхнет красный сигнал, — это могло произойти и через час, и через две недели, — но нетерпение оказалось сильнее доводов рассудка. Вскоре в подвал влетел Петя Зайчиков, ойкнул, увидев желтый глаз, бросил ненужные уже газеты и умчался рассказать долгожданную новость. Через несколько минут заявился Зайчиков—старший, с рюкзаком за плечами и лыжами в руках. Против обыкновения он ничего не сказал, только покрутил головой и удалился в задумчивости. Вскоре в подвал началось паломничество. Приходили дети и взрослые, смотрели на желтый сигнал, удивлялись. Многие почему-то говорили вполголоса.
Свиридов просидел у машины до поздней ночи. Непрочитанные газеты валялись на полу. Несколько раз он раскрывал их, но тут же бросал, потому что не понимал ни слова.
В середине дня техник-смотритель велел кому-то принести несколько бутербродов и бутылку молока. Механически Свиридов проглотил все, даже не почувствовав вкуса.
В литературе давно бытует образ писателя-неудачника, озлобленного, завистливого, подозрительного. К счастью для себя, Свиридов не стал таким. Не добившись успеха на литературном поприще, он не превратился в графомана, не затаил обиды на людей, не способных или не желающих уверовать в его гениальность. Он довольно легко смирился с мыслью, что таланта у него нет и писатель из него не получится. Но с тем большим нетерпением ждал он момента, когда на пульте машины загорится красный сигнал, сообщая о том, что работа, которой он посвятил все последние годы, закончена, и то, что не удалось ему, сделала созданная им машина.
Вопрос, может ли машина испытывать вдохновение, он решил для себя уже много лет назад. Теперь последнее слово было за высшим судьей — опытом. Свиридов твердо верил в свою победу. Но эта уверенность ничуть не прибавляла ему спокойствия. Наверное, так волнуется чемпион, перед тем как взойти на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Будь у него хоть тень сомнения в исходе эксперимента, он гораздо спокойнее ожидал бы заветного сигнала.
К концу дня старик почувствовал, что его лихорадит. Наверное, он простудился, бегая по городу в поисках газет. Надо было уйти и лечь, но он не мог решиться оставить машину даже на минуту.
Только в первом часу ночи он поднялся наконец с табуретки и, с трудом переставляя ноги, вышел на воздух. Двор был как черный колодец, и сверху в него сыпались и сыпались снежинки. И старик вдруг почувствовал, что у него может не хватить сил, чтобы пересечь белый квадрат двора.
Утром Свиридов не смог встать с постели. Он метался по смятой простыне, обливаясь потом. Ему казалось, что он лежит в глубокой яме, а сверху, из машины, вылетают бесконечные рукописи, которые засыпают его, стискивают ребра, грозя удушить… Соседи вызвали врача, и тот определил воспаление легких.
Два дня старик никого не узнавал. Но антибиотики сделали свое дело. На третий день Свиридов пришел в себя и увидел наклонившегося над кроватью Зайчикова—младшего.
— Петенька… — пробормотал Свиридов, — помоги встать… К машине…
— Что вы, Николай Степанович, — испуганно зашептал мальчик, не догадываясь, что старик не смог бы сейчас сделать и шага. — Нельзя вам туда. Сейчас на улице мороз — сорок пять градусов по Цельсию! А по Реомюру еще больше. Вы как вздохнете, так и все. Да она и не кончила вовсе… Все тук, тук, тук. — И Петя сыграл пальцами по воздуху неведомую мелодию. — Я сразу скажу, когда надо.
— Работает, — вздохнул Свиридов, опуская голову на подушки и закрывая глаза.
Долгое время старик лежал молча, и Петя подумал, что тот уснул. Но вскоре Свиридов позвал его.
— Посмотри, как она… — попросил он слабым голосом.
— Хорошо, — согласился мальчик. — Только вы лежите.
Он выскочил за дверь и опрометью взлетел вверх по лестнице в свою квартиру. Зайчиков—папа сидел за пишущей машинкой и что-то перепечатывал из толстой книги.
— Пришел в себя! — выпалил Петя. — Хочет идти к машине.
— Только через твой труп! — приказал Зайчиков—папа. — У старика слабое сердце. Любое волнение может его убить…
— Будет исполнено! — гаркнул Петя, выскакивая за дверь. Ему не хотелось, чтобы старик умер от волнения.
Через несколько дней старик смог наконец выйти из дома. Закутавшись как можно теплее, он спустился в подвал. Ноги его дрожали от слабости. Он открыл дверь и увидел, что на пульте горит немигающий красный глаз…
Задыхаясь, он отвернул болты, откинул крышку, вынул из машины пачку листов и впился глазами в верхнюю страницу, поднеся ее к самому лицу, потому что от волнения забыл надеть очки.
То, что он прочитал, ошеломило его. Он с трудом добрался до табуретки и долго сидел, прижимая руку к бешено трепыхавшемуся сердцу. Потом опять посмотрел на текст. Этого не могло быть. И тем не менее он держал это в руках. Свершившееся было совершенно невероятно, неправдоподобно, фантастично. Он лихорадочно перелистал страницы, еще надеясь, что произошла какая-то ошибка. Нет, все было правильно.
Совершенно обессиленный, он долго сидел, тупо глядя в пространство. Он еще не верил в то, что произошло.
В отчаянии он поглядел на свое создание. Машина не обманула его ожиданий. Она была талантлива, она была гениальна. Но все это было ни к чему.
Свиридов отыскал в кармане очки, вздел их на нос и дрожащим голосом прочитал вслух первую страницу:
“Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!”
Нервы его не выдержали. Он заплакал.
В это время Зайчиков—старший, сидя за своим рабочим столом, в который раз рассеянно перелистывал рукопись, вынутую им из машины. Его немного мучила совесть, но он оправдывал себя тем, что сделал это ради блага самого Свиридова, которого сильное потрясение и вправду могло убить. Пускай он сперва поправится, а тогда…
Зайчиков снова открыл первую страницу и с удовольствием прочитал:
— “Все смешалось в доме Облонских. Найдя в кармане мужа фотографию прекрасной Эсмеральды, танцевавшей твист с козочкой на руках, княгиня рассвирепела и пригрозила мужу линчеванием. Угрозы княгини нельзя было пропускать мимо ушей, потому что о ее связи с мафией при дворе говорили довольно откровенно. Проклиная все на свете, Облонский сел в такси и поехал на телецентр, где должен был выступить с воспоминаниями о своих встречах с Бисмарком и Джоном Кеннеди. Однако сообщение о возвращении тридцать седьмой звездной экспедиции спутало все его планы. Он недолюбливал Эрга Ноора…”
1 2
Из многочисленных критических трудов Свиридов знал, что главные ошибки писателей — это отсутствие связи с массами, бегство от действительности, уход в психологизм, наносящие ущерб художественному описанию трудовых будней, аполитичность героев и противопоставление их коллективу. Возможность подобных ошибок следовало предусмотреть при составлении программы машины-романиста. Но как это сделать, он не знал.
День, когда Свиридов нашел наконец решение, был самым большим праздником в его жизни. Однажды Свиридова осенило. Он задал компьютеру один-единственный вопрос: как избежать отрыва, ухода и т.п. (далее перечислялись все сомнительные положения, в какие только могли попасть автор и его герои) при создании высококачественного (талантливого, гениального) художественного произведения (романа, эпопеи)?
Ответ компьютера сначала озадачил его. В нем было только два слова: “Читай газеты”. Секунду спустя он понял, что получил наконец ключ к окончательному решению проблемы.
Спроектировать считывающее устройство для него не составляло труда. И вот уже много месяцев его машина перерабатывала пуды информации, а Свиридов метался по городу в поисках литературы, которая заставила бы гаснуть ненасытный зеленый глаз.
По его расчетам, в ближайшие дни работа машины должна была закончиться. Незадолго до этого зеленый сигнал сменится желтым, сообщая, что машина уже получила достаточно информации. А когда вместо желтого вспыхнет красный свет, можно будет наконец открыть заветную крышку печатающего устройства и извлечь оттуда рукопись, которая обессмертит имя своего создателя.
В том, что созданное машиной произведение будет гениальным, старик не сомневался. Того количества информации, которое хранилось в ее памяти, хватило бы для моделирования десятка гениев мирового масштаба. Машина впитала в себя рецепты, по которым создавались лучшие произведения мира. Она проанализировала собрания сочинений Аристофана, Платона, Стерна, Дюма, Бальзака, Тургенева, Хемингуэя, Шолохова, Конан Доила, Фадеева, Сименона и еще нескольких сотен писателей. Заложенная в бункер кипа бумаги быстро таяла. Стрекот печатающего устройства раздавался все чаще и чаще, свидетельствуя о том, что работа в разгаре.
В этот день Свиридов долго стоял у машины, любовно поглаживая ее панель. Машина управилась с “Пионерской правдой” за одну минуту, но добрая порция аристотелевой “Поэтики” надолго погасила зеленый глаз, и замолчавший было стрекот возобновился. Старик даже задрожал от нетерпения, услышав его. Он впился глазами в крышку, из-под которой доносились сладкие звуки. Ему захотелось открыть ее сейчас же, сию минуту, не ожидая, пока загорится красный свет. Желание было таким сильным, что он даже испугался. Минуту он молча стоял, закрыв глаза. Сердце у него стучало непривычно быстро.
Когда он наконец успокоился и открыл глаза, на пульте горел желтый огонь.
В этот день Свиридов больше не отходил от машины. Он не знал, когда вспыхнет красный сигнал, — это могло произойти и через час, и через две недели, — но нетерпение оказалось сильнее доводов рассудка. Вскоре в подвал влетел Петя Зайчиков, ойкнул, увидев желтый глаз, бросил ненужные уже газеты и умчался рассказать долгожданную новость. Через несколько минут заявился Зайчиков—старший, с рюкзаком за плечами и лыжами в руках. Против обыкновения он ничего не сказал, только покрутил головой и удалился в задумчивости. Вскоре в подвал началось паломничество. Приходили дети и взрослые, смотрели на желтый сигнал, удивлялись. Многие почему-то говорили вполголоса.
Свиридов просидел у машины до поздней ночи. Непрочитанные газеты валялись на полу. Несколько раз он раскрывал их, но тут же бросал, потому что не понимал ни слова.
В середине дня техник-смотритель велел кому-то принести несколько бутербродов и бутылку молока. Механически Свиридов проглотил все, даже не почувствовав вкуса.
В литературе давно бытует образ писателя-неудачника, озлобленного, завистливого, подозрительного. К счастью для себя, Свиридов не стал таким. Не добившись успеха на литературном поприще, он не превратился в графомана, не затаил обиды на людей, не способных или не желающих уверовать в его гениальность. Он довольно легко смирился с мыслью, что таланта у него нет и писатель из него не получится. Но с тем большим нетерпением ждал он момента, когда на пульте машины загорится красный сигнал, сообщая о том, что работа, которой он посвятил все последние годы, закончена, и то, что не удалось ему, сделала созданная им машина.
Вопрос, может ли машина испытывать вдохновение, он решил для себя уже много лет назад. Теперь последнее слово было за высшим судьей — опытом. Свиридов твердо верил в свою победу. Но эта уверенность ничуть не прибавляла ему спокойствия. Наверное, так волнуется чемпион, перед тем как взойти на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Будь у него хоть тень сомнения в исходе эксперимента, он гораздо спокойнее ожидал бы заветного сигнала.
К концу дня старик почувствовал, что его лихорадит. Наверное, он простудился, бегая по городу в поисках газет. Надо было уйти и лечь, но он не мог решиться оставить машину даже на минуту.
Только в первом часу ночи он поднялся наконец с табуретки и, с трудом переставляя ноги, вышел на воздух. Двор был как черный колодец, и сверху в него сыпались и сыпались снежинки. И старик вдруг почувствовал, что у него может не хватить сил, чтобы пересечь белый квадрат двора.
Утром Свиридов не смог встать с постели. Он метался по смятой простыне, обливаясь потом. Ему казалось, что он лежит в глубокой яме, а сверху, из машины, вылетают бесконечные рукописи, которые засыпают его, стискивают ребра, грозя удушить… Соседи вызвали врача, и тот определил воспаление легких.
Два дня старик никого не узнавал. Но антибиотики сделали свое дело. На третий день Свиридов пришел в себя и увидел наклонившегося над кроватью Зайчикова—младшего.
— Петенька… — пробормотал Свиридов, — помоги встать… К машине…
— Что вы, Николай Степанович, — испуганно зашептал мальчик, не догадываясь, что старик не смог бы сейчас сделать и шага. — Нельзя вам туда. Сейчас на улице мороз — сорок пять градусов по Цельсию! А по Реомюру еще больше. Вы как вздохнете, так и все. Да она и не кончила вовсе… Все тук, тук, тук. — И Петя сыграл пальцами по воздуху неведомую мелодию. — Я сразу скажу, когда надо.
— Работает, — вздохнул Свиридов, опуская голову на подушки и закрывая глаза.
Долгое время старик лежал молча, и Петя подумал, что тот уснул. Но вскоре Свиридов позвал его.
— Посмотри, как она… — попросил он слабым голосом.
— Хорошо, — согласился мальчик. — Только вы лежите.
Он выскочил за дверь и опрометью взлетел вверх по лестнице в свою квартиру. Зайчиков—папа сидел за пишущей машинкой и что-то перепечатывал из толстой книги.
— Пришел в себя! — выпалил Петя. — Хочет идти к машине.
— Только через твой труп! — приказал Зайчиков—папа. — У старика слабое сердце. Любое волнение может его убить…
— Будет исполнено! — гаркнул Петя, выскакивая за дверь. Ему не хотелось, чтобы старик умер от волнения.
Через несколько дней старик смог наконец выйти из дома. Закутавшись как можно теплее, он спустился в подвал. Ноги его дрожали от слабости. Он открыл дверь и увидел, что на пульте горит немигающий красный глаз…
Задыхаясь, он отвернул болты, откинул крышку, вынул из машины пачку листов и впился глазами в верхнюю страницу, поднеся ее к самому лицу, потому что от волнения забыл надеть очки.
То, что он прочитал, ошеломило его. Он с трудом добрался до табуретки и долго сидел, прижимая руку к бешено трепыхавшемуся сердцу. Потом опять посмотрел на текст. Этого не могло быть. И тем не менее он держал это в руках. Свершившееся было совершенно невероятно, неправдоподобно, фантастично. Он лихорадочно перелистал страницы, еще надеясь, что произошла какая-то ошибка. Нет, все было правильно.
Совершенно обессиленный, он долго сидел, тупо глядя в пространство. Он еще не верил в то, что произошло.
В отчаянии он поглядел на свое создание. Машина не обманула его ожиданий. Она была талантлива, она была гениальна. Но все это было ни к чему.
Свиридов отыскал в кармане очки, вздел их на нос и дрожащим голосом прочитал вслух первую страницу:
“Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!”
Нервы его не выдержали. Он заплакал.
В это время Зайчиков—старший, сидя за своим рабочим столом, в который раз рассеянно перелистывал рукопись, вынутую им из машины. Его немного мучила совесть, но он оправдывал себя тем, что сделал это ради блага самого Свиридова, которого сильное потрясение и вправду могло убить. Пускай он сперва поправится, а тогда…
Зайчиков снова открыл первую страницу и с удовольствием прочитал:
— “Все смешалось в доме Облонских. Найдя в кармане мужа фотографию прекрасной Эсмеральды, танцевавшей твист с козочкой на руках, княгиня рассвирепела и пригрозила мужу линчеванием. Угрозы княгини нельзя было пропускать мимо ушей, потому что о ее связи с мафией при дворе говорили довольно откровенно. Проклиная все на свете, Облонский сел в такси и поехал на телецентр, где должен был выступить с воспоминаниями о своих встречах с Бисмарком и Джоном Кеннеди. Однако сообщение о возвращении тридцать седьмой звездной экспедиции спутало все его планы. Он недолюбливал Эрга Ноора…”
1 2