Тут находится бесплатная электронная фантастическая книга Любимый город. Фресно, штат Калифорния автора, которого зовут Сароян Уильям. В электроннной библиотеке fant-lib.ru можно скачать бесплатно книгу Любимый город. Фресно, штат Калифорния в форматах RTF, TXT и FB2 или же читать книгу Сароян Уильям - Любимый город. Фресно, штат Калифорния онлайн, причем полностью без регистрации и без СМС.
Размер архива с книгой Любимый город. Фресно, штат Калифорния = 32.32 KB
Рассказы –
OCR Busya
«Уильям Сароян «Ученик брадобрея»»: Азбука-классика; СПб.; 2004
Аннотация
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».
В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других. И во всех них Сароян пытался воплотить заявленную им самим еще в молодости программу – «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке – языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете», «снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».
Уильям Сароян
Любимый город
Фресно, штат Калифорния
Да, я тут родился, если это что-то меняет, ибо рождение – это приобщение к динамичному таинству живой материи, приход в мир, в непостигнутую и непостижимую вселенную, а не в город. Но рано или поздно мы узнаем, что в этой вселенной есть место, откуда мы берем начало, даже если нас там давно уж нет или же оно сильно изменилось. Все же, когда знаешь, откуда ты родом – это все-таки что-то да значит.
Мы знаем даже улицу, а иногда и дом.
Улица называлась Д-стрит, пятая буква алфавита, год 1908-й, месяц – август, 31-го дня. «Д» – несомненно значит «дом». Я многие годы бродил по ней, то целенаправленно, то бесцельно, но дома так и не нашел. К тому времени, когда я всерьез принялся за поиски, его уже не существовало. На его месте появился склад, затем гараж, потом отель и, наконец, автостоянка.
Но не дом и не улица делают этот город моим любимым и не то обстоятельство, что здесь мои истоки, а что-то другое. Так что же?
Здесь я открыл для себя род человеческий. Здесь я открыл для себя творчество. А там, где мы сталкиваемся с беспомощным человеком и его возвышенными чаяниями, там и наше место, а может, нет. На что он надеется? Он надеется на смысл, потому что смысл есть все; и он добивается смысла, придумывая его или открывая, через творчество.
Кого из представителей рода человеческого я открыл для себя во Фресно? Свою семью, наших соседей и моих друзей, школьных учителей, одноклассников, незнакомцев с улицы и себя самого. Больше всего – себя самого и незнакомцев, которые таковыми не были и быть не могли, потому что я их видел, постигал, знал. На что вообще годятся эти незнакомцы? Можно ли в них верить? Они были хорошие, хорошие и обреченные. Вот почему я открыл для себя творчество, потому что я радовался тому, что они хорошие, и злился на то, что они обречены, потому что я не хотел, чтобы они были обречены. Если они обречены, то я, конечно, тоже, а я не хотел быть обреченным.
К роду человеческому принадлежал двоюродный брат мамы, Оваким Сароян, которого вот уже тридцать пять лет как нет на свете. Он возделывал мускатный виноград «Одинокая звезда», на тридцати акрах в Гошене, в восьми – девяти милях от города. Знаю только, что это была не малага, потому что у нас там были и другие родственники. Казалось, Оваким высечен из кости и камня, но никто не умел так от души хохотать, как он. Оваким смеялся то почти беззвучно, то раскатисто, сотрясаясь всем телом, да так, что валился или бросался наземь и катался по земле, вскакивал и чуть было не помирал со смеху. Смех, наверное, и доконал его в возрасте тридцати семи лет. Не знаю. Я так и не смог разобраться, по какой же причине обрывается жизнь смертного человека. Оваким жил на винограднике один, в какой-то хижине, в которой среди прочих вещей был фонограф и дюжина пластинок с армянскими, курдскими и турецкими песнями. Он держал корову. У него были револьвер и ружье, лошадь и автомобиль. Раза два-три он приезжал верхом или на автомобиле к домику на Сан-Бенито-авеню, забирал с собой меня и моего брата Генри и отвозил к себе в Гошен. На закате он доставал ружье, и мы шли с ним на виноградник посмотреть, что же будет. Мы видели кроликов, которые причиняли много хлопот, потому что обгрызали молодые побеги лозы. Оваким палил в них, они подскакивали на месте и испускали дух. Мы видели перепелов, голубей, ржанок; но еще приятнее, чем наблюдать за ржанками, было слушать, как они в отвесном падении кричали чистыми пронзительными голосами о том, как это грандиозно – врезаться в гущу жизни. Этот крик был столь жизнерадостным, сколь и отчаянным. Я никогда его не забуду, в моих мыслях и воспоминаниях он всегда будет отождествляться с родом человеческим и одним из виднейших его представителей, Овакимом. С наступлением темноты мы возвращались в дом, и он готовил ужин. Мы сидели при свете керосиновой лампы, ели и болтали на смеси плохого армянского и ломаного английского. Затем он ставил пластинку на фонограф, и мы слушали старую музыку. Он приводил в порядок свой кальян, садился на пол и курил. Об Овакиме рассказывали, что в Битлисе у него были жена и двое детей, но жена умерла, а сыновья ушли жить к ее отцу. Оваким остался в Калифорнии один. Никто не был так самоотверженно предан доброте и истине, как этот одинокий человек. Незадолго до своей ранней кончины он взял другую жену, но было ясно, что жизнь его оборвалась, когда он потерял свою первую жену и сыновей. И вдруг я очутился на похоронах Овакима, и на этом закончилась его история, если не считать, что вот, тридцать пять лет спустя, я пишу о нем.
Оваким был частью рода человеческого: печальный, одинокий, хохочущий.
Были и многие другие: родные, друзья, незнакомцы.
Хафф торговал воздушной кукурузой с тележки на Республиканском углу, где я каждый вечер после школы продавал газеты. Это был худой старик с широкой черной повязкой на левом глазу и щеке. С первого взгляда люди пугались его вида, со второго, пожалуй, тоже. Я не припомню, чтобы кто-то хоть раз остановился поболтать с ним. Он производил впечатление мрачного человека, было в нем что-то зловещее. На самом же деле он был просто одиноким стариком, обитал Хафф в меблированной комнате, его единственной собственностью была тележка для воздушной кукурузы. Каждое утро часов в десять он толкал тележку от своего жилища на угол и вечером возвращался домой к десяти. Мы с Хаффом подружились, когда ему уже, наверное, было лет под восемьдесят, а мне девять или десять. Я продавал газеты целый месяц, прежде чем мы с ним впервые заговорили. Однажды дождливым вечером он подозвал меня к тележке и протянул пакет с кукурузой. Я поблагодарил его и принялся поглощать кукурузу. Было здорово. После этого мы подружились. Каждый вечер, когда все стихало и улицы пустели, мы стояли и болтали. Хафф, как я выяснил, был атеистом, но, подобно многим атеистам из малых городов, он держал свои убеждения при себе и был глубоко порядочным человеком, может быть, даже верующим. Помнится, когда он как-то заметил, что род человеческий порочен – я не услышал злобы в его словах: я чувствовал, что он говорит с сожалением, состраданием или даже любовью. Он говорил о писателях, чьи книги читал своим одним глазом, глаз был воспален, слезился и, казалось, вот-вот вывалится из глазницы. Время шло, и я совершенно забыл о его физическом недостатке, потому что ощущал его внутреннюю красоту. Он был горд и независим. Однажды вечером я вызвался толкать тележку вместо него, потому что нам было по пути, но он и слушать не захотел. А спустя несколько недель или месяцев он попросил меня довезти тележку до дому. Для меня это было одно удовольствие, но я догадывался, что ему, должно быть, очень нездоровится. На следующий день, когда я пришел на угол с газетами, Хаффа не было. Я отправился к нему на Моно-стрит, и хозяйка сказала, что он лежит больной. Я навестил его. Чем больше мы с ним говорили, тем больше я понимал, как он болен, изнурен и, тем не менее, отчаянно борется и не хочет умирать. Он хотел остаться в нашем мире. Хотел вернуться на Республиканский угол со своей тележкой, где он мог бы созерцать род человеческий и быть его частью. Он спросил, не смогу ли я прийти на следующий день в обеденный перерыв. Я ответил да. Когда по нашему уговору я появился у него, Хафф встал с постели и в ожидании сидел на стуле очень усталый. Он попросил откатить тележку на угол. Я согласился. Оставив его на Республиканском углу, я вернулся в школу. После школы я нашел его на том же месте. Он был очень болен, но на его устах блуждала улыбка. Так продолжалось месяц. А тем временем я взял в публичной библиотеке прочитанные им книги и начал изучать их: Ингерсолл, Пейн, Эмерсон. Я читал быстро и небрежно, но, пожалуй, докопался до того, что мне было важно: род человеческий – это то, что мы хотим в нем видеть, и мы свято верим, что так оно и есть и что человечество способно на все, на что мы надеемся. Мы с Хаффом говорили об этих вещах. Признаться, временами я испытывал к нему внезапные приливы неприязни: за его ужасный вид, за то, что он такой неудачник, за его плачевное состояние и одиночество, за то, что он упорно цепляется за жизнь, за место под солнцем, за его внешность и запах. Но вскоре эта неприязнь проходила, ведь я знал: кем бы и каким бы он ни был, Хафф остается добрым человеком, беспомощным, искренним, моим соседом, другом, современником. Целый месяц, день за днем, в полдень и в десять часов вечера, я толкал его тележку то туда, то обратно. Я знал, что Хафф умирает. Я даже спросил его, не хочет ли он лечь в окружной госпиталь, что у ярмарки, и отдохнуть там остаток жизни. Он сказал нет. Он хотел жить по заведенному у нас распорядку жизни. Однажды днем хозяйка сообщила мне, что ночью он скончался. С тех пор я его не видел. На похороны я не пошел. Я не хотел даже знать, состоялись ли они. Про людей вроде Хаффа по городу ходили байки, будто они скряги и у них где-то припрятано огромное богатство. Я никогда в это не верил. Я знал, что какое-то время он владел тележкой, с которой торговал воздушной кукурузой. Больше эту тележку я не видел.
Хафф тоже принадлежал к роду человеческому.
Другим человеком, которого я открыл для себя во Фресно, был мальчик, даже зимой он ходил в Эмерсоновскую школу разутым. Его семья приехала в город в фургоне, поставленном на стоянку у железнодорожного полотна близ консервного завода. Их было четверо или пятеро детей, отец и мать. Жили они в фургоне. Мальчик ходил в школу недели две, затем семейство собралось и куда-то переехало. Он был терпеливый парень, хотя и страдал, когда не мог назвать мисс Чамберс свой адрес, когда столько мальчиков и девочек считали его чудаком только потому, что у него не было обуви, страдал больше, чем можно было предположить. Я долго раздумывал, как завести с ним дружбу, но этому так и не суждено было осуществиться. Он не желал ни с кем водиться, и его можно понять. Я же хотел сказать ему, что он мог бы продавать газеты и зарабатывать – помогать собственной семье и себе самому, но иногда бывает верхом неприличия навязывать другим свою помощь.
Были и другие люди.
Но были и места. Самыми значительными из них, как я уже говорил, для меня стали публичная библиотека и ярмарка. Чтение было моей насущной потребностью, кроме того, мне нужно было видеть спектакль, что возможно только на ярмарке, – человека в действии, человека, выставляющего напоказ себя, свою живность, изделия собственного производства, свое творчество, искусство, даже свои жалкие полотна и статуи, на создание которых его подтолкнули скука и смятение.
Во Фресно были и другие важные для меня места: кинотеатр и церковь. Кинотеатры назывались: «Либерти», «Кинема», «Бижу», «Стренд», «Ипподром» и «Орфеум». А церковь – Первая армянская пресвитерианская. В кино на экране и на эстраде в варьете я видел род человеческий в движении. Человечество там пребывало в вечном поиске: бежало от тоски и неудач, искало красоту и смысл. Но только в церкви, казалось, человек приближался к красоте и смыслу, когда открывал томик гимнов и начинал петь о сокровенном. Я тоже пел. И пою до сих пор. Так протестантские песнопения стали частью моих собственных поисков смысла.
Конца городу нет, никакому городу, если это город, в котором мы родились и все возродимся, как говорится в Писании. Но погода, ах какая там божественная погода весенней порой, летом, осенью, в листопад, и зимой – жаркое солнце и проливные дожди, молодая весенняя травка и огненное золото осени. Погода во Фресно – мечта фермера! Там я жил и стал частицей рода человеческого.
1952
Любимый город. Фресно, штат Калифорния - Сароян Уильям => читать онлайн фантастическую книгу далее
Было бы неплохо, чтобы фантастическая книга Любимый город. Фресно, штат Калифорния писателя-фантаста Сароян Уильям понравилась бы вам!
Если так получится, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Любимый город. Фресно, штат Калифорния своим друзьям-любителям фантастики, проставив гиперссылку на эту страницу с произведением: Сароян Уильям - Любимый город. Фресно, штат Калифорния.
Ключевые слова страницы: Любимый город. Фресно, штат Калифорния; Сароян Уильям, скачать бесплатно книгу, читать книгу онлайн, полностью, полная версия, фантастика, фэнтези, электронная