- Я спрашиваю, где была твоя келья?
По лицу Мюнха прошла нервная дрожь.
- Моя келья?.. Не здесь. С другой стороны. Ближе к часовне.
Дверь в монастырскую часовню располагалась рядом с покосившейся колоколенкой, там, где сходились два уцелевших крыла здания. Мюнх остановился на пороге и опустился на колени на большой, выщербленной от времени плите.
Чтобы не мешать погруженному в молитву Мюнху, Дарецкая, Герлах и Микша, беседуя вполголоса, присели около колодца. Разумеется, тема могла быть лишь одна: как прошло испытание.
- Либо это какой-то крупный исследователь, о котором, как это ни странно, я ничего не слышал, - взволнованно сказал археолог, - либо... не знаю, даже что и подумать. Он прекрасно во всем ориентируется, словно действительно был здесь четыреста лет назад... В некоторых случаях его замечания проливают новый свет на спорные вопросы. Например, этот колодец в саду. Надо проверить.
- Значит, ты считаешь, что это действительно может быть инквизитор Мюнх?
- Этого я не говорю, но... - Герлах замолчал, так как именно в этот момент монах кончил молитву, наклонился, поцеловал каменную плиту и встал.
Герлах подошел к нему и спросил, показывая на плиту:
- Что это за камень?
- Тут лежит настоятель монастыря Альберт фон Градек. В юности он был великим грешником. Но господь простил его. Умирая, он приказал похоронить себя здесь, у порога. Чтобы все топтали его могилу.
- На плите была какая-то надпись. Теперь буквы стерлись...
- Тут были только инициалы: А.Ф.Г. И год: 1583. Больше ничего.
- Ты его знал?
- Да. Я был здесь, когда он умирал... Надпись выбил в камне брат Гильдебрандт. Плита была больше, гораздо больше... Но треснула... Брат Гильдебрандт сделал из обломка еще одну... Маленькую. С молитвой за упокой души отца Альберта. Ее вмуровали в колонну. В часовне.
- Ты можешь показать это место? - нервно прервал Микша.
Мюнх молча вошел в часовню.
В полумраке, почти вслепую, отыскал нужную колонну и табличку.
- Здесь! - он наклонился и коснулся плиты. - Мне казалось, она была выше, - удивленно заметил он. - А сейчас она у самого пола...
- Ты прав. Она была выше, - подтвердил археолог. - В восемнадцатом веке пол подняли на шестьдесят сантиметров.
Он сказал это шепотом, словно более громкий разговор мог нарушить тишину отдаленных веков, замкнутую в старых стенах святилища.
Уже наступила ночь, когда они спускались с холма. Герлах и Микша шли впереди, освещая фонариком дорогу. За ними Мюнх, последней шла Дарецкая.
Еще до посещения монастыря было решено, что они переночуют в павильоне отдыха. Теперь план изменили, так как Герлах хотел утром вернуться со своими ассистентами, чтобы провести подробные исследования и проверить точность информации Мюнха.
Шли молча. Говорить никому не хотелось. За все время Герлах и Микша перебросились лишь несколькими фразами.
Мюнх молчал. Кама все время старалась идти рядом с ним и, хотя в темноте не видела его лица, прекрасно понимала, что он ведет сам с собой какую-то отчаянную дискуссию. Несколько раз до нее долетали обрывки фраз, произнесенных шепотом по-латыни.
- Зачем? Зачем, господи?.. Прости мне слабость мою... Дай знак... Смогу ли... Будь милосерден...
В самолете он, казалось, успокоился. Всю дорогу творил вечернюю молитву. Видимо, он уже принял какое-то решение, потому что перед самой посадкой в Радове схватил за руку сидящую рядом Каму и, молитвенно глядя ей в глаза, спросил:
- Мы можем сегодня поговорить?
- Конечно. Я зайду к тебе после ужина. Стефу тоже прийти?
- Нет, нет. Только ты.
Она чувствовала, что кризис, начавшийся, а может, только прорвавшийся наружу во время инцидента на пляже, начинает вступать в решающую фазу.
10
В таком состоянии Кама не видела Мюнха давно. Правда, она понимала, что по возвращении из урбахского монастыря ее ждет нелегкий разговор. Однако не ожидала, что реакция Модеста после встречи с прошлым будет столь бурной. Теперь, когда он стоял перед нею, воздев руки, он вновь казался тем же странным, полусумасшедшим монахом, которого несколько месяцев назад привез в Институт Микша.
- Ты мне скажешь! Поклянись, что скажешь! - нервно повторял Модест.
- Конечно, скажу. Если только смогу...
- Поклянись!
Он настойчиво смотрел на нее.
- Клянусь.
- Если позволит Он... Да... да... Все зависит от Него...
- Скажи же, наконец, в чем дело?
- Нелегко сказать... Не удивляйся... Я несчастный, глупый человек. Надломлен дух мой... Я думал... Я долго думал и... ничего не знаю... Не понимаю. Наверно, я не должен спрашивать... Нельзя спрашивать? Да?
- Чего ты не понимаешь?
- Зачем? Зачем? Зачем я здесь? Я знаю, что делаю не то... Пути всевышнего неисповедимы. И не мне пытаться понять их. Но я все время думаю... Я больше не могу... Спрашивать грешно? Конечно, грешно!
Пот выступил у него на лбу.
- Не грешно, - сказала Кама. - Спрашивать, Модест, надо всегда. Только не знаю, смогу ли я ответить на твои вопросы. Ты хочешь знать, как ты оказался здесь, среди нас? Как это случилось? Этого мы не знаем. Пока еще не знаем. Есть лишь предположения, но этого мало. Однако, я убеждена, мы найдем ответ и на этот вопрос.
Он отрицательно покачал головой.
- Нет! Нет! Не то. Как это произошло, я знаю. Я помню... Злые силы... Но я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю: зачем, зачем я здесь?
- То есть как "зачем"? - нахмурила она брови. - Я тебя не понимаю. Попытайся объяснить понятнее.
- Господь наш ничего не делает без цели, - сказал он по-латыни. - Пути его неисповедимы. Так должно быть. Я понимаю, но... Наверное, ты знаешь зачем. А говорила: спрашивать не грех.
- Я еще не очень понимаю, о чем ты. Что я должна знать?
- Я видел сегодня там... в Урбахе. Это действительно был Урбах. Те же стены... Только прошло время... Это Земля... - пытался он объяснить. - Это тот же самый мир. Но другой... какой-то... не такой... Я не понимаю: почему? Ты говорила: мир изменился... И еще говорила, что это хорошо... Но тогда... в моей прежней жизни... я верил: правда божья победит. Царство божие... Где оно, это царство? Я не знаю... Не понимаю. Смотрю и вижу... Да. Это тот же мир. Те же стены, тот же дом божий, парк, галереи... Те же колонны в часовне, камень на могиле отца Альберта... Это ничего, что надпись стерлась. Я понимаю, время идет, прошли века... Но ведь есть же бог! Христос, его учение... А сейчас... я смотрю и не могу понять. Я думал это царство божие. Но нет. Потом я думал, что это мираж... дьявольское наваждение... искушения... Но нет. Пожалуй, нет. То, что я видел сегодня, было в действительности... Кто ты? - напряженно всматривался он в ее лицо. - Я не знаю, кто ты. Кто Стеф и кто доктор Балич... профак Гарда и другие достойные мужи? Вы добры... ко мне... Но... вы не говорите... никогда не говорите... о Нем!
- О ком?
- О боге. О господе нашем. Где Он? Если это мир без бога, то... - Мюнх осекся, и его глаза наполнились изумлением.
Кама давно ожидала этого вопроса. Она прекрасно понимала, что процесс адаптации, но сути дела, до сих пор носил лишь внешний, формальный характер. Она рассматривала его, как подготовку к решительной попытке преобразить психику этого человека. Но только сейчас она по-настоящему поняла, какие трудности ее ждут.
- Успокойся, - сказала она как можно мягче. - Мир, в котором мы живем, еще не совершенен, но он, несомненно, лучше, чем тот, в котором ты жил четыре века назад. Ты еще слишком мало живешь среди нас, слишком мало еще видел, чтобы судить о нем.
- Знаю. Я стараюсь понять, но это нелегко. Скажи, - схватил он ее за руку. - Скажи! Цель, какова цель?
- Цель? Чего?
- Того... что я... здесь. Чего хотел господь? Это награда? А может быть, кара?
- Это не награда и не кара. Каким-то образом ты оказался в нашем времени. Кто это сделал и для чего, мы не знаем. Но поверь мне, кара или награда здесь ни при чем.
- И все-таки... Те дьяволы... демоны...
- В нашем мире нет демонов. Я тебе уже говорила.
- Ну, да... - неуверенно согласился он. - Хвала господу, но... Это невозможно!
- Что невозможно? Что здесь нет дьявола?
- Нет. Нет. Я тебе верю. Стараюсь верить... Но невозможно, чтобы не было цели. Все имеет цель. Если не кара и не награда, то... задание. Скажи. Что я должен делать? Как служить Всевышнему?
- Попытайся понять...
- Да! - резко прервал он. - А ты? Как служишь ты? - он впился в нее взглядом. - Кому служишь?
- Людям.
- Человек - прах. Прах - тело его. Разве ты заботишься о душе человека?
- Да, - подняла она голову. - Да. Именно в этом моя задача.
Одновременно она подумала, как неверно он может истолковать смысл ее слов.
- И о моей душе тоже? - спросил он взволнованно.
- С того момента, как ты появился здесь, прежде всего о твоей.
- И ты борешься с сатаной?
- Можно сказать и так, - улыбнулась она своим мыслям.
- Нет, - покачал он головой. - Все не так, как ты говоришь! Я чувствую... Не так! Этот мир... мир греховный! Я видел...
- Что ты видел? - внимательно взглянула на него Кама.
- И ты еще спрашиваешь? Ты же знаешь... Там, в тех кущах... возле воды, на песке... То, что я там видел... это истина? Скажи?
- Истина. Ну и что из того, если увиденное тобой не было ни сном, ни сатанинским наваждением? Почему это должно быть доказательством греховности нашего мира?
На какой-то момент он словно бы смутился, потом ответил, избегая ее взгляда:
- Не о тебе... я хотел говорить. Ты должна быть такой же... как другие. Я уже понял... Значит, так нужно... Микша мне объяснил...
- Не уверена, что ты правильно его понял. За последние века многое изменилось, и то, что тебе кажется греховным, сегодня никого не возмущает. Да, мы обнажаем тело, но это продиктовано прежде всего заботой о здоровье человека. С этим ты должен согласиться.
- Все не так, как говоришь ты. Тело - источник греха. Разве годится наблюдать его обнаженным?
- В чем ты видишь этот грех?
Он ссутулился, словно под непомерным грузом, и, не глядя на Каму, сказал:
- Оно рождает плохие мысли.
- Уверяю тебя, во мне тело человека не пробуждает никаких дурных мыслей. Если вдобавок оно молодо, здорово, гармонично развито, закалено воздухом, солнцем и водой, оно может вызывать только хорошие мысли. И это правильно. А если оно в ком-то и пробуждает скверные мысли, значит источник этих мыслей не в обнаженном теле, а в больной душе того, кто не может на него смотреть как должно.
- Ты думаешь... больна моя душа? - прошептал он тревожно, поняв смысл намека.
Она утвердительно кивнула головой.
- А если все не так, как ты говорить? - с трудом выдавил он.
- А как же?
- А если ваше время... это время... упадка? Я смотрю и вижу. Я ходил о тобой, я даже пытался сам... Эти люди - молодые, пожилые, даже дети... даже старики... Неужели это дети божьи?!
- С того времени, когда жил ты, произошли большие перемены, но ты убедишься сам, что человек стал лучше.
- Лучше?! Нет! Этот смех... Эта радость... Всюду: на улицах, в залах, в садах... Почему радость? Чему они радуются? Разве думают они о боге нашем? Нет! Только о себе! Об утехе тела! Никто не молится, никто не хвалит бога! А ты? - он внимательно смотрел на нее. - А ты молишься?
- Я же тебе говорила, мир изменился, - пыталась она выбраться из щекотливого положения. - Когда-то, много веков назад, люди много молились. Постоянно говорили о боге и любви к ближнему. Ну и что? Разве не было зла, несправедливости, преступности? Хуже: разве во славу господню не убивали друг друга? Нет? Не грабили, не преследовали друг друга? Сейчас нет войн между людьми, нет преследователей, нет мучений и страха.
Он подозрительно взглянул на нее.
- Так ты говоришь. А что ты думаешь? Ты же знаешь: все зло от дьявола. Человек слаб, немощно тело его. Душу надо спасать. Душу! Ты говоришь так, словно не знаешь... Ведь когда приходилось пытать, отправлять на костер... то... ведь... это только потому, что душа, душа... важнее! Только поэтому. Чтобы отобрать добычу у сатаны...
- И ты никогда не сочувствовал своим жертвам? Тебя не мучили угрызения совести?
- Как ты можешь? - он смотрел на нее со страхом. - Ты не понимаешь?! Ты думаешь, у меня нет сердца? Ты думаешь, я не страдал вместе с ними?! Но ведь... я же сказал! Ради спасения их души. Из любви к ним, а не из ненависти. Не было во мне ненависти. Я ненавидел только сатану. Только его!
Найти общий язык с этим человеком было невозможно. Он был явно болен.
- Ну хорошо, - сказала Кама несколько иронически. - Я тебя понимаю.
Она ласково погладила его руку, но он резко вырвал ее, отскочил на середину комнаты.
- Нет! Нет! - истерично крикнул он.
Неожиданно, словно придя в себя, он овладел собою и покорно прошептал:
- Прости.
Потом подошел к креслу, тяжело опустился в него и спрятал лицо в ладонях.
- Я сказала, что понимаю тебя, - спустя минуту сказала Кама, пытаясь говорить как можно мягче. - Постарайся об этом не думать. Ты еще не все можешь понять, но особенно не отчаивайся. Тебе нужно лучше узнать наш мир.
Он медленно поднял голову. В глазах стояли слезы.
- Я хотел бы поехать... в Рим.
- Конечно. Это просто. Можно поехать хотя бы завтра.
- Да! Да! Завтра! - нервно ухватился он за назначенный ею срок. - Я увижу там настоящих священнослужителей, монахов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14