Потом, когда все уже знали об этой Его особенности, Он перешел на силовой шантаж. - Спорим? спрашивал Он, садился рядом и выворачивал тебе руку. - Споришь или нет? - и расстегивал рубашку.
Тук-тук, тук-тук - ровно и мерно стучало с правой стороны сердце.
Тяжелую лучистую поверхность солянки тревожила равномерная вагонная тряска. Янтарные капли жира дрожали, собирались вокруг маленьких кусочков сосиски, плававших на поверхности, а в глубине этого варева таилось черт те что - кусочки ветчины, и огурцы, и кусочки куриного мяса.
- Какой хлеб! - сказал я. - А помните, во время войны был какой хлеб?
- Да, - сказал Он, - неважный был тогда хлеб.
Я набрался сил и посмотрел Ему в глаза:
- Помните наши школьные завтраки?
- Да, - твердо сказал Он, и я понял по Его тону, что силы у него по-прежнему достаточно.
- Такие вязкие пеклеванные булочки, да?
- Да-да, - улыбнулся Он, - ну и булочки...
Ноги у меня ходили ходуном. Нет, я не могу сейчас. Нет, нет... Пусть Он все съест. Ведь мне приятно смотреть, как Он ест. Он насытится, и я заплачу.
- Сало "лярд" и яичный порошок, а? - с легкостью усмехаясь, спросил я.
- Второй фронт? - в тон мне улыбнулся Он.
- Но больше всего мы любили тогда полсолнечный жмых.
- Это было лакомство, - засмеялся Он.
Обед продолжался в блистательном порхании улыбок.
Французы делают так: наливают коньяк, плюют в него и выплескивают таким вот типам в физиономию. Разным там коллаборационистам.
- Выпьем? - сказал я.
- Ваше здоровье, - ответил Он.
Подали шашлык.
Прожевывая сочное, хорошо прожаренное мясо, я сказал:
- Конечно, это не "Арагви", но...
- Совсем неплохо, - подхватил Он, кивая головой и словно прислушиваясь к ходу своих внутренних соков, - Соус, конечно, не "ткемали", но...
Тут меня охватила такая неслыханная злоба, что... Ах ты гурман! Ты гурман. Ты знаешь толк в еде и в винах, наверное и в женщинах, должно быть... А ручку мою ты попрежнему носишь в кармане?
Я взял себя в руки и продолжал застольную беседу в заданном ритме и в нужном тоне.
- Удивительное дело, - сказал я, - как усложнилось с ходом истории понятие "еда", сколько вокруг этого понятия споров, сколько нюансов...
- Да, да, - подхватил Он с готовностью, - а ведь понятие самое простое.
- Верно. Проще простого - еда. Е-да. Самое простое и самое важное для человека.
- Ну, это вы немножко преувеличиваете, - улыбнулся Он.
- Нет, действительно. Еда и женщины - самое важное, - продолжал я свою наивную мистификацию.
- Для меня есть и более важные вещи, - серьезно
сказал Он.
- Что же?
- Мое дело, например.
- Ну, все это уже позднейшие напластования.
- Нет, вы меня не понимаете...
Он стал развивать свои соображения. Я понял, что Он меня не узнает. Я понял, что Он меня никогда не узнает, как не узнал бы никого другого из нашего класса, кроме Люки и Казака. И я понял, почему Он не узнал бы никого из нас: мы не были для Него отдельными личностями, мы были массой, с которой просто иногда нужно было немного повозиться.
- Ну где уж мне вас понять! - неожиданно для самого себя грубо воскликнул я. - Понятно, для вас еда - это что! Ведь вы же прямой потомок марсиан!
Он осекся и смотрел на меня, сузив глаза. На пухлых его щеках появились желваки.
- Тише, - тихо произнес Он, - вы мне аппетита не испортите. Понятно?
Я замолчал и взялся за шашлык. Коньяк стоял при мне, и никогда не поздно было в него плюнуть. Пусть Он только все съест и я заплачу!
Рядом с нами сидел человек в бедной клетчатой рубашке, но зато в золотых часах. Он склонил голову над пивом и что-то шептал. Он был сильно пьян. Вдруг он поднял голову и крикнул нам:
- Эй вы! Черное море, понятно?.. Севастополь, да? Торпедный катер...
И снова уронил голову на грудь. Из глубины его груди доносилось глухое ворчанье.
- Официант! - сказал мой сотрапезник. - Нельзя ли удалить этого человека? - Он показал не на меня, а на пьяного. - Во избежание эксцессов.
- Пусть сидит, - сказал официант. - Что он вам, мешает?
- Черное море... - проворчал человек, - торпедный катер... а может, преувеличиваю...
- Вы в самом деле считаете себя потомком марсиан? - спросил я своего сотрапезника.
- А что? Не исключена такая возможность, - кротко сказал Он.
- Марсиане симпатичные ребята, - сказал я. - У них все нормально, как у всех людей: руки, ноги, сердце с левой стороны... А вы же...
- Стоп, - сказал Он, - еще раз говорю: вы мне аппетита не испортите, не старайтесь.
Я перевел разговор на другую тему, и все было сглажено в несколько минут, и обед пошел дальше в блистательном порхании улыбок и в шутках. Вот Он каким стал, просто молодец, железные нервы.
- Да что это мы все так - "вы" да "вы", - сказал я, - даже не познакомились.
Я назвал свое имя и привстал с протянутой рукой. Он тоже привстал и назвал свое имя.
Того звали иначе. Это был не Он, это был другой человек.
Подали сладкое.
1962
1 2
Тук-тук, тук-тук - ровно и мерно стучало с правой стороны сердце.
Тяжелую лучистую поверхность солянки тревожила равномерная вагонная тряска. Янтарные капли жира дрожали, собирались вокруг маленьких кусочков сосиски, плававших на поверхности, а в глубине этого варева таилось черт те что - кусочки ветчины, и огурцы, и кусочки куриного мяса.
- Какой хлеб! - сказал я. - А помните, во время войны был какой хлеб?
- Да, - сказал Он, - неважный был тогда хлеб.
Я набрался сил и посмотрел Ему в глаза:
- Помните наши школьные завтраки?
- Да, - твердо сказал Он, и я понял по Его тону, что силы у него по-прежнему достаточно.
- Такие вязкие пеклеванные булочки, да?
- Да-да, - улыбнулся Он, - ну и булочки...
Ноги у меня ходили ходуном. Нет, я не могу сейчас. Нет, нет... Пусть Он все съест. Ведь мне приятно смотреть, как Он ест. Он насытится, и я заплачу.
- Сало "лярд" и яичный порошок, а? - с легкостью усмехаясь, спросил я.
- Второй фронт? - в тон мне улыбнулся Он.
- Но больше всего мы любили тогда полсолнечный жмых.
- Это было лакомство, - засмеялся Он.
Обед продолжался в блистательном порхании улыбок.
Французы делают так: наливают коньяк, плюют в него и выплескивают таким вот типам в физиономию. Разным там коллаборационистам.
- Выпьем? - сказал я.
- Ваше здоровье, - ответил Он.
Подали шашлык.
Прожевывая сочное, хорошо прожаренное мясо, я сказал:
- Конечно, это не "Арагви", но...
- Совсем неплохо, - подхватил Он, кивая головой и словно прислушиваясь к ходу своих внутренних соков, - Соус, конечно, не "ткемали", но...
Тут меня охватила такая неслыханная злоба, что... Ах ты гурман! Ты гурман. Ты знаешь толк в еде и в винах, наверное и в женщинах, должно быть... А ручку мою ты попрежнему носишь в кармане?
Я взял себя в руки и продолжал застольную беседу в заданном ритме и в нужном тоне.
- Удивительное дело, - сказал я, - как усложнилось с ходом истории понятие "еда", сколько вокруг этого понятия споров, сколько нюансов...
- Да, да, - подхватил Он с готовностью, - а ведь понятие самое простое.
- Верно. Проще простого - еда. Е-да. Самое простое и самое важное для человека.
- Ну, это вы немножко преувеличиваете, - улыбнулся Он.
- Нет, действительно. Еда и женщины - самое важное, - продолжал я свою наивную мистификацию.
- Для меня есть и более важные вещи, - серьезно
сказал Он.
- Что же?
- Мое дело, например.
- Ну, все это уже позднейшие напластования.
- Нет, вы меня не понимаете...
Он стал развивать свои соображения. Я понял, что Он меня не узнает. Я понял, что Он меня никогда не узнает, как не узнал бы никого другого из нашего класса, кроме Люки и Казака. И я понял, почему Он не узнал бы никого из нас: мы не были для Него отдельными личностями, мы были массой, с которой просто иногда нужно было немного повозиться.
- Ну где уж мне вас понять! - неожиданно для самого себя грубо воскликнул я. - Понятно, для вас еда - это что! Ведь вы же прямой потомок марсиан!
Он осекся и смотрел на меня, сузив глаза. На пухлых его щеках появились желваки.
- Тише, - тихо произнес Он, - вы мне аппетита не испортите. Понятно?
Я замолчал и взялся за шашлык. Коньяк стоял при мне, и никогда не поздно было в него плюнуть. Пусть Он только все съест и я заплачу!
Рядом с нами сидел человек в бедной клетчатой рубашке, но зато в золотых часах. Он склонил голову над пивом и что-то шептал. Он был сильно пьян. Вдруг он поднял голову и крикнул нам:
- Эй вы! Черное море, понятно?.. Севастополь, да? Торпедный катер...
И снова уронил голову на грудь. Из глубины его груди доносилось глухое ворчанье.
- Официант! - сказал мой сотрапезник. - Нельзя ли удалить этого человека? - Он показал не на меня, а на пьяного. - Во избежание эксцессов.
- Пусть сидит, - сказал официант. - Что он вам, мешает?
- Черное море... - проворчал человек, - торпедный катер... а может, преувеличиваю...
- Вы в самом деле считаете себя потомком марсиан? - спросил я своего сотрапезника.
- А что? Не исключена такая возможность, - кротко сказал Он.
- Марсиане симпатичные ребята, - сказал я. - У них все нормально, как у всех людей: руки, ноги, сердце с левой стороны... А вы же...
- Стоп, - сказал Он, - еще раз говорю: вы мне аппетита не испортите, не старайтесь.
Я перевел разговор на другую тему, и все было сглажено в несколько минут, и обед пошел дальше в блистательном порхании улыбок и в шутках. Вот Он каким стал, просто молодец, железные нервы.
- Да что это мы все так - "вы" да "вы", - сказал я, - даже не познакомились.
Я назвал свое имя и привстал с протянутой рукой. Он тоже привстал и назвал свое имя.
Того звали иначе. Это был не Он, это был другой человек.
Подали сладкое.
1962
1 2