И что же вокруг? Ради чего люди так стараются сюда попасть, чем привлекает этот пещерный уют, с тем же успехом можно сидеть дома: видимость почти нулевая, слышимость в нашем колене подземного пути неудовлетворительная, оркестр сидит где-то в начале, еле доносится музыка «битлов» в вульгарном исполнении.
Кроме нас в этом колене одна лишь заседает компания, впрочем, преогромнейшая — человек двадцать сборной солянки, длинноволосый молодняк и солидная публика с плешками, имеется и женский пол, однако плохо различим в полумраке, но, впрочем, в центре композиции, в глубине кадра, как на картинах старых мастеров, располагается красавица с голыми плечами и с розой в волосах.
— Давай девку у них уведем, — с неожиданным бандитским наклоном предложил Густавчик.
— Давай, — принял предложение Спартачок.
— Да как же так можно, ребята? — удивился я.
— А что? — нехорошо улыбнулся Спартачок.
— А что? — хохотнул Густавчик.
Вдруг приходит официант, настоящая преступная лошадь, и ставит нам на стол бутылку коньяку «Ереван». — Это вам, мужики, с того стола прислали. Майор Орландо развел руками.
— Ну вот, что и требовалось доказать, на другое и не рассчитывал, узнало жулье представителя власти, а значит, этот коньяк принадлежит нам по закону, разливай, Игорек!
Мы встали с рюмками и выпили за присутствующих дам, как того требует закон гор. Красавица в глубине кадра сверкала зубами и белками глаз. Вся компания, приславшая нам бутылку, полуобернувшись, аплодировала. Майор Орландо не скрывал удовлетворения, популярность, конечно, приятна человеку во всех видах, даже и среди жулья.
Как вдруг до нас доносится от них:
— Велосипедов, Велосипедов, браво, Велосипедов! Нечто сногсшибательное, оказывается, я узнан, и коньяк послан именно мне! Впрочем, что коньяк, впервые в жизни я узнал, что рукоплескания в ваш адрес поприятнее всякого коньяку-с.
— Они тебя по «рупорам», наверное, слышали, — предполагает Спартак. — Ну, вот и скажи теперь, что лучше — в «Честном Слове» печататься или по «рупорам» звучать?
И впрямь со всех сторон доносится:
Велосипедов?! Тот самый?! Вчера на «Немецкой волне»… на «Голосе»… на Би-би-си… а по «Свободе» полный текст в оригинале… у меня приемник «Браун F15» пробивает любую глушилку… Браво, Велосипедов!…Вот это выступил! Вот это дерзость!… И глубина немалая, ребята!…И что самое главное — простой инженер!… Ну, знаете, им легче, нечего терять… Не скажите, из текста явствует — потеря привилегий, дачи, автомашины, загранпаспорта… На все плюнул ради правды!… Вот она, новая Россия… молодое поколение, технари… а говорят, кастрированные с детства, врут — маячит!… Молодец, Игорек!… Спасибо, дорогой, от всех нацменов, спасибо тебе за крымских татар!… Браво, чувак, показал им, что мы еще живы!… Скажите, Велосипедов, как вы переправляете свои тексты? Дело в том, что я тоже пишу… Давайте, братцы, присоединяйтесь, составим столы, схвачено?…
Восклицания, нашептывания одновременно в оба уха, тормошение, нас перетаскивают к общему столу… простите, но как вы обнаружили во мне именно того самого Велосипе-дова?… Ха-ха-ха, редкая удача, среди присутствующих есть некто, знавший вас довольно близко, месье Велосипедов.
Сказавшая зажигает спичку, и, потрясенный, я узнаю на лице красавицы-с-розой Фенькины губы, сосущие соломинку от коктейля, зовущие, манящие, жгучие ее губы.
Коктейля не отведав,
Не попадете в цель!
Месье Велосипедов,
Отведайте коктейль! -
нашептывают мне эти губы, а пальцы ее с весьма несовершенным маникюром суют мне рюмку с противной трехцветной жижей.
Чресла мои сразу же налились «дивным огнем». Уж не хочет ли она возобновления нашей дружбы? Значит, надо быть популярной личностью, смельчаком из иностранного радио, чтобы тебя твоя девка любила? А у того, кто никому не ведом и одинок и презираем, значит, нет никаких шансов? Нет, мадемуазель, теперь вы меня не обманете, вы интересуетесь только моим «моментом эякуляции», моя личность, мой интеллект, внутренние раздоры для вас не существуют. Нет, Велосипедов, сказал я сам себе, ты не притронешься к этому коктейлю!
Вдруг узнаю, не без труда, через стол двух закадычных — Его Шотландское Величество Валюша Стюрин и юный авангардист Ванюша, который Шишленко, оба в новой декорации — бакенбарды, усы, бородки.
— Переживаем период «фиесты», — объяснил мне Шишленко. — Видишь этого опухшего чувака? Знаменитый дизайнер Олег Чудаков, лауреат премии Маршала Тито и этого, как его, ну, Ленина Владимира, большая жопа, но гуляет, как Евтушенко, денег не жалеет, а рядом его кореш Булыжник — оружие пролетариата, шишка из партийных органов. Оба влюблены в печаль твоих очей, заторчали на Феньку по-страшному, просят, чтобы махнула, а она их только дурачит, таковы гордые девушки современной России имени спортобщества «Динамо».
Гуляем уже пять дней, мой друг, и пять ночей, мой друг, не расстаемся, мой друг, только новыми людьми обрастаем. Начинаем в полдень в пивном баре Дома журналистов, там хорошо поправляемся. В три часа переезжаем в Дом литераторов обедать и там обедаем до девяти часов вечера, потом приходит время ужина, и мы переезжаем в ВТО. Там мы ужинаем до часу ночи, а после закрытия перебираемся вот в этот сраный «Лабиринт», где сидим, как они говорят, по-товарищески, до закрытия, то есть до четырех утра. А потом выясняется, что нужно еще поговорить, и мы все едем в аэропорт Внуково, где буфет открыт до восьми. И вот здесь, с восьми до девяти, то есть от закрытия до открытия этого вонючего буфета, мы пользуемся замечательным даром природы - чистым воздухом. Тебе, наверное, этого не понять, Велосипедов, ты этого лишен, сорняк асфальта, но мы сидим там в привокзальном садике и целый час обогащаемся кислородом Подмосковья. Я обычно пою, обычно что-нибудь свое. Вот недавно обогатил родину «Песней шпиона».
Открой мне, Отчизна,
Секреты свои,
Военную тайну
Открой ненароком,
И так же, как в детстве,
Меня напои
Грейпфрутовым соком,
Грейпфрутовым соком…
В общем, как ты уже догадываешься, в девять открывается буфет, и мы там сидим до одиннадцати, а потом отправляемся к открытию пивного бара Дома журналистов и там очень хорошо поправляемся, а потом… вот она, вечная связь искусства с жизнью!
Как вдруг в помещение, если можно так назвать закуток подземного лабиринта, вошел дипломат в золотых очках и с золотой авторучкой в наружном кармане пиджака, пьяный, как задница, и черный, как сапог.
— Негро-арабские народы северо-востока Африки, — тут же пояснил какой-то эрудит в нашей компании и не ошибся: дипломат оказался из Республики Сомали.
Выпив в углу, в полном одиночестве, порцию чего-то крепкого, он подошел к нашему столу и стал выступать по-итальянски, то есть на языке бывших поработителей.
Его страстное и артистическое выступление чем-то напоминало арию Канио из оперы «Паяцы», хотя он не пел.
Можно было, собственно говоря, не обращать на него внимания, если бы Фенька так не смеялась, она ничего не говорила, глядя на дипломата, а только лишь смеялась, безудержно и не очень-то оптимистично хохотала.
— На каком языке негатив выступает? — слегка нервничая, спросил Валюша Стюрин.
— Неужели европейский монарх не понимает языка великого Джузеппе Верди? — спросил я, и оказалась неожиданная удача — все вокруг с готовностью захохотали, как будто какая-нибудь знаменитость сострила, а не просто Игорь Велосипедов.
— Густавчик, а ты не понимаешь копченого? — спросил Спартак.
— Дело в том, что понимаю, — сумрачно ответил майор Орландо. Полуобернувшись, нога на ногу, в стуле, он смотрел на дипломата без всякого сочувствия. — Дело в том, что очень плохо о нашем народе высказывается этот товарищ, — сказал далее майор Орландо. — Как-то не по-марксистски у него получается. Все русские грязные свиньи. А женщины наши, по его мнению, все бляди, все только и мечтают о черном… половом органе. Интересно, соответствует ли это действительности?
Общество, конечно, возмутилось, многие стали предлагать немедленно поучить посланца Африканского Рога цивилизованным манерам, но другие, однако, увещевали горячих товарищей не заводиться, мало ли чего наговорит «чурка», у него дипломатическая неприкосновенность, была бы, дескать, у меня такая, я бы и не так еще сказал, надо проявлять снисходительность великой нации, нам этот Африканский Рог нужен позарез, потому что он выпирает в Индийский океан.
Кажется, Альфред Булыга как раз и высказал последнюю идею. Странным образом он меня как бы не замечал, а только лишь временами подмигивал совершенно бессмысленным образом. Неужели не помнил, как вербовал Велосипедова, инженера, в компанию «деятелей»? Конечно, мог и не помнить — нас много, они — одни.
— Тутти донни руссо путани, репутани, репутиссима! — тем временем продолжал кричать дипломат.
Тогда я встал и подошел к нему вплотную. Он был выше на часть головы.
— Вы всех русских женщин имеете в виду? — спросил я.
— Всех! — подтвердил он.
— И присутствующих? — спросил я.
— Вот именно, — сказал он.
— И вон ту девушку с цветком в волосах? — спросил я. — Ее особенно, — сказал он.
— В прошлом нам бы осталось только выбрать оружие, милостивый государь, — сказал я. — Я бы вас с удовольствием заколол, синьор, или застрелил.
— Хорошо, что мы не в прошлом. Можно просто дать вам по харе, — сказал дипломат и сделал это.
Дальнейшее проходило, как в тумане. Лежа у шероховатой стены «Лабиринта», я видел мельтешение ног, будто в дичайшей самбе, среди них мелькали и мелкоклетчатые брючки дипломата. Потом появилось и его тело, рухнувшее по соседству. Под ребра ему въехал тупой милицейский штиблет. Потом ноги вокруг стали редеть.
— Вставай, Гоша, простудишься, — сказал сверху Спар-тачок Гизатуллин. — Линять пора. Тут ребята занзибарского посла задавили.
Приподнявшись, я увидел, как два лабиринтовских официанта, пара ребят по кличке «хиппи-ханурики», специально, между нами говоря, тренированные для нехороших эксцессов, за ноги и за руки выносят вон бесчувственное черное тело. У одного из кармана торчала золотая авторучка, у второго на носу красовались золотые очки. Присутствующий при выносе метрдотель Альфредыч застегивал на запястье золотую «Сейку».
Вот такие пустяки запоминаются, а важные события вроде штурма космоса пропадают. Я видел своими глазами, как тело дипломата было выброшено на холодный асфальт Калининского проспекта. Суд Линча, иначе и не скажешь, безжалостная расправа над представителем Третьего, если не Четвертого, мира. От удара об асфальт дипломат, между прочим, очнулся и стал снова выступать уже на языке той страны, где был аккредитован, то есть матом.
Спартак побежал ловить такси, а я, лишившись поддержки, схватился за ближайшую водосточную трубу и сполз но ней вниз. На моих глазах распадалась компания, не разлучавшаяся пять дней и пять ночей. Цепь была порвана, началась тревога и вслед за ней хаотическое бегство. Промелькнул милицейский мотоцикл, увозивший на облучке сурового майора Орландо, а в коляске все еще хохочущую Феньку. Альфред Булыга и его кореш Олег садились в черную моссоветовскую «Волгу», Валюшу и Ванюшу в этот момент били многочисленные дружинники. Подъезжала пожарная машина.
Я думал тогда, что вокруг в человеческой жизни сизыми утренними пластами висит немало печали. Абсурдна как сама жизнь, так и ее запись, кинолента тем более. Очнулся я после этой заключительной идеи, однако в мире полной гармонии, в собственной койке, хоть и в ботинках, но под простынью.
Через неделю стало известно, что по требованию Республики Сомали ночной бар «Лабиринт» навсегда переоборудован в диетическую столовую «Молоко».
Тарзаны и дилижансы
Какие— то кубометры времени, конечно же, утекли прежде, чем в секции поршней моторной лаборатории прозвенел звоночек из отдела кадров. Машина социализма крутит довольно тяжело и не всегда ритмично, на одном конце у нее и в самом деле компьютер, но на другом-то слепая шахтерская лошадь, вот почему даже историческое «разобраться» столько времени тащилось до объекта, то есть от Брежнева к Велосипедову.
Игорь Иванович, к тому времени совсем уже истощенный телефонными разговорами с Фенькой, частыми прилетами воображаемой Ереванской махи, философскими воспарениями на пару с Сашей Калашниковым, «культпоходами» в обществе Спартачка и Густавчика, бдениями над огромными рукописями из небоскребных глубин Агриппины Тихомировой, проходящим мимо московским летом со сменяющими друг дружку ароматическими волнами пыли и сырости, сирени и бензина, арбузов и неотмываемой метрош-ной подмышки, а также частыми и всегда как бы случайными, но неизменно демоническими мельканиями на горизонте несостоявшегося друга, со-рыцаря тайной ложи Жени Гжатского, словом, утомленный совсем, ничего уже хорошего от жизни не ждал, не говоря уже о Болгарии, когда наконец «разобрались» и пригласили зайти, как сейчас принято, в сослагательном наклонении — ты бы зашел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26