Сунув драгоценную добычу за пазуху, Элиэль поднялась и заковыляла прочь. Отойдя на безопасное расстояние, она вынула пирог и тут же столкнулась с худенькой женщиной в синем.
– Очень мило с твоей стороны, дитя мое, – сказала сестра Ан, хватая пирог скрюченными пальцами. – Я так давно не ела. Ах, как вкусно пахнет! – Ее выцветшие голубые глаза слезились, но в них не было и намека на хитрость.
Подавив раздражение, Элиэль решила проявить великодушие. Может, Дева заметит это и замолвит словечко перед Владычицей, чтобы та сменила гнев на милость. И к тому же там, откуда взялся этот пирог, оставалось еще много таких же.
– О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило бы получше заботиться о себе. Что тебе нужно – так это хорошую шубу из меха ламы. У тебя есть что-нибудь теплое на ночь?
– Я не могу принимать милостыню, – пробормотала монахиня, не отводя взгляда от пирога. – Ибо сказано: «Все имеет свою цену».
– Платить вовсе не обязательно. Одно из моих деловых предприятий оказалось нынче утром неожиданно прибыльным, так что я могу себе это позволить.
Похоже, старуха окончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде, хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.
– Вот как мы поступим… – Она огляделась по сторонам как бы в поисках стола и стульев. – Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о Жнецах. Подержи-ка минуточку. – Она вернула девочке трофей и уселась на траву. Это было довольно сложной и даже опасной процедурой, ибо ей приходилось одной рукой цепляться за клюку, а другой придерживать меч, чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.
– Да, мне повезло в делах сегодня утром, – сказала девочка, опускаясь на землю. – Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем тебе надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.
Сестра Ан взяла скрюченными пальцами пирог, разломила его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий – прямо из печки.
– Так, значит, ты и есть Элиэль! – сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. – Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?
– Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось…
Монахиня нахмурилась:
– Что вы играете?
– И трагедии, и комедии. И я пою в…
– А какая между ними разница? – перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща.
Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила:
– Комедии – про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но…
– М-м-м! Ты изображаешь богинь?
– Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.
– Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества?
Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть.
А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос.
– Исполнение епитимьи может затянуться надолго, – пробормотала она с набитым ртом, – а Празднества начинаются вот-вот. Придется тебе отправляться туда без них.
– Я не могу! Я не должна!
Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения.
– Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять судьбе. История ждет тебя.
– Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними в час невзгод.
Монахиня прикусила обветренную губу.
– Твое религиозное образование оставляет желать лучшего. Почему «невзгод»?
– Но это же ужасно!
– Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя что, не учили, что все имеет свою цель? Цель жизни – научиться покорности богам.
– Конечно. – Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога. Ей не хотелось думать о том, что происходит в Храме Владычицы. Не успела она спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась.
– Боги сотворили нас для служения им. – Сестра Ан вытерла рукой жир с подбородка. – В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы завершаем свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги судят, в каком служении мы проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в «Книге Эемех», сказано: «В небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам».
Элиэль никогда не понимала, что тут радостного – вечно висеть на небе, как белье на веревке.
– То, что нравится, делать легко, – сказала монахиня, продолжая жевать.
– То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих других, но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь – грех. Повиноваться воле бога – никогда не грех. Жнец может убить своим прикосновением, но только потому, что Зэц наделил его такой силой. Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая ему в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь для исполнения воли бога. То, что для меня или тебя было бы убийством, для него одновременно и таинство, и долг.
Элиэль вздрогнула.
– А Владычица?
– То же самое. Предлагать свое тело мужчине за деньги – страшное преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице, если есть на то воля ее, – таинство, и оно драгоценно. Покорность – все.
Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и посмотрела на луг, по которому разгуливал ветер.
– Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не убивала. Это не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении. Я дала обет служить другой богине другими средствами, вот и все.
Отряд вооруженных горожан, закончив муштру, прошагал мимо них к воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль, и она обратила внимание на то, что никто так и не приблизился к ним. Похоже, люди избегали дочери Ирепит – не так, конечно, как Жнеца, но Элиэль почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой дряхлой каргой.
– Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы?
– Разумеется, Астина в ее обличье – богиня покаяния. Суровая богиня! Не столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но…
– А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им?
Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой.
– Затем, что такова воля святой Ирепит. Это память и бремя, бремя, которое я несу с радостью.
– Память о чем?
– Память о смертности и покорности. – Она ткнула костлявым указательным пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой. – Ты ведь тоже несешь бремя, дитя мое.
– Не по своей воле! – Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет.
– Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя.
Обсуждать чужие физические недостатки – очень невежливо. Это совсем не то же, что, скажем, меч.
– Меч – очень дорогой. Что, если кто-нибудь пригрозится убить тебя, если ты не отдашь ему его?
Монахиня пожала узкими плечами:
– Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его силой, оставив мне жизнь, – придется убить себя во искупление того зла, что он может когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала – это бремя!
– И тебе вообще не дозволено пользоваться мечом?
– Только во время обряда. Некоторые сестры умерли от холода, чтобы не осквернить свои мечи рубкой дров для костра.
– Хорошо, – не отставала Элиэль. – Ты говорила, что все имеет цель. Цель меча – убивать людей, это же ясно.
– О, я никогда не говорила, что этот меч не убивал людей! – Монахиня нежно погладила эфес. – Он принадлежит моему ордену с давних пор, так что, полагаю, он принес смерть многим.
Нет, в этом решительно не было никакого смысла. Эта женщина так же безумна, как старый жрец, впервые упомянувший о ней. Должно быть, эти двое как-то связаны. Чувствуя себя очень неловко, Элиэль поднялась на ноги.
– Терпеть без жалоб, подчиняться без вопросов, – произнесла сестра Ан, словно не замечая, что Элиэль собирается уходить, – вот, для чего мы живем. В «Книге Шаджи» говорится, как святой Пет’р, имевший власть над таргианцами десять лет и семь…
– Зачем ты идешь в Сусс?
Монахиня вздохнула:
– Пьеса написана давным-давно. По твоему определению, это трагедия, ибо в ней действуют боги. В ней участвует и мой орден. Я полагала… Меня сочли самой подходящей… кем не жалко пожертвовать.
– А я? Тебе известно мое имя!
– Твоя роль тоже написана.
– И что это за роль?
Сестра Ан растерянно посмотрела на свою юную дерзкую собеседницу. По щекам ее текли слезы.
– Сколько вопросов! В Синем Писании, в «Книге Элайет», мы читаем: «Не спрашивай, чтобы не получить ответа, который расстроит тебя; не ищи, чтобы не потерять, постучи, и тебе отворят дверь, за которой тебя ждет беда».
Безумна, как пьяная летучая мышь!
– Я действительно должна идти, – царственно сказала Элиэль. – Дела, сама понимаешь. Желаю тебе раздобыть одежды потеплее. А теперь, молю, прости меня.
Элиэль зашагала прочь. Она почти ожидала услышать приказ остаться, но приказа не последовало.
11
Воскресенье прошло мимо Эдварда Экзетера. Время от времени боль в ноге выводила его из забытья. Он открывал глаза, видел паутину растяжек и белый кокон повязок и понимал, что не может пошевелиться. Голова раскалывалась. Он терял сознание, а потом снова приходил в себя. Иногда он, забывшись, пытался повернуться в постели, и тогда нога напоминала о себе. Время от времени подходили сиделки и заговаривали с ним. При возможности он выдавливал несколько слов в ответ, и они уходили, удовлетворенные. Иногда они совали ему под язык градусник и сердились, если он засыпал и ронял его. Ну и возня с судном… в общем, это тоже не радовало.
Часто мир наполнялся бесшумной музыкой – иногда она грохотала, как ария Пуччини, иногда это была просто забавная песенка, но слов он не слышал.
Раз или два он обращал внимание на унылые коричневые стены и запахи карболки и эфира. Из этого он делал вывод, что находится, должно быть, в больнице и за ним ухаживают, так что он может спокойно отключиться снова. В другие пробуждения ему казалось, что он все еще в Париже, и он удивлялся, какие у дядюшки Смедли жесткие кровати. Один раз он вспомнил боль, хлещущую кровь и расплакался. Кто-то пришел, воткнул в него иглу, и музыка заиграла снова.
Чей-то знакомый голос издалека позвал его. Веки казались тяжелыми, как крышка гроба, но он заставил себя поднять их и увидел Алису.
– Я умер, да? – Язык слишком распух, а губы казались застывшими и непослушными.
– Не совсем.
– Тогда почему я вижу ангелов?
Она сжала его руку.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не так хорошо, как привык.
– Говорят, завтра будет полегче.
Он поморгал в попытке заставить глаза слушаться его. На потолке горела электрическая лампочка.
– Который час?
– Вечер. Воскресный вечер. Ты сильно ударился головой. Я сказала врачам, что там у тебя не так уж много мозгов – пусть не слишком беспокоятся.
Он попробовал выговорить: «Скажи мне, что любишь меня, и я умру спокойно». Он не был уверен, что это ему удалось. Позже его разбудили, чтобы растереть спину, но Алиса уже ушла.
12
Элиэль бесцельно бродила по унылым, серым городским улицам до тех пор, пока ноги не принесли ее к храму. Храм Оис был, несомненно, самым высоким зданием в городе, но, увы, не менее уродливым, чем все остальные. Ей не хотелось идти туда! Старая сестра Ан могла сколько угодно описывать происходящее там как великое и священное жертвоприношение, но Элиэль все же чувствовала, что так не должно быть, и тем более не хотела смотреть на позор своих друзей.
Потом девочка вспомнила про серебро в кармане. Она оставалась последней в труппе, кто не совершил сегодня никакого приношения, если не считать половины пирога для монахини. Элиэль решила, что пойдет в молельню Тиона и принесет ему в дар часть денег. Если старый жрец еще там, она успокоит его – скажет, что опасность ей вовсе не грозит и что Жнец покинул город.
Но почему именно к Юноше? Почему бы ей не зайти во все молельни? Она может просить у Прародителя спокойствия, у Девы – справедливости, а у Мужчины – храбрости. Она попросит их всех замолвить за нее словечко перед Владычицей.
Элиэль повернула на улочку за храмом. Теперь здесь было полно народа: нарсианские троглодиты спешили во все стороны. Она часто бывала на этой улице, так что знала: первая молельня от угла – Висека. В нее Элиэль еще ни разу не заходила. Величественная входная арка была, должно быть, раньше белой, но краска давно уже облупилась и потемнела, и на сером фоне едва выделялось солнце – символ Отца и Матери богов. Девочка смело шагнула в маленький полутемный дворик, поросший тенистыми деревьями. Потолком молельни служили черные ветви и серое небо, стены поросли мхом. В воздухе стоял слабый аромат благовоний. Кроме нее самой, во дворике никого не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62