Она тоже приходила в смущение от моего зверского аппетита и опасалась, что люди подумают, будто дома меня плохо кормят, либо еще хуже, что у меня солитер.
Перед самым выходом в шабоно Мокототери старая Хайяма принялась увещевать своих правнуков Сисиве и Тешому хорошо себя вести. Громким голосом, так чтобы услышали остальные пришедшие с нами дети, она подчеркнула, как важно не дать никакого повода женщинам Мокототери позлословить на их счет, когда они уйдут домой. Хайяма настояла на том, чтобы дети напоследок еще раз сделали все свои делишки за кустами, потому что в шабоно никто не станет за ними ни убирать, ни выводить в случае нужды из деревни.
На подходе к деревенской площади Мокототери мужчины выстроились в ряд, высоко подняв головы и держа оружие вертикально. Мы с детьми встали за их спиной.
Завидев меня, из хижин с криками выбежало несколько женщин. Без страха и отвращения я терпеливо ждала, пока они трогали, целовали и лизали мое лицо и тело. Зато Ритими, похоже, забыла, как в первый раз встретили меня Итикотери, потому что все время тихонько ворчала, что теперь ей придется возобновлять раскраску на моем теле.
Крепко ухватив меня за руку, одна из женщин Мокототери оттолкнула Ритими в сторону:
– Идем со мной, Белая Девушка.
– Нет, – крикнула Ритими, притянув меня поближе к себе. Ее улыбка нисколько не смягчала резкого, злого тона. – Я привела Белую Девушку, чтобы ты на нее посмотрела. Никто ее у меня не отнимет. Мы все равно что тени друг дружки. Куда она, туда и я. Куда я, туда и она. – И Ритими вперила взгляд в соперницу – пусть только осмелится оспорить ее слова.
Расхохотавшись, женщина широко разинула набитый табаком рот. – Если ты привела Белую Девушку в гости, ты должна позволить ей зайти в мою хижину.
Кто-то подошел к нам из-за столпившихся женщин.
Скрестив руки на груди и самодовольно выпятив губы, он остановился рядом со мной. – Я вождь Мокототери, – сказал он. Когда он улыбался, глаза превращались в две блестящие щелочки в красном узоре его изборожденного глубокими морщинами лица. – Эта Белая Девушка – твоя сестра, что ты так ее защищаешь? – спросил он Ритими.
– Да, – с силой ответила она. – Она моя сестра.
Недоверчиво покачивая головой, вождь Мокототери тщательно меня осмотрел и внешне остался совершенно невозмутимым. – Я вижу, что она белая, но на настоящую белую женщину она непохожа, – сказал он наконец. – У нее босые ноги, как у нас, она не носит на теле этой их странной одежды, разве что вот это. – Тут он потянул за мои рваные старые трусики. – Зачем она носит это под индейским поясом? – Пэнтииз, – важным тоном произнесла Ритими; ей больше нравилось их английское название, чем испанское, которое она тоже выучила. – Так их называют белые люди.
У нее есть еще две пары таких. А носит она пэнтииз потому, что боится, как бы какие-нибудь пауки или сороконожки не заползли ночью внутрь ее тела.
Кивнув так, словно понимает мои опасения, вождь коснулся моих коротких волос и провел мясистой ладонью по выбритой тонзуре. – Они цвета волокон пальмы ассаи. – Он придвинул свое лицо к моему, пока мы не коснулись друг друга носами. – Какие странные глаза – цвета дождя. – Его грозный взгляд растворился в радостной улыбке. – Да, она, должно быть, белая; и если ты называешь ее своей сестрой, никто ее у тебя не отнимет, – сказал он Ритими.
– Как ты можешь называть ее сестрой? – спросила женщина, все еще державшая меня за руку. На ее раскрашенном лице было написано явное замешательство.
– Я называю ее сестрой, потому что она такая, как мы, – сказала Ритими, обнимая меня за талию.
– Я хочу, чтобы она побыла в моей хижине, – сказала женщина. – Хочу, чтобы она прикоснулась к моим детям.
Мы последовали за женщиной в хижину. У покатой крыши стояли луки и стрелы. Со стропил свисали бананы, калабаши и завернутые в листья куски мяса. По углам были свалены мачете, топоры и дубинки. Пол был усеян хворостом, сучьями, банановой кожурой и черепками глиняной посуды.
Ритими села со мной в один гамак. Как только я допила сок из пальмовых плодов, которым угостила меня хозяйка, она положила мне на колени младенца. – Приласкай его.
Крутясь и извиваясь у меня в руках, младенец чуть не выпал на землю. А посмотрев мне в лицо, он вообще заревел.
– Ты его лучше забери, – сказала я, отдавая женщине ребенка. – Маленькие дети меня боятся. Я не могу их трогать, пока они ко мне не привыкнут.
– В самом деле? – спросила женщина, подозрительно глядя, как Ритими укачивает ребенка.
– Наши младенцы так не орут. – Ритими бросила на ребенка презрительный взгляд. – Мои дети и дети моего отца даже спят с ней в одном гамаке.
– Я позову старших детей, – сказала женщина, знаками подзывая девочек и мальчиков, выглядывавших изза банановых связок у покатой крыши.
– Не надо, – сказала я. – Я знала, что они тоже испугаются. – Если ты заставишь их подойти, они тоже будут плакать.
– Да, – сказала одна из женщин, зашедших с нами в хижину. – Дети усядутся вместе с Белой Девушкой, как только увидят, что их матери не боятся трогать ее волосы цвета пальмовых волокон и бледное тело.
Вокруг нас собралось несколько женщин. Сначала осторожно, потом все смелее их руки ощупывали мое лицо, затем шею, руки, груди, живот, бедра, колени, икры, пальцы ног; ни одна частица моего тела не осталась необследованной. Наткнувшись на след от укуса москита или царапину, они плевали на нее и растирали это место большим пальцем. Если укус оказывался свежим, они высасывали яд.
Хотя я уже привыкла к бурным и скоротечным проявлениям нежности со стороны Ритими, Тутеми и детей Итикотери, мне все же стало довольно неуютно под ощупывающими прикосновениями многих рук. – Что они делают? – спросила я, указав на группу мужчин, сидящих на корточках перед соседней хижиной.
– Они приготавливают листья ассаи для танца, – ответила женщина, положившая мне на колени ребенка. – Ты хочешь на это посмотреть? – Да, – живо сказала я, желая отвлечь от себя их внимание.
– А Ритими должна сопровождать тебя, куда бы ты ни пошла? – спросила женщина, когда Ритими вслед за мной поднялась из гамака.
– Да, – сказала я. – Если бы не она, я не пришла бы в гости к вам в шабоно. Ритими заботится обо мне с тех пор, как я пришла в лес.
Ритими одарила меня лучезарным взглядом, а я пожалела, что не сказала ей чего-нибудь в этом роде раньше. До самого нашего ухода ни одна из женщин Мокототери больше не оспаривала право собственности Ритими на меня.
А возле хижины мужчины расщепляли острыми палочками еще не развернувшиеся бледно-желтые листья молодой пальмы ассаи. Завидев нас, один из мужчин поднялся во весь рост. Вынув изо рта жвачку, он утер ладонью капающую с подбородка слюну и приложил пальмовый лист к моей голове. Улыбаясь, он показал на тонкие золотистые прожилки, едва заметные в свете заходящего солнца. Он потрогал мои волосы, сунул жвачку обратно в рот и, ни слова не говоря, продолжил свое занятие.
С наступлением темноты на деревенской площади разожгли костры. Выстроившиеся с оружием в руках вокруг костров, мужчины Итикотери были встречены хозяевами бурей приветственных криков. Пара за парой Итикотери протанцевали вокруг поляны, замедляя темп перед каждой хижиной, чтобы все могли налюбоваться их праздничным облачением и танцевальными па.
В последней паре танцевали Этева и Ирамамове. При виде их идеально согласованных движений зрители взревели от восторга. Они не танцевали по кругу вдоль хижин, а оставались вблизи костров, кружа и вращаясь с нарастающей скоростью в ритме вспышек пламени. Резко остановившись, Этева и Ирамамове взяли наизготовку луки и нацелили стрелы на мужчин Мокототери, стоящих перед хижинами. Затем, громко расхохотавшись, оба возобновили танец под неистовые восхищенные вопли зрителей.
Хозяева пригласили мужчин Итикотери отдохнуть в своих гамаках. Пока подавалось угощение, на поляну ворвалась группа мужчин Мокототери. – Хаии, хаиии, хаииии, –выкрикивали они, ритмично двигаясь под стук луков о стрелы и со свистом размахивая пальмовыми листьями.
Я с трудом различала фигуры танцоров. Временами они, казалось, сливались в единое целое, временами распадались. Из колыхания пальмовых листьев выныривали в пляске то руки, то ноги. Черные, похожие вдали от света костров на огромных крылатых птиц силуэты превращались в горящие медью фигуры не то людей, не то птиц, когда их блестящие тела высвечивались в пламени.
– Мы хотим танцевать с вашими женщинами, – потребовали Мокототери. И не услышав ответа от Итикотери, стали над ними насмехаться: – Да вы их просто ревнуете.
Почему бы не позволить потанцевать вашим бедным женщинам? Вы что, забыли, что у вас на празднике мы разрешали вам танцевать с нашими женщинами? – Кто хочет танцевать с Мокототери, пусть танцует! – прокричал Ирамамове и предупредил мужчин: – Но вы не станете заставлять наших женщин танцевать, если они не захотят.
– Хаии, хаиии, хаииии. - исступленно завопили мужчины, приглашая в пляску и своих женщин, и женщин Итикотери.
– А ты разве не хочешь потанцевать? – спросила я Ритими. -И я с тобой пойду.
– Нет уж. Я не хочу потерять тебя в толпе, – ответила она. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь ударил тебя по голове.
– Но это же было случайно. К тому же Мокототери не пляшут с горящими головнями, – сказала я. – Что плохого они могут сделать пальмовыми листьями? Ритими пожала плечами. – Мой отец сказал, что Мокототери верить нельзя.
– Я думала, что к себе на праздник приглашают только друзей.
– Врагов тоже, – посмеиваясь, заметила Ритими. – Праздники – это удобный случай выведать, что у людей на уме.
– А Мокототери очень радушны, – сказала я. – Они нас так хорошо накормили.
– Они хорошо нас накормили, потому что не хотят, чтобы их называли жадюгами, – сказала Ритими. – Но, как мой отец тебе уже говорил, ты еще ничего не понимаешь. Ты явно не видишь, что происходит, если считаешь их радушными людьми. – Ритими, словно ребенка, шлепнула меня по затылку и продолжала: – Неужели ты не заметила, что наши мужчины не принимали сегодня эпену! Неужели ты не заметила, что они все время настороже? Ничего такого я не заметила и хотела было добавить, что как раз поведение Итикотери было не особенно дружелюбным, но решила смолчать. В конце концов, как заметила Ритими, я действительно не понимала, что происходит. Я стала наблюдать, как шестеро мужчин Итикотери пляшут вокруг огней. В их движениях не было привычного самозабвения, а глаза рыскали во все стороны, пристально следя за тем, что творится вокруг. Остальные мужчины Итикотери не отдыхали в гамаках хозяев, а стояли у хижин.
Пляска утратила для меня всякое очарование. Тени и голоса приобрели иной оттенок. Ночь теперь казалась сгустившейся в зловещую тьму. Я принялась есть поданное угощение. – У этого мяса горьковатый привкус, – заметила я, опасаясь, не отравлено ли оно.
– Оно горькое из-за мамукори, –небрежно сказала Ритими. – То место обезьяны, куда попала отравленная стрела, не было как следует промыто.
Я тут же выплюнула мясо, причем не только из страха быть отравленной. При одном воспоминании о варившейся в алюминиевом котле обезьяне и плавающем на поверхности жире и обезьяньей шерсти, на меня накатила тошнота.
Ритими положила кусочек мяса обратно на мою тарелку из обломка калабаша. – Съешь, – велела она. – Оно не опасно, даже если горькое. Твое тело привыкнет к яду.
Ты разве не знаешь, что отцы всегда дают сыновьям те куски, куда попала стрела? Если во время набега их ранят отравленной стрелой, они не умрут, потому что их тела уже привыкли к мамукори.
– А я боюсь, что умру от отравленного мяса, не дождавшись, пока в меня попадет отравленная стрела.
– Нет. Никто не умирает, съев мамукори. – Оно должно попасть через кожу. – Она взяла с моего калабаша изжеванную порцию, откусила кусочек, а остаток воткнула в мой разинутый рот. С насмешливой улыбкой она поменялась со мной тарелками. – Я не хочу, чтобы ты подавилась, – заявила она, доедая обезьянью грудку с преувеличенным аппетитом. Все еще жуя, она предложила мне взглянуть на круглолицую женщину, плясавшую у костра.
Я кивнула, хотя и не поняла, кого она имела в виду. У огня плясало около десятка женщин. Все они были круглолицы, с темными раскосыми глазами, с пышными телами, медово светившимися в отблесках пламени.
– Это та самая, которая спала с Этевой во время нашего праздника, – сказала Ритими. – Я ее уже околдовала.
– Когда же ты это сделала? – Сегодня днем, – тихонько сказала Ритими и, хихикнув, удовлетворенно добавила: – Я выдула око-шики, которую сорвала у себя в огороде, на ее гамак.
– А что, если в ее гамак сядет кто-нибудь другой? – Это неважно. Колдовство нанесет вред только ей одной, – заверила меня Ритими.
Разузнать побольше о колдовстве у меня не было возможности, потому что в этот момент пляска закончилась и усталые улыбающиеся танцоры разошлись по хижинам поесть и передохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Перед самым выходом в шабоно Мокототери старая Хайяма принялась увещевать своих правнуков Сисиве и Тешому хорошо себя вести. Громким голосом, так чтобы услышали остальные пришедшие с нами дети, она подчеркнула, как важно не дать никакого повода женщинам Мокототери позлословить на их счет, когда они уйдут домой. Хайяма настояла на том, чтобы дети напоследок еще раз сделали все свои делишки за кустами, потому что в шабоно никто не станет за ними ни убирать, ни выводить в случае нужды из деревни.
На подходе к деревенской площади Мокототери мужчины выстроились в ряд, высоко подняв головы и держа оружие вертикально. Мы с детьми встали за их спиной.
Завидев меня, из хижин с криками выбежало несколько женщин. Без страха и отвращения я терпеливо ждала, пока они трогали, целовали и лизали мое лицо и тело. Зато Ритими, похоже, забыла, как в первый раз встретили меня Итикотери, потому что все время тихонько ворчала, что теперь ей придется возобновлять раскраску на моем теле.
Крепко ухватив меня за руку, одна из женщин Мокототери оттолкнула Ритими в сторону:
– Идем со мной, Белая Девушка.
– Нет, – крикнула Ритими, притянув меня поближе к себе. Ее улыбка нисколько не смягчала резкого, злого тона. – Я привела Белую Девушку, чтобы ты на нее посмотрела. Никто ее у меня не отнимет. Мы все равно что тени друг дружки. Куда она, туда и я. Куда я, туда и она. – И Ритими вперила взгляд в соперницу – пусть только осмелится оспорить ее слова.
Расхохотавшись, женщина широко разинула набитый табаком рот. – Если ты привела Белую Девушку в гости, ты должна позволить ей зайти в мою хижину.
Кто-то подошел к нам из-за столпившихся женщин.
Скрестив руки на груди и самодовольно выпятив губы, он остановился рядом со мной. – Я вождь Мокототери, – сказал он. Когда он улыбался, глаза превращались в две блестящие щелочки в красном узоре его изборожденного глубокими морщинами лица. – Эта Белая Девушка – твоя сестра, что ты так ее защищаешь? – спросил он Ритими.
– Да, – с силой ответила она. – Она моя сестра.
Недоверчиво покачивая головой, вождь Мокототери тщательно меня осмотрел и внешне остался совершенно невозмутимым. – Я вижу, что она белая, но на настоящую белую женщину она непохожа, – сказал он наконец. – У нее босые ноги, как у нас, она не носит на теле этой их странной одежды, разве что вот это. – Тут он потянул за мои рваные старые трусики. – Зачем она носит это под индейским поясом? – Пэнтииз, – важным тоном произнесла Ритими; ей больше нравилось их английское название, чем испанское, которое она тоже выучила. – Так их называют белые люди.
У нее есть еще две пары таких. А носит она пэнтииз потому, что боится, как бы какие-нибудь пауки или сороконожки не заползли ночью внутрь ее тела.
Кивнув так, словно понимает мои опасения, вождь коснулся моих коротких волос и провел мясистой ладонью по выбритой тонзуре. – Они цвета волокон пальмы ассаи. – Он придвинул свое лицо к моему, пока мы не коснулись друг друга носами. – Какие странные глаза – цвета дождя. – Его грозный взгляд растворился в радостной улыбке. – Да, она, должно быть, белая; и если ты называешь ее своей сестрой, никто ее у тебя не отнимет, – сказал он Ритими.
– Как ты можешь называть ее сестрой? – спросила женщина, все еще державшая меня за руку. На ее раскрашенном лице было написано явное замешательство.
– Я называю ее сестрой, потому что она такая, как мы, – сказала Ритими, обнимая меня за талию.
– Я хочу, чтобы она побыла в моей хижине, – сказала женщина. – Хочу, чтобы она прикоснулась к моим детям.
Мы последовали за женщиной в хижину. У покатой крыши стояли луки и стрелы. Со стропил свисали бананы, калабаши и завернутые в листья куски мяса. По углам были свалены мачете, топоры и дубинки. Пол был усеян хворостом, сучьями, банановой кожурой и черепками глиняной посуды.
Ритими села со мной в один гамак. Как только я допила сок из пальмовых плодов, которым угостила меня хозяйка, она положила мне на колени младенца. – Приласкай его.
Крутясь и извиваясь у меня в руках, младенец чуть не выпал на землю. А посмотрев мне в лицо, он вообще заревел.
– Ты его лучше забери, – сказала я, отдавая женщине ребенка. – Маленькие дети меня боятся. Я не могу их трогать, пока они ко мне не привыкнут.
– В самом деле? – спросила женщина, подозрительно глядя, как Ритими укачивает ребенка.
– Наши младенцы так не орут. – Ритими бросила на ребенка презрительный взгляд. – Мои дети и дети моего отца даже спят с ней в одном гамаке.
– Я позову старших детей, – сказала женщина, знаками подзывая девочек и мальчиков, выглядывавших изза банановых связок у покатой крыши.
– Не надо, – сказала я. – Я знала, что они тоже испугаются. – Если ты заставишь их подойти, они тоже будут плакать.
– Да, – сказала одна из женщин, зашедших с нами в хижину. – Дети усядутся вместе с Белой Девушкой, как только увидят, что их матери не боятся трогать ее волосы цвета пальмовых волокон и бледное тело.
Вокруг нас собралось несколько женщин. Сначала осторожно, потом все смелее их руки ощупывали мое лицо, затем шею, руки, груди, живот, бедра, колени, икры, пальцы ног; ни одна частица моего тела не осталась необследованной. Наткнувшись на след от укуса москита или царапину, они плевали на нее и растирали это место большим пальцем. Если укус оказывался свежим, они высасывали яд.
Хотя я уже привыкла к бурным и скоротечным проявлениям нежности со стороны Ритими, Тутеми и детей Итикотери, мне все же стало довольно неуютно под ощупывающими прикосновениями многих рук. – Что они делают? – спросила я, указав на группу мужчин, сидящих на корточках перед соседней хижиной.
– Они приготавливают листья ассаи для танца, – ответила женщина, положившая мне на колени ребенка. – Ты хочешь на это посмотреть? – Да, – живо сказала я, желая отвлечь от себя их внимание.
– А Ритими должна сопровождать тебя, куда бы ты ни пошла? – спросила женщина, когда Ритими вслед за мной поднялась из гамака.
– Да, – сказала я. – Если бы не она, я не пришла бы в гости к вам в шабоно. Ритими заботится обо мне с тех пор, как я пришла в лес.
Ритими одарила меня лучезарным взглядом, а я пожалела, что не сказала ей чего-нибудь в этом роде раньше. До самого нашего ухода ни одна из женщин Мокототери больше не оспаривала право собственности Ритими на меня.
А возле хижины мужчины расщепляли острыми палочками еще не развернувшиеся бледно-желтые листья молодой пальмы ассаи. Завидев нас, один из мужчин поднялся во весь рост. Вынув изо рта жвачку, он утер ладонью капающую с подбородка слюну и приложил пальмовый лист к моей голове. Улыбаясь, он показал на тонкие золотистые прожилки, едва заметные в свете заходящего солнца. Он потрогал мои волосы, сунул жвачку обратно в рот и, ни слова не говоря, продолжил свое занятие.
С наступлением темноты на деревенской площади разожгли костры. Выстроившиеся с оружием в руках вокруг костров, мужчины Итикотери были встречены хозяевами бурей приветственных криков. Пара за парой Итикотери протанцевали вокруг поляны, замедляя темп перед каждой хижиной, чтобы все могли налюбоваться их праздничным облачением и танцевальными па.
В последней паре танцевали Этева и Ирамамове. При виде их идеально согласованных движений зрители взревели от восторга. Они не танцевали по кругу вдоль хижин, а оставались вблизи костров, кружа и вращаясь с нарастающей скоростью в ритме вспышек пламени. Резко остановившись, Этева и Ирамамове взяли наизготовку луки и нацелили стрелы на мужчин Мокототери, стоящих перед хижинами. Затем, громко расхохотавшись, оба возобновили танец под неистовые восхищенные вопли зрителей.
Хозяева пригласили мужчин Итикотери отдохнуть в своих гамаках. Пока подавалось угощение, на поляну ворвалась группа мужчин Мокототери. – Хаии, хаиии, хаииии, –выкрикивали они, ритмично двигаясь под стук луков о стрелы и со свистом размахивая пальмовыми листьями.
Я с трудом различала фигуры танцоров. Временами они, казалось, сливались в единое целое, временами распадались. Из колыхания пальмовых листьев выныривали в пляске то руки, то ноги. Черные, похожие вдали от света костров на огромных крылатых птиц силуэты превращались в горящие медью фигуры не то людей, не то птиц, когда их блестящие тела высвечивались в пламени.
– Мы хотим танцевать с вашими женщинами, – потребовали Мокототери. И не услышав ответа от Итикотери, стали над ними насмехаться: – Да вы их просто ревнуете.
Почему бы не позволить потанцевать вашим бедным женщинам? Вы что, забыли, что у вас на празднике мы разрешали вам танцевать с нашими женщинами? – Кто хочет танцевать с Мокототери, пусть танцует! – прокричал Ирамамове и предупредил мужчин: – Но вы не станете заставлять наших женщин танцевать, если они не захотят.
– Хаии, хаиии, хаииии. - исступленно завопили мужчины, приглашая в пляску и своих женщин, и женщин Итикотери.
– А ты разве не хочешь потанцевать? – спросила я Ритими. -И я с тобой пойду.
– Нет уж. Я не хочу потерять тебя в толпе, – ответила она. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь ударил тебя по голове.
– Но это же было случайно. К тому же Мокототери не пляшут с горящими головнями, – сказала я. – Что плохого они могут сделать пальмовыми листьями? Ритими пожала плечами. – Мой отец сказал, что Мокототери верить нельзя.
– Я думала, что к себе на праздник приглашают только друзей.
– Врагов тоже, – посмеиваясь, заметила Ритими. – Праздники – это удобный случай выведать, что у людей на уме.
– А Мокототери очень радушны, – сказала я. – Они нас так хорошо накормили.
– Они хорошо нас накормили, потому что не хотят, чтобы их называли жадюгами, – сказала Ритими. – Но, как мой отец тебе уже говорил, ты еще ничего не понимаешь. Ты явно не видишь, что происходит, если считаешь их радушными людьми. – Ритими, словно ребенка, шлепнула меня по затылку и продолжала: – Неужели ты не заметила, что наши мужчины не принимали сегодня эпену! Неужели ты не заметила, что они все время настороже? Ничего такого я не заметила и хотела было добавить, что как раз поведение Итикотери было не особенно дружелюбным, но решила смолчать. В конце концов, как заметила Ритими, я действительно не понимала, что происходит. Я стала наблюдать, как шестеро мужчин Итикотери пляшут вокруг огней. В их движениях не было привычного самозабвения, а глаза рыскали во все стороны, пристально следя за тем, что творится вокруг. Остальные мужчины Итикотери не отдыхали в гамаках хозяев, а стояли у хижин.
Пляска утратила для меня всякое очарование. Тени и голоса приобрели иной оттенок. Ночь теперь казалась сгустившейся в зловещую тьму. Я принялась есть поданное угощение. – У этого мяса горьковатый привкус, – заметила я, опасаясь, не отравлено ли оно.
– Оно горькое из-за мамукори, –небрежно сказала Ритими. – То место обезьяны, куда попала отравленная стрела, не было как следует промыто.
Я тут же выплюнула мясо, причем не только из страха быть отравленной. При одном воспоминании о варившейся в алюминиевом котле обезьяне и плавающем на поверхности жире и обезьяньей шерсти, на меня накатила тошнота.
Ритими положила кусочек мяса обратно на мою тарелку из обломка калабаша. – Съешь, – велела она. – Оно не опасно, даже если горькое. Твое тело привыкнет к яду.
Ты разве не знаешь, что отцы всегда дают сыновьям те куски, куда попала стрела? Если во время набега их ранят отравленной стрелой, они не умрут, потому что их тела уже привыкли к мамукори.
– А я боюсь, что умру от отравленного мяса, не дождавшись, пока в меня попадет отравленная стрела.
– Нет. Никто не умирает, съев мамукори. – Оно должно попасть через кожу. – Она взяла с моего калабаша изжеванную порцию, откусила кусочек, а остаток воткнула в мой разинутый рот. С насмешливой улыбкой она поменялась со мной тарелками. – Я не хочу, чтобы ты подавилась, – заявила она, доедая обезьянью грудку с преувеличенным аппетитом. Все еще жуя, она предложила мне взглянуть на круглолицую женщину, плясавшую у костра.
Я кивнула, хотя и не поняла, кого она имела в виду. У огня плясало около десятка женщин. Все они были круглолицы, с темными раскосыми глазами, с пышными телами, медово светившимися в отблесках пламени.
– Это та самая, которая спала с Этевой во время нашего праздника, – сказала Ритими. – Я ее уже околдовала.
– Когда же ты это сделала? – Сегодня днем, – тихонько сказала Ритими и, хихикнув, удовлетворенно добавила: – Я выдула око-шики, которую сорвала у себя в огороде, на ее гамак.
– А что, если в ее гамак сядет кто-нибудь другой? – Это неважно. Колдовство нанесет вред только ей одной, – заверила меня Ритими.
Разузнать побольше о колдовстве у меня не было возможности, потому что в этот момент пляска закончилась и усталые улыбающиеся танцоры разошлись по хижинам поесть и передохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38