Лео построил навес на своей лодке, расставил деревянные столики и вокруг них вместо стульев поставил бочонки. Черное масло кипело в котле, подключенном к дряхлому генератору, заляпанному засохшей смазкой. В стороне, на куске желтоватой пленки, лежала груда рыбы. Жабры ее были растопырены так, что каждая рыбья голова торчала как бы из темно-красного цветка. — Эй, Мышонок, что это у тебя?
Когда погода была получше, рыбаки, докеры и грузчики приходили сюда обедать. Мышонок перебрался через леер. Лео бросил в котел еще две рыбины. Масло покрылось желтой пеной.
— Это... Ну, то, о чем ты рассказывал. Я взял... Я хочу сказать, мне кажется, что это та самая штука, о которой ты говорил...
Лео, которому имя, волосы и грузная фигура достались от предков немецкого происхождения и чья речь сохранила память о детстве, проведенном в рыбачьем поселке на побережье, в мире, где звезд ночью было раз в десять больше, чем их можно увидеть на Земле, выглядел смущенным. Смущение сменилось удивлением, когда Мышонок достал кожаный футляр.
Лео взял его в свои веснушчатые руки.
— Ты уверен? Ты где...
Двое рабочих поднимались на палубу. Лео заметил тревогу, мелькнувшую в глазах Мышонка, и перешел с турецкого на греческий.
— Ты где нашел это?
Фразы он строил одинаково, независимо от языка, на котором говорил.
— Спер! — даже когда слова сплошным потоком вырываются из охрипшей глотки, десятилетний цыганенок разговаривает на полудюжине языков Средиземноморья гораздо лучше, людей, которые, подобно Лео, изучают языки под гипнозом.
Строители, мрачные после работы, сели за стол, массируя запястья и потирая контакты на поясницах, где мощные машины подключались к их телам. Они заказали рыбу.
Лео наклонился и взмахнул рукой. Серебро мелькнуло в воздухе, и масло в котле затрещало. Он прислонился к поручню и открыл футляр.
— Да, — он говорил неторопливо. — Нигде на Земле, а тут — особенно, не ожидал. Это ты откуда взял?
— На базаре, — ответил Мышонок. — Если где и можно что найти, так это на Большом Базаре, — он процитировал изречение, приносящее миллионы и миллионы Королеве Городов.
— Понятно, — сказал Лео, затем добавил на турецком. — Вот, господа, ваш обед, вот {акцент Окраинных Колоний}.
Мышонок взял лопатку и положил рыбу на пластиковые тарелки. Из серебристой рыба стала золотой. Строители достали ломти хлеба из корзины под столом и принялись есть прямо руками.
Мышонок, подцепил из масла еще две рыбины и отнес их Лео, который сидел на поручне и, улыбаясь, разглядывал вещь, находящуюся в футляре.
— Изящный образ этой штукой создать, получится ли? Как знать. С того времени, как я рыбачил на метановых озерах Окраинных Колоний, в руках у меня такой вещи не было. А тогда я мог неплохо играть, — футляр захлопнулся, и Лео со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Это хорошая вещь!
Предмет в футляре из мягкой кожи мог быть арфой, мог быть и компьютером. С индукционной панелью, как у терменокса, с ладами, как у гитары, с короткими струнами, как у ситара, которые расположены на одной стороне снизу. На другой стороне были длинные басовые струны, как у гитарины. Одни детали были вырезаны из розового дерева, другие отлиты из нержавеющей стали. Имелись и присоединительные гнезда из черного пластика, а сам предмет покоился на плюшевой подушечке.
Лео дотронулся до него.
Облака разошлись еще шире. Солнечные лучи засверкали на стали, подчеркнули фактуру полированного дерева.
Строители застучали монетами по столу, поглядывая на Лео. Тот кивнул им, они оставили деньги на засаленном столе и, удивленные, сошли на берег.
Лео что-то сделал с кнопками управления. Раздался удар гонга, воздух завибрировал, сквозь зловоние мокрых кнехтов и дегтя прорезался запах орхидей.
Давным-давно, когда ему было лет пять или шесть, Мышонок нюхал дикие орхидеи в поле у дороги. Там была высокая женщина в ситцевой юбке, должно быть мама, и трое босых усатых мужчин, одного из которых ему было ведено называть папой, но это было в какой-то другой стране... Да, именно орхидеи.
Рука Лео подвинулась. Дрожание воздуха сменилось мерцанием, которое сгустилось в голубой ореол. Воздух уже пах розами.
— Работает! — прохрипел Мышонок.
Лео кивнул.
— Лучше, чем то, что я имел когда-то у себя. Иллирионовые батареи здесь совсем новые. Ту вещь, которую я играл тогда на лодке, еще могу исполнять. Удивительно, — лицо его сморщилось. — Не думал, что без практики получится так хорошо.
Смущение придало лицу Лео выражение, какого Мышонок никогда у него не видел. Лео тронул рукоятки инструмента.
Она появилась из голубого свечения, наполнявшего воздух, стоя между ними вполоборота.
Мышонок ослеп.
Она была полупрозрачной, но чуть большее сгущение света там, где были ее подбородок, плечи, ноги, лицо, делало ее такой реальной! Она повернулась и бросила в него удивительные цветы. Мышонок, засыпанный лепестками, зажмурил глаза. Он глубоко вдохнул воздух, но этот вдох не спешил переходить в выдох. Он продолжал вдыхать эти запахи, пока его легкие не уперлись в ребра. Сильная боль в груди заставила его выдохнуть. Резко. Затем он снова начал осторожный, медленный вдох... и открыл глаза.
Масло, желтая вода Рога, грязь. Воздух был пуст. Лео, постукивая обутой ногой — другая была босой — о поручень, возился с какой-то рукояткой.
Она ушла.
— Но, — Мышонок шагнул, остановился, покачиваясь на носках. Произносить слова было трудно. — Как?..
Лео поднял голову.
— Грубовато, да? А однажды я неплохо исполнял. Только это было совсем давно. Один раз, один раз я исполнил эту вещь как нужно.
— Лео... Не мог бы?.. Я хочу сказать, ты говорил, что ты... Я не знал... Я не думал...
— Что?
— Научи! Не мог бы ты научить... меня?
Лео взглянул на потрясенного цыганенка, которому он так часто рассказывал о своих скитаниях по океанам и портам дюжины миров, и поразился.
— Покажи, Лео! — пальцы Мышонка судорожно подергивались. — Ты должен показать мне!
Мысли Мышонка метнулись от александрийского языка к арабскому и, наконец, остановились на итальянском:
— Белиссимо, Лео, белиссимо!
— Ну... — Лео вдруг подумал, что в Мышонке больше страха, чем жадности, по крайней мере, того, что сам Лео понимал как страх.
Мышонок глядел на украденную вещь с благоговением и ужасом.
— Ты можешь показать мне, как на нем играть?
Внезапно осмелев, он взял инструмент с колеи Лео, хотя страх был чувством, которое сопровождало Мышонка всю его короткую жизнь.
Овладев инструментом, он внутренне собрался и покрутил его в руках.
Там, где извивающаяся по холму пыльная улица брала свое начало, позади железных ворот, Мышонок работал по ночам. В чайной, где собиралось множество мужчин, он разносил подносы с кофе и булочками, проходя туда и обратно сквозь узкие стеклянные двери и наклоняясь, чтобы рассмотреть женщин, входящих внутрь.
Теперь Мышонок приходил на работу все позже и позже. Он оставался у Лео, пока была возможность. Далекие огни мигали за доками, протянувшимися на целую милю, и Азия мерцала сквозь туман, когда Лео показывал на полированном сиринксе, как надо управлять запахом, цветом, формой, структурой и движением. Глаза Мышонка начали понемногу открываться.
Двумя годами позднее, когда Лео объявил, что продал свою лодку и подумывает переселиться на другой конец созвездия Дракона, возможно, на Новый Марс, половить песчаных скатов, игра Мышонка уже превосходила ту безвкусицу, которую Лео показал ему в первый раз.
Месяц спустя Мышонок покинул Стамбул, просидел под сочащимися водой камнями Эдернакапи, пока ему не представилась возможность на грузовике добраться да пограничного города Ипсалы. Он пересек границу с Грецией в красном вагоне, битком набитом цыганами. Продолжая странствия, он добрался до Румынии, страны, где он родился. Он прожил в Турция три года. Все, что он нажил за это время, не считая одежды на себе, — это толстое серебряное кольцо, слишком большое, чтобы надевать на палец, и сиринкс.
Два с половиной года спустя, когда он покинул Грецию, кольцо все еще было у него. Он отрастил на мизинце ноготь длиной около трех четвертей дюйма, как это делают ребята, работающие на грязных улочках позади магазинчика Монастераки, продавая ковры, медные безделушки и прочий популярный среди туристов товар неподалеку от величественного купола, покрывающего квадратную милю — «Афинского Супермаркета», сиринкс был у него.
Круизный теплоход, на который его взяли мыть палубу, вышел из Пирея в Порт-Саид, прошел через канал и направился в Мельбурн, порт его приписки.
Когда теплоход лег на обратный курс, на этот раз в Бомбей, Мышонок был ухе исполнителем в ночном клубе: Понтико Провечи, создавший известные произведения искусства, музыки, графики, выступает специально для вас. В Бомбее он сошел на берег, вдребезги напился (ему было уже шестнадцать лет) и побрел по грязному, освещенному лишь луной, пирсу. Он клялся никогда больше не играть в полную силу за деньги. Вернулся он в Австралию, опять моя палубу на теплоходе, и сошел на берег со своим большим кольцом, длинным ногтем и золотой серьгой в левом ухе. Моряки, пересекавшие экватор в Индийском океане, говорили, что этой серьге полторы тысячи лет. Стюард проткнул мочку его уха с помощью иголки с ниткой и льда, и опять с ним был сиринкс.
Вернувшись в Мельбурн, он стал играть на улицах, проводя много времени в кофейне, куда частенько заглядывали ребята из Королевской Астронавтической Академии. Двадцатилетняя девушка, с которой он жил, была уверена, что ему тоже не помешало бы учиться.
— Иди, вставь себе несколько контактов. Ты так или иначе когда-нибудь их вставишь, а тут получишь знания и умение применять их не для работы на заводе, а с большей пользой для себя. Ты любишь путешествовать, а после обучения сможешь летать к звездам или управлять строительными машинами.
Когда он окончательно порвал с девушкой и покинул Австралию, у него уже имелся аттестат киборга кораблей всех типов. Кроме аттестата у него имелась золотая серьга, остриженный ноготь на мизинце, массивное кольцо и сиринкс.
Но попасть на корабль, улетающий с Земли, даже имея аттестат, было очень трудно. Пару лет он работал на мелких коммерческих линиях, образующих Транспортный Треугольник: Земля — Марс, Марс — Ганимед, Ганимед — Земля. Но теперь его черные глаза были полны звездным светом. Несколько дней спустя после того, как он отметил свое восемнадцатилетие (это был день, который его бывшая девушка и он уговорились считать его днем рождения там, в Мельбурне), Мышонку удалось добраться до второй луны Нептуна, откуда начинались дальние коммерческие линии, ведущие к мирам созвездия Дракона, Федерации Плеяд и даже к Окраинным Колониям. Серебряное кольцо помогло ему.
* * *
(Созвездие Дракона. Тритон. Геенна-3. 3172 год)
Мышонок миновал Геенну-3. Его сапог на одной ноге клацал, другая же нога, босая, ступала бесшумно (точно так же, только в другом городе и в другом мире, ходил Лео). Эта особенность появилась у него в результате межпланетных полетов. Те, кто долгое время работал на межпланетных кораблях в состоянии невесомости, развивали цепкость пальцев, по крайней мере, одной ноги, а то я обеих ног так, что по сноровке они превосходили пальцы рук. Носить обувь на таких ногах не рекомендовалось. Коммерческие звездолеты имели искусственную гравитацию, так что их экипажи не нуждались в такой тренировке.
Мышонок шагнул под трепещущую под теплым ветром крону большого платана и вдруг ударился обо что-то плечом. Его схватили, встряхнули и развернули.
— Ты, слепой щенок с крысиной мордой!..
Его держали вытянутой рукой, крепко стиснув плечо. Мышонок поднял глаза на человека, который его держал.
Казалось, его лицо состояло из двух составленных половинок. Шрам шел от подбородка, сближал толстые губы, поднимался по щеке — желтые глаза глядели необыкновенно энергично — рассекал левую бровь и исчезал в рыжей, кудрявой, как у негра, шевелюре — в шелковистом ярко-желтом пламени. Шрам был цвета меди, а кровеносные сосуды — цвета бронзы.
— Где ты находишься, парень? Как по-твоему?
— Простите...
Куртка распахнулась, показав золотой офицерский диск.
— Боюсь, я не видел...
Кожа на лбу задвигалась. Под ней на щеках проступили желваки. Из горла вырвался громкий и презрительный смех.
Мышонок раздвинул губы в улыбке, пряча за ней ненависть.
— Боюсь, я не совсем видел, куда иду!
— Боюсь, что именно так, — рука еще дважды опустилась на его плечо. Капитан покачал головой и двинулся дальше.
Смущенный и встревоженный Мышонок побрел в другую сторону, потом вдруг остановился и огляделся. На золотом диске, прикрепленном к левому плечу капитана, значилось его имя: Лок фон Рей. Рука Мышонка потянулась к футляру на поясе. Еще раз оглядевшись, он откинул упавшие на лоб волосы и забрался на изгородь. Обеими ногами — и обутой, и босой — он крепко уцепился за нижнее кольцо и вынул сиринкс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Когда погода была получше, рыбаки, докеры и грузчики приходили сюда обедать. Мышонок перебрался через леер. Лео бросил в котел еще две рыбины. Масло покрылось желтой пеной.
— Это... Ну, то, о чем ты рассказывал. Я взял... Я хочу сказать, мне кажется, что это та самая штука, о которой ты говорил...
Лео, которому имя, волосы и грузная фигура достались от предков немецкого происхождения и чья речь сохранила память о детстве, проведенном в рыбачьем поселке на побережье, в мире, где звезд ночью было раз в десять больше, чем их можно увидеть на Земле, выглядел смущенным. Смущение сменилось удивлением, когда Мышонок достал кожаный футляр.
Лео взял его в свои веснушчатые руки.
— Ты уверен? Ты где...
Двое рабочих поднимались на палубу. Лео заметил тревогу, мелькнувшую в глазах Мышонка, и перешел с турецкого на греческий.
— Ты где нашел это?
Фразы он строил одинаково, независимо от языка, на котором говорил.
— Спер! — даже когда слова сплошным потоком вырываются из охрипшей глотки, десятилетний цыганенок разговаривает на полудюжине языков Средиземноморья гораздо лучше, людей, которые, подобно Лео, изучают языки под гипнозом.
Строители, мрачные после работы, сели за стол, массируя запястья и потирая контакты на поясницах, где мощные машины подключались к их телам. Они заказали рыбу.
Лео наклонился и взмахнул рукой. Серебро мелькнуло в воздухе, и масло в котле затрещало. Он прислонился к поручню и открыл футляр.
— Да, — он говорил неторопливо. — Нигде на Земле, а тут — особенно, не ожидал. Это ты откуда взял?
— На базаре, — ответил Мышонок. — Если где и можно что найти, так это на Большом Базаре, — он процитировал изречение, приносящее миллионы и миллионы Королеве Городов.
— Понятно, — сказал Лео, затем добавил на турецком. — Вот, господа, ваш обед, вот {акцент Окраинных Колоний}.
Мышонок взял лопатку и положил рыбу на пластиковые тарелки. Из серебристой рыба стала золотой. Строители достали ломти хлеба из корзины под столом и принялись есть прямо руками.
Мышонок, подцепил из масла еще две рыбины и отнес их Лео, который сидел на поручне и, улыбаясь, разглядывал вещь, находящуюся в футляре.
— Изящный образ этой штукой создать, получится ли? Как знать. С того времени, как я рыбачил на метановых озерах Окраинных Колоний, в руках у меня такой вещи не было. А тогда я мог неплохо играть, — футляр захлопнулся, и Лео со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Это хорошая вещь!
Предмет в футляре из мягкой кожи мог быть арфой, мог быть и компьютером. С индукционной панелью, как у терменокса, с ладами, как у гитары, с короткими струнами, как у ситара, которые расположены на одной стороне снизу. На другой стороне были длинные басовые струны, как у гитарины. Одни детали были вырезаны из розового дерева, другие отлиты из нержавеющей стали. Имелись и присоединительные гнезда из черного пластика, а сам предмет покоился на плюшевой подушечке.
Лео дотронулся до него.
Облака разошлись еще шире. Солнечные лучи засверкали на стали, подчеркнули фактуру полированного дерева.
Строители застучали монетами по столу, поглядывая на Лео. Тот кивнул им, они оставили деньги на засаленном столе и, удивленные, сошли на берег.
Лео что-то сделал с кнопками управления. Раздался удар гонга, воздух завибрировал, сквозь зловоние мокрых кнехтов и дегтя прорезался запах орхидей.
Давным-давно, когда ему было лет пять или шесть, Мышонок нюхал дикие орхидеи в поле у дороги. Там была высокая женщина в ситцевой юбке, должно быть мама, и трое босых усатых мужчин, одного из которых ему было ведено называть папой, но это было в какой-то другой стране... Да, именно орхидеи.
Рука Лео подвинулась. Дрожание воздуха сменилось мерцанием, которое сгустилось в голубой ореол. Воздух уже пах розами.
— Работает! — прохрипел Мышонок.
Лео кивнул.
— Лучше, чем то, что я имел когда-то у себя. Иллирионовые батареи здесь совсем новые. Ту вещь, которую я играл тогда на лодке, еще могу исполнять. Удивительно, — лицо его сморщилось. — Не думал, что без практики получится так хорошо.
Смущение придало лицу Лео выражение, какого Мышонок никогда у него не видел. Лео тронул рукоятки инструмента.
Она появилась из голубого свечения, наполнявшего воздух, стоя между ними вполоборота.
Мышонок ослеп.
Она была полупрозрачной, но чуть большее сгущение света там, где были ее подбородок, плечи, ноги, лицо, делало ее такой реальной! Она повернулась и бросила в него удивительные цветы. Мышонок, засыпанный лепестками, зажмурил глаза. Он глубоко вдохнул воздух, но этот вдох не спешил переходить в выдох. Он продолжал вдыхать эти запахи, пока его легкие не уперлись в ребра. Сильная боль в груди заставила его выдохнуть. Резко. Затем он снова начал осторожный, медленный вдох... и открыл глаза.
Масло, желтая вода Рога, грязь. Воздух был пуст. Лео, постукивая обутой ногой — другая была босой — о поручень, возился с какой-то рукояткой.
Она ушла.
— Но, — Мышонок шагнул, остановился, покачиваясь на носках. Произносить слова было трудно. — Как?..
Лео поднял голову.
— Грубовато, да? А однажды я неплохо исполнял. Только это было совсем давно. Один раз, один раз я исполнил эту вещь как нужно.
— Лео... Не мог бы?.. Я хочу сказать, ты говорил, что ты... Я не знал... Я не думал...
— Что?
— Научи! Не мог бы ты научить... меня?
Лео взглянул на потрясенного цыганенка, которому он так часто рассказывал о своих скитаниях по океанам и портам дюжины миров, и поразился.
— Покажи, Лео! — пальцы Мышонка судорожно подергивались. — Ты должен показать мне!
Мысли Мышонка метнулись от александрийского языка к арабскому и, наконец, остановились на итальянском:
— Белиссимо, Лео, белиссимо!
— Ну... — Лео вдруг подумал, что в Мышонке больше страха, чем жадности, по крайней мере, того, что сам Лео понимал как страх.
Мышонок глядел на украденную вещь с благоговением и ужасом.
— Ты можешь показать мне, как на нем играть?
Внезапно осмелев, он взял инструмент с колеи Лео, хотя страх был чувством, которое сопровождало Мышонка всю его короткую жизнь.
Овладев инструментом, он внутренне собрался и покрутил его в руках.
Там, где извивающаяся по холму пыльная улица брала свое начало, позади железных ворот, Мышонок работал по ночам. В чайной, где собиралось множество мужчин, он разносил подносы с кофе и булочками, проходя туда и обратно сквозь узкие стеклянные двери и наклоняясь, чтобы рассмотреть женщин, входящих внутрь.
Теперь Мышонок приходил на работу все позже и позже. Он оставался у Лео, пока была возможность. Далекие огни мигали за доками, протянувшимися на целую милю, и Азия мерцала сквозь туман, когда Лео показывал на полированном сиринксе, как надо управлять запахом, цветом, формой, структурой и движением. Глаза Мышонка начали понемногу открываться.
Двумя годами позднее, когда Лео объявил, что продал свою лодку и подумывает переселиться на другой конец созвездия Дракона, возможно, на Новый Марс, половить песчаных скатов, игра Мышонка уже превосходила ту безвкусицу, которую Лео показал ему в первый раз.
Месяц спустя Мышонок покинул Стамбул, просидел под сочащимися водой камнями Эдернакапи, пока ему не представилась возможность на грузовике добраться да пограничного города Ипсалы. Он пересек границу с Грецией в красном вагоне, битком набитом цыганами. Продолжая странствия, он добрался до Румынии, страны, где он родился. Он прожил в Турция три года. Все, что он нажил за это время, не считая одежды на себе, — это толстое серебряное кольцо, слишком большое, чтобы надевать на палец, и сиринкс.
Два с половиной года спустя, когда он покинул Грецию, кольцо все еще было у него. Он отрастил на мизинце ноготь длиной около трех четвертей дюйма, как это делают ребята, работающие на грязных улочках позади магазинчика Монастераки, продавая ковры, медные безделушки и прочий популярный среди туристов товар неподалеку от величественного купола, покрывающего квадратную милю — «Афинского Супермаркета», сиринкс был у него.
Круизный теплоход, на который его взяли мыть палубу, вышел из Пирея в Порт-Саид, прошел через канал и направился в Мельбурн, порт его приписки.
Когда теплоход лег на обратный курс, на этот раз в Бомбей, Мышонок был ухе исполнителем в ночном клубе: Понтико Провечи, создавший известные произведения искусства, музыки, графики, выступает специально для вас. В Бомбее он сошел на берег, вдребезги напился (ему было уже шестнадцать лет) и побрел по грязному, освещенному лишь луной, пирсу. Он клялся никогда больше не играть в полную силу за деньги. Вернулся он в Австралию, опять моя палубу на теплоходе, и сошел на берег со своим большим кольцом, длинным ногтем и золотой серьгой в левом ухе. Моряки, пересекавшие экватор в Индийском океане, говорили, что этой серьге полторы тысячи лет. Стюард проткнул мочку его уха с помощью иголки с ниткой и льда, и опять с ним был сиринкс.
Вернувшись в Мельбурн, он стал играть на улицах, проводя много времени в кофейне, куда частенько заглядывали ребята из Королевской Астронавтической Академии. Двадцатилетняя девушка, с которой он жил, была уверена, что ему тоже не помешало бы учиться.
— Иди, вставь себе несколько контактов. Ты так или иначе когда-нибудь их вставишь, а тут получишь знания и умение применять их не для работы на заводе, а с большей пользой для себя. Ты любишь путешествовать, а после обучения сможешь летать к звездам или управлять строительными машинами.
Когда он окончательно порвал с девушкой и покинул Австралию, у него уже имелся аттестат киборга кораблей всех типов. Кроме аттестата у него имелась золотая серьга, остриженный ноготь на мизинце, массивное кольцо и сиринкс.
Но попасть на корабль, улетающий с Земли, даже имея аттестат, было очень трудно. Пару лет он работал на мелких коммерческих линиях, образующих Транспортный Треугольник: Земля — Марс, Марс — Ганимед, Ганимед — Земля. Но теперь его черные глаза были полны звездным светом. Несколько дней спустя после того, как он отметил свое восемнадцатилетие (это был день, который его бывшая девушка и он уговорились считать его днем рождения там, в Мельбурне), Мышонку удалось добраться до второй луны Нептуна, откуда начинались дальние коммерческие линии, ведущие к мирам созвездия Дракона, Федерации Плеяд и даже к Окраинным Колониям. Серебряное кольцо помогло ему.
* * *
(Созвездие Дракона. Тритон. Геенна-3. 3172 год)
Мышонок миновал Геенну-3. Его сапог на одной ноге клацал, другая же нога, босая, ступала бесшумно (точно так же, только в другом городе и в другом мире, ходил Лео). Эта особенность появилась у него в результате межпланетных полетов. Те, кто долгое время работал на межпланетных кораблях в состоянии невесомости, развивали цепкость пальцев, по крайней мере, одной ноги, а то я обеих ног так, что по сноровке они превосходили пальцы рук. Носить обувь на таких ногах не рекомендовалось. Коммерческие звездолеты имели искусственную гравитацию, так что их экипажи не нуждались в такой тренировке.
Мышонок шагнул под трепещущую под теплым ветром крону большого платана и вдруг ударился обо что-то плечом. Его схватили, встряхнули и развернули.
— Ты, слепой щенок с крысиной мордой!..
Его держали вытянутой рукой, крепко стиснув плечо. Мышонок поднял глаза на человека, который его держал.
Казалось, его лицо состояло из двух составленных половинок. Шрам шел от подбородка, сближал толстые губы, поднимался по щеке — желтые глаза глядели необыкновенно энергично — рассекал левую бровь и исчезал в рыжей, кудрявой, как у негра, шевелюре — в шелковистом ярко-желтом пламени. Шрам был цвета меди, а кровеносные сосуды — цвета бронзы.
— Где ты находишься, парень? Как по-твоему?
— Простите...
Куртка распахнулась, показав золотой офицерский диск.
— Боюсь, я не видел...
Кожа на лбу задвигалась. Под ней на щеках проступили желваки. Из горла вырвался громкий и презрительный смех.
Мышонок раздвинул губы в улыбке, пряча за ней ненависть.
— Боюсь, я не совсем видел, куда иду!
— Боюсь, что именно так, — рука еще дважды опустилась на его плечо. Капитан покачал головой и двинулся дальше.
Смущенный и встревоженный Мышонок побрел в другую сторону, потом вдруг остановился и огляделся. На золотом диске, прикрепленном к левому плечу капитана, значилось его имя: Лок фон Рей. Рука Мышонка потянулась к футляру на поясе. Еще раз оглядевшись, он откинул упавшие на лоб волосы и забрался на изгородь. Обеими ногами — и обутой, и босой — он крепко уцепился за нижнее кольцо и вынул сиринкс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33