Вид у него был идиотически безмятежный.
– Слушаю вас, генерал Бакмэн.
– Вы задержали Джейсона Тавернера?
– Пока нет, сэр. Мы прочесали тридцать домов в районе…
– Как только задержите, – перебил Бакмэн, – сразу же звоните мне.
Он продиктовал идиоту прямой номер и отключился, чувствуя себя побежденным.
– Такие вещи сразу не делаются, – попытался успокоить его Герб.
– Так же, как и хорошее пиво, – заметил Бакмэн, рассеянно глядя перед собой. Мозг его продолжал работать, хотя и безрезультатно.
– С точки зрения Юнга, – произнес Герб, – вы являетесь интуитивной, рефлектирующей личностью. При этом интуиция составляет вашу главную силу.
– Ерунда. – Бакмэн поморщился и сунул в уничтожитель исписанную неровным почерком Мак-Налти страницу.
– Вы читали Юнга?
– Естественно. Мы его проходили, когда я учился в Беркли на отделении полицейской психологии. Так что я знаю все, что знаете вы, и очень много другого. – Генерал уловил нотки недовольства в своем голосе и расстроился еще больше. – Думаю, они работают, как мусорщики. Гремят крышками и кричат друг на друга.
Тавернер услышит их задолго до того, как они подойдут к его квартире.
– Вы надеетесь задержать вместе с Тавернером еще кого-нибудь? Его шефа или руководителя?
– Вряд ли серьезные люди станут сейчас с ним связываться. Слишком опасно. С его-то фальшивыми удостоверениями. С полицией, которая идет по следу. Нет, вряд ли рядом с ним есть кто-нибудь. Только он сам.
– Готов с вами поспорить, – сказал Герб.
– Согласен.
– Ставлю пять золотых двадцаток, что, задержав Та-вернера, мы ничего не получим.
Бакмэн вздрогнул и выпрямился. Это напомнило его собственный интуитивный стиль: ни фактов, ни данных, одно предчувствие.
– Слушайте внимательно, – сказал он, достал бумажник и пересчитал деньги. – Я ставлю тысячу бумажных долларов на то, что, взяв Тавернера, мы выйдем на чрезвычайно важное направление. Такими серьезными делами мы еще не занимались.
– Я не могу спорить на такую сумму, – покачал головой Герб.
– Думаете, я прав?
Зазвонил телефон. Бакмэн поднял трубку. На экране появилось глупое лицо капитана из Лас-Вегаса.
– Наши терморадары зафиксировали мужчину, рост и вес которого совпадают с данными Тавернера. Он находится в одной из непроверенных квартир. Мы его окружаем. По возможности стараемся освободить все прилегающие квартиры.
– Не убивайте его, – распорядился Бакмэн.
– Ни в коем случае, мистер Бакмэн.
– И не отключайтесь. Я хочу видеть, как все происходит.
– Слушаюсь, сэр.
Обернувшись к Гербу Мэйму, Бакмэн сказал:
– Они его уже взяли. – От удовольствия он даже рассмеялся.
Глава 11
Когда Джейсон Тавернер вернулся за одеждой, Руфь Раз сидела в полутьме на помятой, еще теплой постели и курила сигарету. В окна просачивался сумеречный, серый свет. Нервно светился уголек сигареты.
– Никотин тебя убьет. Не зря продают одну пачку на человека в неделю.
– Пошел ты… – процедила Руфь.
– Ты все равно покупаешь сигареты на черном рынке, – продолжал Джейсон. Однажды она купила при нем целый блок. Даже при его доходах цена произвела на него впечатление. Но ей было все равно.
– Покупаю, – с вызовом кивнула Руфь, загасив еще длинную сигарету в пепельнице.
– Ты не экономна, – заметил Джейсон.
– Ты любил Монику Бафф? – спросила Руфь.
– Конечно.
– Не понимаю, как ты мог ее любить.
– Есть разные виды любви, – сказал Джейсон.
– У Эмили Фассельман был кролик, – сказала она и посмотрела на Джейсона. – Так звали одну мою знакомую. Она была замужем, имела троих детей, а потом завела себе крупного серого бельгийского кролика. Первый месяц кролик боялся выбираться из клетки. Это был самец, насколько мы могли предположить. Через месяц он стал вылезать и бегать по гостиной. Через два месяца он научился прыгать по лестнице, скрестись в дверь Эмили и будить ее по утрам. Он начал играть с кошками. И тут начались проблемы, потому что кролик не так сообразителен, как кошка.
– У кроликов меньше мозг, – заметил Джейсон.
– Намного, – кивнула Руфь. – Как бы то ни было, он обожал кошек и во всем пытался им подражать. Даже залезал к ним в коробку. Из пучков собственной шерсти он построил гнездо за диваном, чтобы там играли котята. Но котята туда не хотели. Конец всему наступил, когда кролик решил поиграть в догонялки с немецкой овчаркой, которую привела в дом очередная гостья. Кролик привык играть в эту игру с кошками, Эмили Фассельман и ее детьми. Игра заключалась в том, что он прятался за диваном, потом выскакивал и носился кругами, при этом все пытались его схватить, но никто не мог, после чего он снова прятался за диваном, где его никто не должен был трогать. Собака правил игры не знала и, когда кролик забежал за диван, кинулась следом и вцепилась ему в задницу. Эмили удалось разжать челюсти и выставить собаку из дома, однако кролик изрядно пострадал. Он поправился, но с тех пор так боялся собак, что забивался в угол, даже когда видел собаку в окно. А место, куда его укусила собака, он все время прятал, потому что шерсть там не росла, и кролик ужасно этого стеснялся. Но самым трогательным в кролике были его попытки преодолеть границы собственной…, как бы это назвать…, физиологии. Он пытался стать более продвинутой особью, такой, как кот. Все время проводил с кошками и пытался играть с ними на равных Вот, собственно говоря, и все. Котята не хотели жить в построенной им норке, собака не приняла правил игры и покусала его. После этого случая он прожил еще несколько лет. Но кто бы мог подумать, что кролик способен стать такой сложной личностью? Когда кто-нибудь сидел на диване, а кролик хотел там улечься, он принимался пихать этого человека, и если тот не вставал, кусал его Стремления и неудачи кролика достойны внимания Он всю свою жизнь пытался добиться намеченной цели. Безуспешно. Однако кролик этого не знал. А может, и знал, но все равно пытался. Думаю, он все-таки ничего не понимал. Просто ему так хотелось.
– А я думал, ты не любишь животных, – сказал Джейсон.
– Уже не люблю. После стольких неудач и разочарований. Как с этим кроликом. Пришло время, и он умер. Эмили Фассельман плакала несколько дней. Целую неделю. Я видела, что он для нее значил, и не мешала ей.
– Но полностью перестать любить животных…
– Они так мало живут. Так мало… Я знаю, некоторые любят одно существо, а потом переносят свою любовь на другое. Но это так больно.
– Тогда объясни, почему считается, что любить – это хорошо? – Вопрос мучил Джейсона всю жизнь. Он и сейчас искал на него ответа. В истории кролика Эмили Фассельман, в том, что произошло совсем недавно с ним самим. Момент боли. – Ты любишь женщину, а она уходит. В один прекрасный день она пакует вещички, а на твой вопрос, что случилось, отвечает, что поступило более привлекательное предложение. После этого она уходит из твоей жизни навсегда, и ты до самой смерти тащишь на себе горб любви, который уже не с кем разделить.
А если ты кого-нибудь находишь, то все повторяется снова. Или ты звонишь по телефону и говоришь: “Привет, это Джейсон”, – а тебе отвечают: “Какой Джейсон?” – и ты понимаешь, что это все. Тебя даже не помнят.
– Нельзя хотеть человека, как вещь на витрине, – сказала Руфь. – Это просто желание. Тебе хочется взять ее домой, поставить рядом, как лампу. Настоящая любовь… – она задумалась, – когда отец выводит детей из горящего дома, а сам погибает. Когда любишь, перестаешь жить для себя и начинаешь жить для другого.
– Разве это хорошо? – Джейсон не видел ничего привлекательного.
– Да, это преодоление инстинкта. Каждый готов разорвать когтями своего ближнего. Я могу привести тебе хороший пример. Мой двадцать первый муж, Фрэнк. Мы были женаты шесть месяцев. За это время он перестал меня любить, а я по-прежнему его любила и хотела быть с ним вместе. Но ему со мной было плохо. И я его отпустила. Ты понимаешь? Ради него, поскольку я его любила, я пошла ему навстречу. Понимаешь?
– Ты мне объясни, почему надо идти против инстинкта выживания?
– Потому что инстинкт все равно в конце концов проигрывает. Так со всеми живыми существами – с кротом, летучей мышью, человеком, лягушкой. Рано или поздно ты умираешь, и всему приходит конец. Но если ты любишь, если ты способен отойти на второй план и наблюдать…
– Я не готов отойти на второй план, – отрезал Джейсон.
– Отойти, раствориться и счастливо наблюдать, со спокойным ясным сознанием, высшей формой сознания, как живет тот, кого ты любишь…
– А потом тоже умирает.
– Это верно. – Руфь Раэ закусила губу.
– Поэтому лучше не любить – чтобы потом не мучиться. Даже животных, собак или кошек. Ты сама сказала: их любишь, а они умирают. Если смерть кролика так тягостна… – Он замолчал, потрясенный промелькнувшим в сознании ужасным видением хрустящих костей и крови, девичьих волос и страшных челюстей. Самого монстра он толком не разглядел, но собаке рядом с ним было просто нечего делать.
– По крайней мере можно скорбеть, – произнесла Руфь, пристально глядя ему в лицо. – Джейсон! Скорбь – самая сильная эмоция, которую способен испытать человек, ребенок или животное. Это хорошее чувство. " – Что же в нем хорошего? – грубо спросил Джейсон.
– Скорбь заставляет человека забыть о себе. Выйти из собственной скорлупы. К тому же нельзя испытать скорбь, если не было любви. Скорбь – это то, что остается, когда любовь уходит. Ты меня понимаешь, я знаю.
Просто ты не хочешь об этом думать. Таков завершенный цикл любви: любить, потерять, скорбеть, оставить и, наконец, полюбить снова. Пойми, Джейсон, скорбь – это сознание того, что ты остаешься один. А быть одному – предназначение каждого живого существа. Смерть – великое одиночество. Помню, я первый раз обкурилась марихуаны. Это был не косяк, а водяная трубка. Дым был такой приятный, что я не сообразила, сколько я выкурила. Неожиданно я умерла – не надолго, всего на несколько секунд. Весь мир, все ощущения исчезли. Причем это было не так, как если бы я просто осталась одна, потому что тогда все равно поступает информация от собственного тела. Исчезла даже тьма. Все прекратилось. Безмолвие. Ничего нет. Пустота.
– Наверняка в курево добавили какой-то дряни. В те времена многие так делали.
– Да. Мне повезло, я смогла вернуться. Самое невероятное – я ведь много с тех гор курила, но подобного больше не испытывала. Поэтому я и перешла на табак. Так или иначе, то, что я испытала, не походило на обморок, у меня не было ощущения, что я могу упасть, потому что падать было некуда и нечему, у меня не было тела…, к тому же не было ни верха, ни низа. Все, в том числе и я сама, просто… – Руфь взмахнула рукой, – исчезло. Как последняя капля из бутылки. А потом пленку запустили снова. Опять начали показывать то, что мы называем реальностью. – Она замолчала и несколько раз затянулась сигаретой. – Я никому раньше об этом не рассказывала.
– Ты испугалась? Руфь кивнула.
– Сознание бессознательного, если ты еще следишь за моей мыслью. Когда мы умрем, мы этого не почувствуем, потому что смерть и есть утрата всех ощущений. После того случая я не боюсь смерти. Но скорбеть – значит умереть и при этом продолжать жить. Другими словами, это самое сильное, самое абсолютное из всех доступных нам ощущений. Иногда… Я готова поклясться, что люди не созданы для таких вещей, это слишком величественно… Ты разрушаешься от переполняющих тебя эмоций. Но я хочу испытывать скорбь. Чтобы были слезы.
– Зачем? – удивился Джейсон. Он всегда стремился избегать подобного; И если оно начиналось, говорил себе: пора сматываться.
– Скорбь объединяет тебя с тем, что ты утратил, – сказала Руфь. – Это слияние. С любимой вещью или человеком, который ушел. Своего рода раздвоение – ты как бы уходишь, однако какое-то время следуешь за тем, что ты потерял. Помню, однажды у меня была любимая собака. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Собака заболела, мы отвели ее к ветеринару. Нам сказали, что она проглотила крысиный яд; в ближайшие сутки станет ясно, выживет она или нет. Я пошла домой, около одиннадцати вечера не выдержала и уснула. Ветеринар должен был позвонить утром и сообщить, пережил ли Хэнк эту ночь. Я проснулась в половине девятого и попыталась собраться перед звонком. Пошла в ванную, хотела почистить зубы…, и вдруг увидела Хэнка. Он медленно, с достоинством поднимался по невидимым ступенькам. Пересек по диагонали всю комнату и исчез в правом верхнем углу. Ни разу не оглянулся. Я поняла, что он погиб. В этот момент зазвонил телефон. Ветеринар сообщил, что Хэнк сдох. Но я видела, как он поднимался вверх. Конечно, я испытала невыразимое горе, я перестала себя ощущать и последовала за ним, вверх по проклятым ступенькам.
Некоторое время они оба молчали.
– Потом, – продолжила Руфь, – горе отступает, и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.
– Тебя это устраивает?
– Разве у меня есть выбор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Слушаю вас, генерал Бакмэн.
– Вы задержали Джейсона Тавернера?
– Пока нет, сэр. Мы прочесали тридцать домов в районе…
– Как только задержите, – перебил Бакмэн, – сразу же звоните мне.
Он продиктовал идиоту прямой номер и отключился, чувствуя себя побежденным.
– Такие вещи сразу не делаются, – попытался успокоить его Герб.
– Так же, как и хорошее пиво, – заметил Бакмэн, рассеянно глядя перед собой. Мозг его продолжал работать, хотя и безрезультатно.
– С точки зрения Юнга, – произнес Герб, – вы являетесь интуитивной, рефлектирующей личностью. При этом интуиция составляет вашу главную силу.
– Ерунда. – Бакмэн поморщился и сунул в уничтожитель исписанную неровным почерком Мак-Налти страницу.
– Вы читали Юнга?
– Естественно. Мы его проходили, когда я учился в Беркли на отделении полицейской психологии. Так что я знаю все, что знаете вы, и очень много другого. – Генерал уловил нотки недовольства в своем голосе и расстроился еще больше. – Думаю, они работают, как мусорщики. Гремят крышками и кричат друг на друга.
Тавернер услышит их задолго до того, как они подойдут к его квартире.
– Вы надеетесь задержать вместе с Тавернером еще кого-нибудь? Его шефа или руководителя?
– Вряд ли серьезные люди станут сейчас с ним связываться. Слишком опасно. С его-то фальшивыми удостоверениями. С полицией, которая идет по следу. Нет, вряд ли рядом с ним есть кто-нибудь. Только он сам.
– Готов с вами поспорить, – сказал Герб.
– Согласен.
– Ставлю пять золотых двадцаток, что, задержав Та-вернера, мы ничего не получим.
Бакмэн вздрогнул и выпрямился. Это напомнило его собственный интуитивный стиль: ни фактов, ни данных, одно предчувствие.
– Слушайте внимательно, – сказал он, достал бумажник и пересчитал деньги. – Я ставлю тысячу бумажных долларов на то, что, взяв Тавернера, мы выйдем на чрезвычайно важное направление. Такими серьезными делами мы еще не занимались.
– Я не могу спорить на такую сумму, – покачал головой Герб.
– Думаете, я прав?
Зазвонил телефон. Бакмэн поднял трубку. На экране появилось глупое лицо капитана из Лас-Вегаса.
– Наши терморадары зафиксировали мужчину, рост и вес которого совпадают с данными Тавернера. Он находится в одной из непроверенных квартир. Мы его окружаем. По возможности стараемся освободить все прилегающие квартиры.
– Не убивайте его, – распорядился Бакмэн.
– Ни в коем случае, мистер Бакмэн.
– И не отключайтесь. Я хочу видеть, как все происходит.
– Слушаюсь, сэр.
Обернувшись к Гербу Мэйму, Бакмэн сказал:
– Они его уже взяли. – От удовольствия он даже рассмеялся.
Глава 11
Когда Джейсон Тавернер вернулся за одеждой, Руфь Раз сидела в полутьме на помятой, еще теплой постели и курила сигарету. В окна просачивался сумеречный, серый свет. Нервно светился уголек сигареты.
– Никотин тебя убьет. Не зря продают одну пачку на человека в неделю.
– Пошел ты… – процедила Руфь.
– Ты все равно покупаешь сигареты на черном рынке, – продолжал Джейсон. Однажды она купила при нем целый блок. Даже при его доходах цена произвела на него впечатление. Но ей было все равно.
– Покупаю, – с вызовом кивнула Руфь, загасив еще длинную сигарету в пепельнице.
– Ты не экономна, – заметил Джейсон.
– Ты любил Монику Бафф? – спросила Руфь.
– Конечно.
– Не понимаю, как ты мог ее любить.
– Есть разные виды любви, – сказал Джейсон.
– У Эмили Фассельман был кролик, – сказала она и посмотрела на Джейсона. – Так звали одну мою знакомую. Она была замужем, имела троих детей, а потом завела себе крупного серого бельгийского кролика. Первый месяц кролик боялся выбираться из клетки. Это был самец, насколько мы могли предположить. Через месяц он стал вылезать и бегать по гостиной. Через два месяца он научился прыгать по лестнице, скрестись в дверь Эмили и будить ее по утрам. Он начал играть с кошками. И тут начались проблемы, потому что кролик не так сообразителен, как кошка.
– У кроликов меньше мозг, – заметил Джейсон.
– Намного, – кивнула Руфь. – Как бы то ни было, он обожал кошек и во всем пытался им подражать. Даже залезал к ним в коробку. Из пучков собственной шерсти он построил гнездо за диваном, чтобы там играли котята. Но котята туда не хотели. Конец всему наступил, когда кролик решил поиграть в догонялки с немецкой овчаркой, которую привела в дом очередная гостья. Кролик привык играть в эту игру с кошками, Эмили Фассельман и ее детьми. Игра заключалась в том, что он прятался за диваном, потом выскакивал и носился кругами, при этом все пытались его схватить, но никто не мог, после чего он снова прятался за диваном, где его никто не должен был трогать. Собака правил игры не знала и, когда кролик забежал за диван, кинулась следом и вцепилась ему в задницу. Эмили удалось разжать челюсти и выставить собаку из дома, однако кролик изрядно пострадал. Он поправился, но с тех пор так боялся собак, что забивался в угол, даже когда видел собаку в окно. А место, куда его укусила собака, он все время прятал, потому что шерсть там не росла, и кролик ужасно этого стеснялся. Но самым трогательным в кролике были его попытки преодолеть границы собственной…, как бы это назвать…, физиологии. Он пытался стать более продвинутой особью, такой, как кот. Все время проводил с кошками и пытался играть с ними на равных Вот, собственно говоря, и все. Котята не хотели жить в построенной им норке, собака не приняла правил игры и покусала его. После этого случая он прожил еще несколько лет. Но кто бы мог подумать, что кролик способен стать такой сложной личностью? Когда кто-нибудь сидел на диване, а кролик хотел там улечься, он принимался пихать этого человека, и если тот не вставал, кусал его Стремления и неудачи кролика достойны внимания Он всю свою жизнь пытался добиться намеченной цели. Безуспешно. Однако кролик этого не знал. А может, и знал, но все равно пытался. Думаю, он все-таки ничего не понимал. Просто ему так хотелось.
– А я думал, ты не любишь животных, – сказал Джейсон.
– Уже не люблю. После стольких неудач и разочарований. Как с этим кроликом. Пришло время, и он умер. Эмили Фассельман плакала несколько дней. Целую неделю. Я видела, что он для нее значил, и не мешала ей.
– Но полностью перестать любить животных…
– Они так мало живут. Так мало… Я знаю, некоторые любят одно существо, а потом переносят свою любовь на другое. Но это так больно.
– Тогда объясни, почему считается, что любить – это хорошо? – Вопрос мучил Джейсона всю жизнь. Он и сейчас искал на него ответа. В истории кролика Эмили Фассельман, в том, что произошло совсем недавно с ним самим. Момент боли. – Ты любишь женщину, а она уходит. В один прекрасный день она пакует вещички, а на твой вопрос, что случилось, отвечает, что поступило более привлекательное предложение. После этого она уходит из твоей жизни навсегда, и ты до самой смерти тащишь на себе горб любви, который уже не с кем разделить.
А если ты кого-нибудь находишь, то все повторяется снова. Или ты звонишь по телефону и говоришь: “Привет, это Джейсон”, – а тебе отвечают: “Какой Джейсон?” – и ты понимаешь, что это все. Тебя даже не помнят.
– Нельзя хотеть человека, как вещь на витрине, – сказала Руфь. – Это просто желание. Тебе хочется взять ее домой, поставить рядом, как лампу. Настоящая любовь… – она задумалась, – когда отец выводит детей из горящего дома, а сам погибает. Когда любишь, перестаешь жить для себя и начинаешь жить для другого.
– Разве это хорошо? – Джейсон не видел ничего привлекательного.
– Да, это преодоление инстинкта. Каждый готов разорвать когтями своего ближнего. Я могу привести тебе хороший пример. Мой двадцать первый муж, Фрэнк. Мы были женаты шесть месяцев. За это время он перестал меня любить, а я по-прежнему его любила и хотела быть с ним вместе. Но ему со мной было плохо. И я его отпустила. Ты понимаешь? Ради него, поскольку я его любила, я пошла ему навстречу. Понимаешь?
– Ты мне объясни, почему надо идти против инстинкта выживания?
– Потому что инстинкт все равно в конце концов проигрывает. Так со всеми живыми существами – с кротом, летучей мышью, человеком, лягушкой. Рано или поздно ты умираешь, и всему приходит конец. Но если ты любишь, если ты способен отойти на второй план и наблюдать…
– Я не готов отойти на второй план, – отрезал Джейсон.
– Отойти, раствориться и счастливо наблюдать, со спокойным ясным сознанием, высшей формой сознания, как живет тот, кого ты любишь…
– А потом тоже умирает.
– Это верно. – Руфь Раэ закусила губу.
– Поэтому лучше не любить – чтобы потом не мучиться. Даже животных, собак или кошек. Ты сама сказала: их любишь, а они умирают. Если смерть кролика так тягостна… – Он замолчал, потрясенный промелькнувшим в сознании ужасным видением хрустящих костей и крови, девичьих волос и страшных челюстей. Самого монстра он толком не разглядел, но собаке рядом с ним было просто нечего делать.
– По крайней мере можно скорбеть, – произнесла Руфь, пристально глядя ему в лицо. – Джейсон! Скорбь – самая сильная эмоция, которую способен испытать человек, ребенок или животное. Это хорошее чувство. " – Что же в нем хорошего? – грубо спросил Джейсон.
– Скорбь заставляет человека забыть о себе. Выйти из собственной скорлупы. К тому же нельзя испытать скорбь, если не было любви. Скорбь – это то, что остается, когда любовь уходит. Ты меня понимаешь, я знаю.
Просто ты не хочешь об этом думать. Таков завершенный цикл любви: любить, потерять, скорбеть, оставить и, наконец, полюбить снова. Пойми, Джейсон, скорбь – это сознание того, что ты остаешься один. А быть одному – предназначение каждого живого существа. Смерть – великое одиночество. Помню, я первый раз обкурилась марихуаны. Это был не косяк, а водяная трубка. Дым был такой приятный, что я не сообразила, сколько я выкурила. Неожиданно я умерла – не надолго, всего на несколько секунд. Весь мир, все ощущения исчезли. Причем это было не так, как если бы я просто осталась одна, потому что тогда все равно поступает информация от собственного тела. Исчезла даже тьма. Все прекратилось. Безмолвие. Ничего нет. Пустота.
– Наверняка в курево добавили какой-то дряни. В те времена многие так делали.
– Да. Мне повезло, я смогла вернуться. Самое невероятное – я ведь много с тех гор курила, но подобного больше не испытывала. Поэтому я и перешла на табак. Так или иначе, то, что я испытала, не походило на обморок, у меня не было ощущения, что я могу упасть, потому что падать было некуда и нечему, у меня не было тела…, к тому же не было ни верха, ни низа. Все, в том числе и я сама, просто… – Руфь взмахнула рукой, – исчезло. Как последняя капля из бутылки. А потом пленку запустили снова. Опять начали показывать то, что мы называем реальностью. – Она замолчала и несколько раз затянулась сигаретой. – Я никому раньше об этом не рассказывала.
– Ты испугалась? Руфь кивнула.
– Сознание бессознательного, если ты еще следишь за моей мыслью. Когда мы умрем, мы этого не почувствуем, потому что смерть и есть утрата всех ощущений. После того случая я не боюсь смерти. Но скорбеть – значит умереть и при этом продолжать жить. Другими словами, это самое сильное, самое абсолютное из всех доступных нам ощущений. Иногда… Я готова поклясться, что люди не созданы для таких вещей, это слишком величественно… Ты разрушаешься от переполняющих тебя эмоций. Но я хочу испытывать скорбь. Чтобы были слезы.
– Зачем? – удивился Джейсон. Он всегда стремился избегать подобного; И если оно начиналось, говорил себе: пора сматываться.
– Скорбь объединяет тебя с тем, что ты утратил, – сказала Руфь. – Это слияние. С любимой вещью или человеком, который ушел. Своего рода раздвоение – ты как бы уходишь, однако какое-то время следуешь за тем, что ты потерял. Помню, однажды у меня была любимая собака. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Собака заболела, мы отвели ее к ветеринару. Нам сказали, что она проглотила крысиный яд; в ближайшие сутки станет ясно, выживет она или нет. Я пошла домой, около одиннадцати вечера не выдержала и уснула. Ветеринар должен был позвонить утром и сообщить, пережил ли Хэнк эту ночь. Я проснулась в половине девятого и попыталась собраться перед звонком. Пошла в ванную, хотела почистить зубы…, и вдруг увидела Хэнка. Он медленно, с достоинством поднимался по невидимым ступенькам. Пересек по диагонали всю комнату и исчез в правом верхнем углу. Ни разу не оглянулся. Я поняла, что он погиб. В этот момент зазвонил телефон. Ветеринар сообщил, что Хэнк сдох. Но я видела, как он поднимался вверх. Конечно, я испытала невыразимое горе, я перестала себя ощущать и последовала за ним, вверх по проклятым ступенькам.
Некоторое время они оба молчали.
– Потом, – продолжила Руфь, – горе отступает, и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.
– Тебя это устраивает?
– Разве у меня есть выбор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28