Не тот случай. — Он замолчал, задумался, потом продолжил еще тише: — Честно говоря, я солгал. Если я кого и боялся, то скорее ее, чем Матиаса. Боялся, что она и меня приворожит так, что не смогу выбросить ее из головы. Не по зубам мне эта женщина. И теперь, когда я увидел, что она сделала со стариком, я понял, насколько был прав.
— Вы находились рядом, когда он покончил с собой? — спросил Жюльен.
— Нет. Но даже будь я там, то не стал бы ему мешать. Он имел право на покой. Все было как раз наоборот: я проснулся от того, что услышал взрыв. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, что случилось несчастье, я догадался, что взрыв прогремел на Вороньем поле — только оно и было заминировано. И я сказал себе: «Еще одна корова Горжю попалась, теперь он снова поднимет шум!» Но сам в это не поверил, на ум мне сразу пришел старик, засевший в своей берлоге. С тех пор как он после бомбардировки перебрался в садовый домик, у него все шло наперекосяк. Он уже давно ни с кем не разговаривал, верфь описали за долги, и у него ничего не осталось, кроме непригодного для жилья дома и яхты.
— Яхты?
— «Разбойницы». Той, что раздавила Матиаса. Он отбуксировал ее в бухту, поближе к дому. Все, что осталось от судостроительного предприятия Леурланов, — это двухмачтовик из ценного дерева, с великолепным прочным корпусом, который, однако, никто не хотел покупать даже на дрова.
— Почему?
— Не будь дураком! У кого возникнет желание плавать на судне, ставшем причиной гибели человека еще до того, как оно вышло в море? Моряки — народ суеверный. Потом… осталось пятно… кровавое пятно на наружной обшивке, и никому не удалось оттереть его даже скребком.
— Зачем же Адмирал подтащил яхту поближе к дому?
— Не знаю, может, из-за носовой фигуры, устремленной в неведомое? Я говорю о статуе наяды, для которой позировала твоя мать… Он оставил яхту на песке у самой кромки воды. Странно, не правда ли? Словно хотел сохранить главную улику. Чем не тема для полицейского романа: корабль как орудие преступления! Убить человека, свалив на него яхту, — ведь надо же такое придумать!
Скульптор зашелся нервным смехом, который скоро перешел в приступ кашля. Он смеялся и плакал одновременно. Ужимки однорукого вызвали у Жюльена раздражение, и он поднялся со стула. Ему больше нечего было здесь делать. Впрочем, разве стоило верить всему, что рассказывал Брюз? Не забавлялся ли тот в свое удовольствие вот уже около часа?
Мальчик спустился по ступенькам.
— Уже восвояси? — заплетающимся языком проговорил калека. — Останься! По-настоящему разговорчивым я становлюсь только после третьей бутылки.
Жюльен ушел не обернувшись. Пока он пробирался между статуй, его настиг голос Брюза:
— Вот тебе совет, малыш, сматывай отсюда удочки, да поживей! Твоя мать — отрава для мужчин, она вредна, как ядовитый гриб. Клер и тебя заставит потерять голову. Уходи, пока еще не поздно, устройся на рыболовецкое судно юнгой. А мать пусть сама разбирается со своими делишками.
14
Червь сомнения проник в мысли Жюльена, отныне он не мог думать ни о чем, кроме папки, спрятанной в доме, в письменном столе Адмирала. Тщетно он пытался забыться в работе, бегать вперегонки с Цеппелином до изнеможения, пока они оба не бросались в придорожную пыль, сглатывая вязкую слюну, — и это не помогало. Рассказ Брюза прочно засел в его голове. Он должен узнать правду, должен, черт возьми!
Муки мальчика продолжались два дня, а на заре третьего он решил вместо обычной работы по разминированию Вороньего поля как следует осмотреть кабинет деда.
Убедившись, что мать спит, Жюльен взял отмычку и пробрался в дом, прежде дав команду Цеппелину сидеть на месте и молчать, главное — молчать!
Несмотря на частые посещения подвала, ему так и не удалось свыкнуться с царившей в донжоне атмосферой заброшенности. Постоянный полумрак, беспорядок, пыль и снующие во всех направлениях мыши каждый раз вызывали у него необъяснимую тревогу. Казалось, в стенах злосчастного дома могло произойти все, что угодно, и появление призрака не слишком бы его удивило.
Ни секунды не медля, мальчик взобрался по лестнице. Жаркое летнее солнце частично справилось с влажностью, но только частично: в укромных уголках до сих пор держался запах плесени и грибов.
Работая в огороде, Жюльен иногда думал о том, каким может быть воздействие солнечного тепла на металлический корпус бомбы? Не сработают ли взрыватели от повышенной температуры? В оружии он ничего не понимал, но мысль о «перегреве» бомбы отчего-то из головы не выходила.
В доме пахло высохшим деревом, чья кора уже начала рассыпаться, промокшими собаками, овцами, заблудившимися и попавшими под ливень, подгнившей соломой… Острый, слегка тошнотворный запах, характерный для загонов. Не лишенный своего рода приятности, он никак не подходил для хозяйских покоев. Мальчик догадывался, что под сундуками и ящиками затаились насмерть перепуганные зверьки: лисицы, хорьки, барсуки.
Он поднялся на второй этаж и пошел по коридору, пытаясь вспомнить местоположение рабочего кабинета Адмирала, и улыбнулся, увидев, что не ошибся. Комната находилась как раз над чердаком. Перед тем как взяться за кованую ручку, он смутно понадеялся, что дверь окажется запертой и его отмычка не справится с замком. Но такого шанса ему дано не было: дверь со скрипом подалась, открывая вход в наполненный чернотой куб, прочерченный по диагонали золотистыми лучами, в которых роились мириады пылинок. Эти бороздки солнечного света во мраке, проникающие сквозь щели ставен, напомнили мальчику лучи прожекторов противовоздушной обороны, обшаривающие небо с целью засечь летящие из Англии бомбардировщики.
В комнате стояла такая жара, что невозможно было дышать, и от пыли у Жюльена сразу запершило в горле. Он остановился на пороге, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. И вновь ожили перед ним картины из приключенческих романов: ученые-египтологи застывают перед входом в неразграбленную гробницу фараона, напротив — царственная мумия в испещренном иероглифами саркофаге… Глупости какие-то! Он и сам толком не знал, придавали эти воспоминания ему мужества или, наоборот, лишали решимости…
Рабочий кабинет был сердцем дома, там Адмирал десятилетиями хранил свои таинственные документы. «Капитанская рубка, — подумал Жюльен, делая шаг вперед. — Святилище, где капитан, вооружившись компасом, прокладывает путь судна».
Теперь он хорошо различал большое кресло, обтянутое коричневой, подернутой седоватым налетом кожей, полки, уставленные толстыми книгами по навигации и судостроению, стеллажи из красного дерева со стопками пожелтевших карт и чертежей, этажерки, на которых стояли макеты всех кораблей, построенных Шарлем и Матиасом Леурланами. Эту армаду покрывала густая серая пыль, и создавалось впечатление, что ее занесло снегом. Везде валялись дохлые мухи, убитые жарой, — иссохшие крошечные мумии, пролежавшие здесь, наверное, не один год; мальчик знал, что, если до них дотронуться, они обратятся в пыль. На стене висел спасательный круг с первого судна деда, называвшегося «Стрела Керуэ» — совсем небольшого скромного парусника, — над ним укреплены сигнальные флажки, один из которых на морском языке означал: «Осторожно! На борту эпидемия!», а другой сообщал, что корабль терпит крушение и катастрофа неизбежна. Зачем дед держал их перед глазами? Возможно, он надеялся таким образом предотвратить несчастье или напоминал себе о постоянной близости смерти? На других стенах, обтянутых джутовой тканью, висели большие живописные полотна с преобладанием коричневых, черных и золотистых тонов, на которых были изображены полные трагизма сцены кораблекрушений: выброшенные на берег суда с поврежденными о рифы форштевнями; бьющиеся на ветру рваные паруса; матросы, падающие за борт с выражением ужаса на лицах; волны величиной с дом, угрожающие маяку, оказавшемуся в эпицентре урагана, и обрушивающие тонны воды на обреченные парусники, ломая их мачты, как спички; тонущие люди, в последнем отчаянном усилии цепляющиеся за скользкий киль перевернутого шлюпа; дрейфующий плот, полный мертвецов, умирающих и людоедов…
Жюльен переходил от картины к картине. Зачем дед Шарль с таким упорством окружал себя зловещими изображениями? Из суеверия? Или из желания бросить вызов судьбе?
Медленно, затаив дыхание, мальчик продвигался дальше. В самой глубине комнаты, в нише, он увидел картину еще более внушительных размеров и мрачного вида, чем все остальные. На полотне была запечатлена банда морских грабителей, размахивающих фонарями на берегу, у входа в бухту, — с ножами за поясом, вооруженных вилами и дубинами. Обманутый ложными сигналами, прямо на рифы шел корабль с женщинами и детьми, наверняка эмигрантами, чьи искаженные страхом лица и молящие жесты художник изобразил с мастерством миниатюриста.
Потрясенный, Жюльен поспешил отойти в сторону — картина производила гнетущее впечатление. Не намекала ли она на сомнительное происхождение капитала Леурланов? Не нажит ли он ценой преступлений? Деда Шарля легко можно было представить в роли пирата или берегового разбойника, возглавляющего орду отщепенцев…
Мальчик поежился. Ему показалось, что он совершил что-то запретное, кощунственное, вроде осквернения склепа, он вспомнил, что во времена их жизни в донжоне никто из членов семьи в эту комнату не допускался. И правда, каждый раз, перед тем как уединиться в рабочем кабинете, Шарль Леурлан закрывал дверь на два оборота ключа. Кое-кто из слуг строил догадки, что, дескать, Адмирал курит там опиум или гашиш, который достает в портовых кабаках у приплывших с Востока матросов. Жюльен невольно принюхался, но в воздухе не было ничего, кроме запахов затхлости и горячей пыли — летом так обычно пахнет на чердаках.
Письменный стол, о котором рассказывал скульптор, из черного и розового дерева, с металлическими ручками, занимал добрую половину комнаты. В нем было множество ящиков с затейливыми замками, слишком надежными и сложными, чтобы с ними могла справиться простенькая отмычка Жюльена. Редкий нестандартный предмет мебели, в котором было что-то варварское! Нетрудно вообразить его письменным столом халифа, великого визиря или раджи — так по крайней мере думалось мальчику. Почти вся поверхность была покрыта резьбой, изображавшей картины битвы на слонах, священных крокодилов и сошедшихся в кровавой схватке воинов, вооруженных дротиками и щитами. Сколько, интересно, весил такой стол? Сотню, две сотни килограммов?
Мальчик провел пальцами по замкам. Хотя и покрытые ржавчиной, они казались настолько прочными, что их невозможно было взломать. Оглядев свои жалкие инструменты, Жюльен засомневался — под силу ли ему такая задача? Он опустился на колени как заправский взломщик — они так всегда поступают, чтобы сконцентрировать внимание на сейфе, — и стал изучать местоположение стола. Его так плотно придвинули к стене, что каждый удар по замку молотком неминуемо стал бы в ней отдаваться и дошел до бомбы. Жюльен непроизвольно посмотрел вверх: бомба находилась как раз над ним. Дождевая влага, просочившись через пол чердака, расписала потолок кабинета причудливыми разводами, напомнившими мальчику навигационные карты. Там была бомба. Если провести от стола до потолка прямую линию, упрешься в бомбу, чей полет завершился в куче набитых сушеными водорослями матрасов. Нет, возьмись он за молоток, механические колебания мгновенно передадутся ее носовой части, куда вмонтирован взрыватель… Не означало ли это бросить вызов дьяволу? Жюльен вытер мокрые ладони о рубашку, взял заостренный с одного конца железный прут, исполнявший роль гвоздодера, и вставил его в замковое отверстие верхнего ящика. Дерево, слишком твердое, не поддавалось. Без молотка ничего не сделаешь, но мальчик все-таки не мог на это решиться. Он навалился всей тяжестью на свой примитивный слесарный инструмент, ненавидя себя за то, что ломает прекрасную мебель из черного дерева. Пот стекал по лбу и слепил ему глаза. Каждая царапина или выбоина, появляющиеся на поверхности, словно молили о пощаде.
Так он сражался несколько долгих минут, показавшихся ему вечностью, проталкивая рычаг и давя на него что есть мочи, однако единственным результатом его усилий оставались царапины. Стенки ящиков достигали четырех сантиметров в толщину, а замки были массивные, укрепленные множеством шурупов. Добротная мебель — стол казначея, банкира или министра, предназначенный для хранения секретных документов государственной важности, а может, африканского короля, хранящего в ящиках золото.
Мальчик выпрямился, переводя дыхание. Ладони горели, несмотря на то что от ежедневной работы с садовым инвентарем кожа огрубела и покрылась плотной коростой. Он снова взглянул на потолок, на трещины в штукатурке и оставленные сыростью разводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Вы находились рядом, когда он покончил с собой? — спросил Жюльен.
— Нет. Но даже будь я там, то не стал бы ему мешать. Он имел право на покой. Все было как раз наоборот: я проснулся от того, что услышал взрыв. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, что случилось несчастье, я догадался, что взрыв прогремел на Вороньем поле — только оно и было заминировано. И я сказал себе: «Еще одна корова Горжю попалась, теперь он снова поднимет шум!» Но сам в это не поверил, на ум мне сразу пришел старик, засевший в своей берлоге. С тех пор как он после бомбардировки перебрался в садовый домик, у него все шло наперекосяк. Он уже давно ни с кем не разговаривал, верфь описали за долги, и у него ничего не осталось, кроме непригодного для жилья дома и яхты.
— Яхты?
— «Разбойницы». Той, что раздавила Матиаса. Он отбуксировал ее в бухту, поближе к дому. Все, что осталось от судостроительного предприятия Леурланов, — это двухмачтовик из ценного дерева, с великолепным прочным корпусом, который, однако, никто не хотел покупать даже на дрова.
— Почему?
— Не будь дураком! У кого возникнет желание плавать на судне, ставшем причиной гибели человека еще до того, как оно вышло в море? Моряки — народ суеверный. Потом… осталось пятно… кровавое пятно на наружной обшивке, и никому не удалось оттереть его даже скребком.
— Зачем же Адмирал подтащил яхту поближе к дому?
— Не знаю, может, из-за носовой фигуры, устремленной в неведомое? Я говорю о статуе наяды, для которой позировала твоя мать… Он оставил яхту на песке у самой кромки воды. Странно, не правда ли? Словно хотел сохранить главную улику. Чем не тема для полицейского романа: корабль как орудие преступления! Убить человека, свалив на него яхту, — ведь надо же такое придумать!
Скульптор зашелся нервным смехом, который скоро перешел в приступ кашля. Он смеялся и плакал одновременно. Ужимки однорукого вызвали у Жюльена раздражение, и он поднялся со стула. Ему больше нечего было здесь делать. Впрочем, разве стоило верить всему, что рассказывал Брюз? Не забавлялся ли тот в свое удовольствие вот уже около часа?
Мальчик спустился по ступенькам.
— Уже восвояси? — заплетающимся языком проговорил калека. — Останься! По-настоящему разговорчивым я становлюсь только после третьей бутылки.
Жюльен ушел не обернувшись. Пока он пробирался между статуй, его настиг голос Брюза:
— Вот тебе совет, малыш, сматывай отсюда удочки, да поживей! Твоя мать — отрава для мужчин, она вредна, как ядовитый гриб. Клер и тебя заставит потерять голову. Уходи, пока еще не поздно, устройся на рыболовецкое судно юнгой. А мать пусть сама разбирается со своими делишками.
14
Червь сомнения проник в мысли Жюльена, отныне он не мог думать ни о чем, кроме папки, спрятанной в доме, в письменном столе Адмирала. Тщетно он пытался забыться в работе, бегать вперегонки с Цеппелином до изнеможения, пока они оба не бросались в придорожную пыль, сглатывая вязкую слюну, — и это не помогало. Рассказ Брюза прочно засел в его голове. Он должен узнать правду, должен, черт возьми!
Муки мальчика продолжались два дня, а на заре третьего он решил вместо обычной работы по разминированию Вороньего поля как следует осмотреть кабинет деда.
Убедившись, что мать спит, Жюльен взял отмычку и пробрался в дом, прежде дав команду Цеппелину сидеть на месте и молчать, главное — молчать!
Несмотря на частые посещения подвала, ему так и не удалось свыкнуться с царившей в донжоне атмосферой заброшенности. Постоянный полумрак, беспорядок, пыль и снующие во всех направлениях мыши каждый раз вызывали у него необъяснимую тревогу. Казалось, в стенах злосчастного дома могло произойти все, что угодно, и появление призрака не слишком бы его удивило.
Ни секунды не медля, мальчик взобрался по лестнице. Жаркое летнее солнце частично справилось с влажностью, но только частично: в укромных уголках до сих пор держался запах плесени и грибов.
Работая в огороде, Жюльен иногда думал о том, каким может быть воздействие солнечного тепла на металлический корпус бомбы? Не сработают ли взрыватели от повышенной температуры? В оружии он ничего не понимал, но мысль о «перегреве» бомбы отчего-то из головы не выходила.
В доме пахло высохшим деревом, чья кора уже начала рассыпаться, промокшими собаками, овцами, заблудившимися и попавшими под ливень, подгнившей соломой… Острый, слегка тошнотворный запах, характерный для загонов. Не лишенный своего рода приятности, он никак не подходил для хозяйских покоев. Мальчик догадывался, что под сундуками и ящиками затаились насмерть перепуганные зверьки: лисицы, хорьки, барсуки.
Он поднялся на второй этаж и пошел по коридору, пытаясь вспомнить местоположение рабочего кабинета Адмирала, и улыбнулся, увидев, что не ошибся. Комната находилась как раз над чердаком. Перед тем как взяться за кованую ручку, он смутно понадеялся, что дверь окажется запертой и его отмычка не справится с замком. Но такого шанса ему дано не было: дверь со скрипом подалась, открывая вход в наполненный чернотой куб, прочерченный по диагонали золотистыми лучами, в которых роились мириады пылинок. Эти бороздки солнечного света во мраке, проникающие сквозь щели ставен, напомнили мальчику лучи прожекторов противовоздушной обороны, обшаривающие небо с целью засечь летящие из Англии бомбардировщики.
В комнате стояла такая жара, что невозможно было дышать, и от пыли у Жюльена сразу запершило в горле. Он остановился на пороге, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. И вновь ожили перед ним картины из приключенческих романов: ученые-египтологи застывают перед входом в неразграбленную гробницу фараона, напротив — царственная мумия в испещренном иероглифами саркофаге… Глупости какие-то! Он и сам толком не знал, придавали эти воспоминания ему мужества или, наоборот, лишали решимости…
Рабочий кабинет был сердцем дома, там Адмирал десятилетиями хранил свои таинственные документы. «Капитанская рубка, — подумал Жюльен, делая шаг вперед. — Святилище, где капитан, вооружившись компасом, прокладывает путь судна».
Теперь он хорошо различал большое кресло, обтянутое коричневой, подернутой седоватым налетом кожей, полки, уставленные толстыми книгами по навигации и судостроению, стеллажи из красного дерева со стопками пожелтевших карт и чертежей, этажерки, на которых стояли макеты всех кораблей, построенных Шарлем и Матиасом Леурланами. Эту армаду покрывала густая серая пыль, и создавалось впечатление, что ее занесло снегом. Везде валялись дохлые мухи, убитые жарой, — иссохшие крошечные мумии, пролежавшие здесь, наверное, не один год; мальчик знал, что, если до них дотронуться, они обратятся в пыль. На стене висел спасательный круг с первого судна деда, называвшегося «Стрела Керуэ» — совсем небольшого скромного парусника, — над ним укреплены сигнальные флажки, один из которых на морском языке означал: «Осторожно! На борту эпидемия!», а другой сообщал, что корабль терпит крушение и катастрофа неизбежна. Зачем дед держал их перед глазами? Возможно, он надеялся таким образом предотвратить несчастье или напоминал себе о постоянной близости смерти? На других стенах, обтянутых джутовой тканью, висели большие живописные полотна с преобладанием коричневых, черных и золотистых тонов, на которых были изображены полные трагизма сцены кораблекрушений: выброшенные на берег суда с поврежденными о рифы форштевнями; бьющиеся на ветру рваные паруса; матросы, падающие за борт с выражением ужаса на лицах; волны величиной с дом, угрожающие маяку, оказавшемуся в эпицентре урагана, и обрушивающие тонны воды на обреченные парусники, ломая их мачты, как спички; тонущие люди, в последнем отчаянном усилии цепляющиеся за скользкий киль перевернутого шлюпа; дрейфующий плот, полный мертвецов, умирающих и людоедов…
Жюльен переходил от картины к картине. Зачем дед Шарль с таким упорством окружал себя зловещими изображениями? Из суеверия? Или из желания бросить вызов судьбе?
Медленно, затаив дыхание, мальчик продвигался дальше. В самой глубине комнаты, в нише, он увидел картину еще более внушительных размеров и мрачного вида, чем все остальные. На полотне была запечатлена банда морских грабителей, размахивающих фонарями на берегу, у входа в бухту, — с ножами за поясом, вооруженных вилами и дубинами. Обманутый ложными сигналами, прямо на рифы шел корабль с женщинами и детьми, наверняка эмигрантами, чьи искаженные страхом лица и молящие жесты художник изобразил с мастерством миниатюриста.
Потрясенный, Жюльен поспешил отойти в сторону — картина производила гнетущее впечатление. Не намекала ли она на сомнительное происхождение капитала Леурланов? Не нажит ли он ценой преступлений? Деда Шарля легко можно было представить в роли пирата или берегового разбойника, возглавляющего орду отщепенцев…
Мальчик поежился. Ему показалось, что он совершил что-то запретное, кощунственное, вроде осквернения склепа, он вспомнил, что во времена их жизни в донжоне никто из членов семьи в эту комнату не допускался. И правда, каждый раз, перед тем как уединиться в рабочем кабинете, Шарль Леурлан закрывал дверь на два оборота ключа. Кое-кто из слуг строил догадки, что, дескать, Адмирал курит там опиум или гашиш, который достает в портовых кабаках у приплывших с Востока матросов. Жюльен невольно принюхался, но в воздухе не было ничего, кроме запахов затхлости и горячей пыли — летом так обычно пахнет на чердаках.
Письменный стол, о котором рассказывал скульптор, из черного и розового дерева, с металлическими ручками, занимал добрую половину комнаты. В нем было множество ящиков с затейливыми замками, слишком надежными и сложными, чтобы с ними могла справиться простенькая отмычка Жюльена. Редкий нестандартный предмет мебели, в котором было что-то варварское! Нетрудно вообразить его письменным столом халифа, великого визиря или раджи — так по крайней мере думалось мальчику. Почти вся поверхность была покрыта резьбой, изображавшей картины битвы на слонах, священных крокодилов и сошедшихся в кровавой схватке воинов, вооруженных дротиками и щитами. Сколько, интересно, весил такой стол? Сотню, две сотни килограммов?
Мальчик провел пальцами по замкам. Хотя и покрытые ржавчиной, они казались настолько прочными, что их невозможно было взломать. Оглядев свои жалкие инструменты, Жюльен засомневался — под силу ли ему такая задача? Он опустился на колени как заправский взломщик — они так всегда поступают, чтобы сконцентрировать внимание на сейфе, — и стал изучать местоположение стола. Его так плотно придвинули к стене, что каждый удар по замку молотком неминуемо стал бы в ней отдаваться и дошел до бомбы. Жюльен непроизвольно посмотрел вверх: бомба находилась как раз над ним. Дождевая влага, просочившись через пол чердака, расписала потолок кабинета причудливыми разводами, напомнившими мальчику навигационные карты. Там была бомба. Если провести от стола до потолка прямую линию, упрешься в бомбу, чей полет завершился в куче набитых сушеными водорослями матрасов. Нет, возьмись он за молоток, механические колебания мгновенно передадутся ее носовой части, куда вмонтирован взрыватель… Не означало ли это бросить вызов дьяволу? Жюльен вытер мокрые ладони о рубашку, взял заостренный с одного конца железный прут, исполнявший роль гвоздодера, и вставил его в замковое отверстие верхнего ящика. Дерево, слишком твердое, не поддавалось. Без молотка ничего не сделаешь, но мальчик все-таки не мог на это решиться. Он навалился всей тяжестью на свой примитивный слесарный инструмент, ненавидя себя за то, что ломает прекрасную мебель из черного дерева. Пот стекал по лбу и слепил ему глаза. Каждая царапина или выбоина, появляющиеся на поверхности, словно молили о пощаде.
Так он сражался несколько долгих минут, показавшихся ему вечностью, проталкивая рычаг и давя на него что есть мочи, однако единственным результатом его усилий оставались царапины. Стенки ящиков достигали четырех сантиметров в толщину, а замки были массивные, укрепленные множеством шурупов. Добротная мебель — стол казначея, банкира или министра, предназначенный для хранения секретных документов государственной важности, а может, африканского короля, хранящего в ящиках золото.
Мальчик выпрямился, переводя дыхание. Ладони горели, несмотря на то что от ежедневной работы с садовым инвентарем кожа огрубела и покрылась плотной коростой. Он снова взглянул на потолок, на трещины в штукатурке и оставленные сыростью разводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46