А еще потом сказал отцу, что ты наверняка за скотиной будешь хорошо присматривать. Отец потому лишь и согласился тебя оставить, что Бьерн зазря врать не станет.
— Бьерн? — Айша удивилась своему голосу, обычно глухому, отчетливому, а теперь слабому, словно мышиный писк.
Милена мечтательно улыбнулась, ее белая, как молоко, шея чуть порозовела.
— Бьерн далее пошел. Его нынче в Альдоге, знаешь, как ждут. Сам князь ждет. Да что мы тут попусту болтаем — дел у меня невпроворот. Иди, оправься, причешись, лицо умой, да со скотиной помоги. Порося еще не кормлены, не поены, а скоро и коров доить пора…
Она заторопилась к дому — высокой избе, приподнявшейся над землей в четыре больших бруса, с покатой, почти круглой, земляной крышей.
Айша смотрела ей в спину — на ее прямые плечи, длинную шею, широкие, плавно покачивающиеся бедра, — и ощущала себя кем-то вроде той пугливой курицы, с морщинистыми лапами и красными веками.
Перед влазом Милена остановилась, оглянулась: — Ты в избу не входи. Отец не велел пущать тебя. Тут покуда постой — я тебе воды да рушник вынесу. А коли по нужде надобно, так вон, за баней яма есть…
За день Айша успела намаяться с хозяйской скотиной, которой у старосты оказалось немало — две лошади, пять коров, восемь коз с козлятами и два бородуна-козла, четыре толстых порося. Имелось множество кур, уток, три серых ленивых гуся да еще пара огромных кудлатых пастушьих псов, с колтунами в длинной серой шерсти и выпирающими тощими ребрами. Вся живность явно нуждалась в присмотре — коровы обросли болячками на ногах, хвосты у лошадей, похоже, никто никогда не чесал, один из поросей поранился — рана гноилась, привлекая мух и червей.
Против коровьих болячек Айша знала верное средство, его пользовал еще ее дед Батаман, большой знаток всяческих животных хвороб. Не поленившись, Айша сходила в поле, сыскала корешки чистотела, надавила из них белый сок в маленькую кринку, добавила растертый в пыль гриб-пырховик, молвила над кринкой нужные слова и смазала ноги всем буренкам.
Покуда она работала, оба пса неотлучно ходили за приткой, изучали ее недоверчивыми волчьими глазами. Один оказался совсем близко. Айша протянула руку, почесала жесткую собачью шею. Пес замер. Другой настороженно оскалил зубы. Айша сильно поскоблила пальцами собачью спину, потом круп. Пес застонал от восторга, присел, принялся дрыгать задней лапой, словно помогая притке. Другой осмелел, тоже подошел ближе, подставил бок.
— Хватит. Хорошенького понемножку, — сообщила собакам Айша, отправилась к лошадям. Псы послушно потрусили за ней.
Дважды в хлев заходила Милена. Сперва заглянула лишь мельком, а потом уже стала вовсю глазеть, будто стараясь запомнить каждое движение притки. Расчесать спутанные лошадиные гривы да хвосты оказалось делом плевым, зато выдрать колтуны из козьей шерсти было куда сложнее. За больным пороссм бегали уже вместе с Миленой — верткий попался, орал во всю глотку, носился по загону, распугивая собратьев, угрожающе вертел коротким хвостом.
Уставшая от беготни Милена махнула рукой:
— Вот попробуй полечи такого…
Остановилась, привалилась к городьбе, отерла разрумянившееся лицо. Айша глянула на нее, задохнулась от восхищения, хотела было сказать, что в жизни подобной красы не видела, как в колено ей ткнулось мягкое и влажное свинячье рыло. Больной кабанчик сам подошел и теперь жевал ее юбку, довольно помаргивая блестящими глазками. Милена прыснула, прикрывая рот ладошкой, однако о деле не забыла — сунула к Айше поближе бочонок с чистой водой, рваную тряпицу и мешочек с суходолом — чтоб рана быстрее ссохлась. Пользуясь тем, что порося увлекся ее юбкой, Айша быстро промыла рану водой, намешала из суходола липкую, как тесто, кашицу, щедро залепила ею рану. Чтоб лекарство подсохло, пришлось еще немного постоять, терпеливо ожидая, когда поросенок наконец устанет жевать тряпку.
— Где ты так врачевать обучилась? — поинтересовалась Милена.
Айша пожала плечами. Она и сама толком не знала. У них в Роду многие умели врачевать, а уж какие травы иль коренья при какой болячке помогают, знал любой глуздырь. Когда она была еще совсем маленькой, они с братом часто ходили собирать нужные для леченья скотины травы — дядьке, или для лечения людей — бабке. А до них этим занимались старшие братья и сестры. А потом стало не для кого собирать травы … Да и некому…
Из глубин памяти выплыл холод, ознобом сжал Айшииы плечи…
— Меня научишь? — спросила Милена, вопросом отогнала худые воспоминания.
— Тебе-то к чему?
Милена резко отвернулась, перелезла через городьбу. Кабанчик перестал жевать Айшину юбку, побежал к собратьям.
— Погоди! — Айша не хотела обидеть красавицу, та ей нравилась. — Погоди!
Милена обернулась, ясные синие глазищи опалили притку.
— Думаешь, коли я старостина дочка да рожей выдалась, так я вовсе знать ничего не должна?! — Голос у Милены дрожал, срывался. — Отец с сестрой одно твердят — мужа тебе знатного сыщем, к чему тебе всякие премудрости, — и ты туда же?
— Прости, — Айша догнала Милену, покаянно дотронулась до ее рукава: — Я просто не знаю, как тебя учить. А травы, они же сами обо всем говорят. Ты только на поле выйди, рукой коснись, меж пальцев разотри, прислушайся, принюхайся — и все сама поймешь… К тому же я не ведаю, сколько тут еще проживу. Мне долго здесь жить нельзя. Вот помогу со скотиной, отработаю вашу заботу и пойду обоз нагонять …
Остальные селищенцы вернулись к вечеру, когда солнце еще правило свое время, но луна уже готовила желтую выходную запону. Впереди всех вышагивал староста Горыня — грузный, с длинным седым чубом на круглой лысой башке, окладистой бородой, сплетенной в две косы, и животом, плавно подпрыгивающим при каждом шаге. За ним, чуть сзади, семенила старшая сестра Милены — Полета — высокая, пышная баба на сносях, с круглым, как у отца, лицом, маленьким мягким ртом и светлой толстой косой, скрученной на затылке и прикрытой убрусом. Живот Полеты не уступал родительскому — выдавался вперед, растягивал ткань поневы — от силы семь-десять дней осталось до родов. Рядом с Полетой шел ее муж Кулья Хорек, за ними — брат мужа, потом — дядька по матери и младшая дочь сестры матери, ее брат и еще многие, которых Милена перечисляла так быстро, что притка совсем запуталась, кто кому и кем приходится.
Едва ступив во двор, староста громыхнул гулким басом, обращаясь к Милене:
— Готова матушка-землица, завтра поутру пойдем опахивать… — Заметив Айшу, кивнул: — Значит, поднялась? И то дело. Нечего попусту бока отлеживать.
И, будто тут же забыв о притке, пошагал к дому, по пути отвесив дочернему заду сочную оплеуху:
— Корми людей! С брюхом, чай, не поспоришь — оно, коли голоден, любой язык переговорит…
Домочадцы поспешили следом, лишь изредка бросая на Айшу косые взгляды. Задержалась лишь беременная сестра Милены. Постояла, оглядела испачканную в поросячьем загоне юбку притки, корки засохшей грязи на ее рубахе, растрепанные волосы, вылезшие из-под платка, нахмурилась:
— У тебя в коробе одежа есть?
Сама Полета была в длинной, серой поневе и рубашке с вышивкой рода по вороту и желтыми нарукавниками. Узорные височные кольца прикрывали красные пятна беременности на шее Полеты, однако на пухлых кистях рук и щеках пятна проступали отчетливо. Айша отвела взгляд. Рассматривать бабу на сносях было нехорошо, неправильно…
— Нет. Полета кивнула:
— Ступай, умойся — у бани бочка стоит. Одежу с едой тебе Милеша в погреб принесет. И смотри, чтоб назавтра никакой работы не гнушалась! Сама за тобой погляжу. Коли будешь хорошо работать — будешь в почете, ан нет — ворота рядом, ступай, куда ноги понесут. Только нынче далеко они тебя не унесут…
Голос у Полеты был сиплый, надорванный, похоже, по дому она заправляла не хуже отца. Привыкла и доход делить, и место указывать. «А родит, так вовсе хозяйкой себя почует… » — подумала Айша, однако послушно кивнула. Полета смягчилась, протянула пухлую маленькую руку, потрепала притку по щеке:
— Не боись, не обижу. Знаю, что за доброе слово и камыш не клонится. Потчевать да одевать буду по труду, а что покуда в погребе живешь — не обессудь. Худо там тебе?
— Нет. — У Айши дрогнули губы. Вспомнилась скрипучая обозная телега, серые насмешливые глаза Бьерна, голос распевающего свои сказы Тортлава Баянника, свежий ветер с реки, шелест еловых лап над головой, клацанье лошадиных копыт по влажной дороге… Бьерн…
Айша сглотнула подступивший к горлу комок, уставилась в землю, повторила:
— Нет.
Полета не соврала, сказав, что будет одевать и кормить притку по труду. За пару дней Айшин короб пополнился красивой рубашкой из пестряди, онучами, двумя поневами и даже большим куском мягкой блестящей поволоки.
О Бьерне Айша старалась не думать. А чтоб не думать — убирала, чистила, кормила, выводила на выпас, купала, доила… Ладить со скотинкой ей было легко — куда легче, чем с людьми. Айша скотину понимала. Даже ночевать в первый день оставалась не в своем погребе, а в овине, на мягком сене, в теплой и душной тесноте, тесно прижимаясь к мохнатым бокам больших пастушьих псов, рядом с загоном черного, как сажа, жеребца по прозвищу Воронок. Погреб Айша тоже прибрала — натаскала внутрь сухих веток, выложила по полу, натолкла разбитых глиняных горшков, засыпала щели между ветками. На свою лежанку принесла из овина охапку соломы — чтоб спать было мягче.
В Альдоге ждал брат, но лихорадка еще не ушла насовсем — то давала о себе знать ломотой в коленях, то вылезала нежданной слабостью, то черными мушками мельтешила перед глазами. Приходилось обустраиваться пока тут в Одорище — так называлось село.
Чаще других к Айше в погреб наведывалась Милена. Забиралась, как маленькая, — с ногами на полок, рассматривала прихорошившееся жилье, вздыхала:
— Гляди, как ты тут споро все сладила. А скотина наша прям у тебя расцветает. Золотые у тебя руки…
Зависть в ее голосе была поддельной — привирала девка, хотела угодить новой подруге. Та не спорила — пусть говорит, что хочет, иной раз любое доброе человеческое слово приятно, пусть и притворное. Потом Милена обычно расспрашивала о травах, о том, как и чем какие болячки лечат, о наговорах на хворь, которые Айша знала с самого детства. Слушала дочка старосты внимательно, впитывала каждое слово. Не одобряла лишь одного — что псы остаются в Айшином жилище да охраняют его, будто собственную нору.
— К чему собак к погребу приучать? — недоумевала она. — Гляди, совсем псины спятили — уже не различают, где гость, где ворог…
В ответ Айша улыбалась, успокаивала:
— Так без них я с тоски сама перестану различать, кто где. С ними мне и веселее, и покойнее…
К вечеру Милена вновь наведалась к притке в гости. Принесла обернутый в платок горшок с вареной репой, поставила на пол у очага, влезла на полок. Репа была еще горячей — горшок дымился паром, Айша подоткнула юбку, уселась, скрестив ноги, перед угощением, приготовилась есть. Один из псов выбрался из угла, сунул морду Айше под бок. Айша оттолкнула его. Пес огорченно фыркнул, задрал заднюю лапу, почесался, всем видом изображая презрение, отправился в угол к собрату. Улегся там, поблескивая желтыми волчьими глазами.
— Ох, привадила ты их… Гляди, как бы не сожрали по ночи! — привычно пожурила оритку Милена.
— Не сожрут, — Айша заметила, как нервно перебирают подол пальцы гостьи, поинтересовалась: — Спешишь куда?
— Сестра родит скоро.
Айша кивнула, сунула в рот ложку репы, обожгла язык.
— Очень скоро, — повторила Милена. — Уже и схватки начались…
Что-то в ее голосе настораживало. Айша забыла про обожженный язык, уставилась на красавицу. Милена сидела, обхватив колени руками, смотрела на огонь. В огромных синих глазах отражались яркие блики, по лицу ползали тени, искривляя его в уродливую маску. Айше стало неприятно, по спине пробежал быстрый холодок, затаился в груди. Только теперь притка вспомнила, что не видела в селище ни одного ребенка.
— Милена, а здесь есть дети? — поинтересовалась она.
Красавица вздрогнула, выпрямилась. Пальцы рук смяли юбочный подол, на костяшках проступили белые пятна.
— Были, — гулко выдавила она.
Затаившийся холодок распустил коготки, принялся царапаться изнутри. Репа не лезла в рот. Айша отодвинула горшок, подперла подбородок ладонями:
— Куда ж делись?
— Умерли.
— Все?
— Bce! А твое-то какое дело? — Милена более не хотела разговаривать — резанула как ножом.
— Никакого, — согласилась Айша.
— Тогда и не расспрашивай, — Милена соскочила с полока, отряхнула поневу от налипшей соломы. — Еще есть будешь? Не то мне идти надо.
— Нет. Благодарствую. — Айша пододвинула к ней горшок. Красавица молча подняла горшок с пола, перекинула через него плат, выбралась из погреба. Айша смотрела, как она постепенно исчезает в дыре влаза, как сначала скрывается ее голова, потом плечи, потом ноги в теплых онучах и почти новых лаптях…
Ночью Айшу разбудил неясный шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Бьерн? — Айша удивилась своему голосу, обычно глухому, отчетливому, а теперь слабому, словно мышиный писк.
Милена мечтательно улыбнулась, ее белая, как молоко, шея чуть порозовела.
— Бьерн далее пошел. Его нынче в Альдоге, знаешь, как ждут. Сам князь ждет. Да что мы тут попусту болтаем — дел у меня невпроворот. Иди, оправься, причешись, лицо умой, да со скотиной помоги. Порося еще не кормлены, не поены, а скоро и коров доить пора…
Она заторопилась к дому — высокой избе, приподнявшейся над землей в четыре больших бруса, с покатой, почти круглой, земляной крышей.
Айша смотрела ей в спину — на ее прямые плечи, длинную шею, широкие, плавно покачивающиеся бедра, — и ощущала себя кем-то вроде той пугливой курицы, с морщинистыми лапами и красными веками.
Перед влазом Милена остановилась, оглянулась: — Ты в избу не входи. Отец не велел пущать тебя. Тут покуда постой — я тебе воды да рушник вынесу. А коли по нужде надобно, так вон, за баней яма есть…
За день Айша успела намаяться с хозяйской скотиной, которой у старосты оказалось немало — две лошади, пять коров, восемь коз с козлятами и два бородуна-козла, четыре толстых порося. Имелось множество кур, уток, три серых ленивых гуся да еще пара огромных кудлатых пастушьих псов, с колтунами в длинной серой шерсти и выпирающими тощими ребрами. Вся живность явно нуждалась в присмотре — коровы обросли болячками на ногах, хвосты у лошадей, похоже, никто никогда не чесал, один из поросей поранился — рана гноилась, привлекая мух и червей.
Против коровьих болячек Айша знала верное средство, его пользовал еще ее дед Батаман, большой знаток всяческих животных хвороб. Не поленившись, Айша сходила в поле, сыскала корешки чистотела, надавила из них белый сок в маленькую кринку, добавила растертый в пыль гриб-пырховик, молвила над кринкой нужные слова и смазала ноги всем буренкам.
Покуда она работала, оба пса неотлучно ходили за приткой, изучали ее недоверчивыми волчьими глазами. Один оказался совсем близко. Айша протянула руку, почесала жесткую собачью шею. Пес замер. Другой настороженно оскалил зубы. Айша сильно поскоблила пальцами собачью спину, потом круп. Пес застонал от восторга, присел, принялся дрыгать задней лапой, словно помогая притке. Другой осмелел, тоже подошел ближе, подставил бок.
— Хватит. Хорошенького понемножку, — сообщила собакам Айша, отправилась к лошадям. Псы послушно потрусили за ней.
Дважды в хлев заходила Милена. Сперва заглянула лишь мельком, а потом уже стала вовсю глазеть, будто стараясь запомнить каждое движение притки. Расчесать спутанные лошадиные гривы да хвосты оказалось делом плевым, зато выдрать колтуны из козьей шерсти было куда сложнее. За больным пороссм бегали уже вместе с Миленой — верткий попался, орал во всю глотку, носился по загону, распугивая собратьев, угрожающе вертел коротким хвостом.
Уставшая от беготни Милена махнула рукой:
— Вот попробуй полечи такого…
Остановилась, привалилась к городьбе, отерла разрумянившееся лицо. Айша глянула на нее, задохнулась от восхищения, хотела было сказать, что в жизни подобной красы не видела, как в колено ей ткнулось мягкое и влажное свинячье рыло. Больной кабанчик сам подошел и теперь жевал ее юбку, довольно помаргивая блестящими глазками. Милена прыснула, прикрывая рот ладошкой, однако о деле не забыла — сунула к Айше поближе бочонок с чистой водой, рваную тряпицу и мешочек с суходолом — чтоб рана быстрее ссохлась. Пользуясь тем, что порося увлекся ее юбкой, Айша быстро промыла рану водой, намешала из суходола липкую, как тесто, кашицу, щедро залепила ею рану. Чтоб лекарство подсохло, пришлось еще немного постоять, терпеливо ожидая, когда поросенок наконец устанет жевать тряпку.
— Где ты так врачевать обучилась? — поинтересовалась Милена.
Айша пожала плечами. Она и сама толком не знала. У них в Роду многие умели врачевать, а уж какие травы иль коренья при какой болячке помогают, знал любой глуздырь. Когда она была еще совсем маленькой, они с братом часто ходили собирать нужные для леченья скотины травы — дядьке, или для лечения людей — бабке. А до них этим занимались старшие братья и сестры. А потом стало не для кого собирать травы … Да и некому…
Из глубин памяти выплыл холод, ознобом сжал Айшииы плечи…
— Меня научишь? — спросила Милена, вопросом отогнала худые воспоминания.
— Тебе-то к чему?
Милена резко отвернулась, перелезла через городьбу. Кабанчик перестал жевать Айшину юбку, побежал к собратьям.
— Погоди! — Айша не хотела обидеть красавицу, та ей нравилась. — Погоди!
Милена обернулась, ясные синие глазищи опалили притку.
— Думаешь, коли я старостина дочка да рожей выдалась, так я вовсе знать ничего не должна?! — Голос у Милены дрожал, срывался. — Отец с сестрой одно твердят — мужа тебе знатного сыщем, к чему тебе всякие премудрости, — и ты туда же?
— Прости, — Айша догнала Милену, покаянно дотронулась до ее рукава: — Я просто не знаю, как тебя учить. А травы, они же сами обо всем говорят. Ты только на поле выйди, рукой коснись, меж пальцев разотри, прислушайся, принюхайся — и все сама поймешь… К тому же я не ведаю, сколько тут еще проживу. Мне долго здесь жить нельзя. Вот помогу со скотиной, отработаю вашу заботу и пойду обоз нагонять …
Остальные селищенцы вернулись к вечеру, когда солнце еще правило свое время, но луна уже готовила желтую выходную запону. Впереди всех вышагивал староста Горыня — грузный, с длинным седым чубом на круглой лысой башке, окладистой бородой, сплетенной в две косы, и животом, плавно подпрыгивающим при каждом шаге. За ним, чуть сзади, семенила старшая сестра Милены — Полета — высокая, пышная баба на сносях, с круглым, как у отца, лицом, маленьким мягким ртом и светлой толстой косой, скрученной на затылке и прикрытой убрусом. Живот Полеты не уступал родительскому — выдавался вперед, растягивал ткань поневы — от силы семь-десять дней осталось до родов. Рядом с Полетой шел ее муж Кулья Хорек, за ними — брат мужа, потом — дядька по матери и младшая дочь сестры матери, ее брат и еще многие, которых Милена перечисляла так быстро, что притка совсем запуталась, кто кому и кем приходится.
Едва ступив во двор, староста громыхнул гулким басом, обращаясь к Милене:
— Готова матушка-землица, завтра поутру пойдем опахивать… — Заметив Айшу, кивнул: — Значит, поднялась? И то дело. Нечего попусту бока отлеживать.
И, будто тут же забыв о притке, пошагал к дому, по пути отвесив дочернему заду сочную оплеуху:
— Корми людей! С брюхом, чай, не поспоришь — оно, коли голоден, любой язык переговорит…
Домочадцы поспешили следом, лишь изредка бросая на Айшу косые взгляды. Задержалась лишь беременная сестра Милены. Постояла, оглядела испачканную в поросячьем загоне юбку притки, корки засохшей грязи на ее рубахе, растрепанные волосы, вылезшие из-под платка, нахмурилась:
— У тебя в коробе одежа есть?
Сама Полета была в длинной, серой поневе и рубашке с вышивкой рода по вороту и желтыми нарукавниками. Узорные височные кольца прикрывали красные пятна беременности на шее Полеты, однако на пухлых кистях рук и щеках пятна проступали отчетливо. Айша отвела взгляд. Рассматривать бабу на сносях было нехорошо, неправильно…
— Нет. Полета кивнула:
— Ступай, умойся — у бани бочка стоит. Одежу с едой тебе Милеша в погреб принесет. И смотри, чтоб назавтра никакой работы не гнушалась! Сама за тобой погляжу. Коли будешь хорошо работать — будешь в почете, ан нет — ворота рядом, ступай, куда ноги понесут. Только нынче далеко они тебя не унесут…
Голос у Полеты был сиплый, надорванный, похоже, по дому она заправляла не хуже отца. Привыкла и доход делить, и место указывать. «А родит, так вовсе хозяйкой себя почует… » — подумала Айша, однако послушно кивнула. Полета смягчилась, протянула пухлую маленькую руку, потрепала притку по щеке:
— Не боись, не обижу. Знаю, что за доброе слово и камыш не клонится. Потчевать да одевать буду по труду, а что покуда в погребе живешь — не обессудь. Худо там тебе?
— Нет. — У Айши дрогнули губы. Вспомнилась скрипучая обозная телега, серые насмешливые глаза Бьерна, голос распевающего свои сказы Тортлава Баянника, свежий ветер с реки, шелест еловых лап над головой, клацанье лошадиных копыт по влажной дороге… Бьерн…
Айша сглотнула подступивший к горлу комок, уставилась в землю, повторила:
— Нет.
Полета не соврала, сказав, что будет одевать и кормить притку по труду. За пару дней Айшин короб пополнился красивой рубашкой из пестряди, онучами, двумя поневами и даже большим куском мягкой блестящей поволоки.
О Бьерне Айша старалась не думать. А чтоб не думать — убирала, чистила, кормила, выводила на выпас, купала, доила… Ладить со скотинкой ей было легко — куда легче, чем с людьми. Айша скотину понимала. Даже ночевать в первый день оставалась не в своем погребе, а в овине, на мягком сене, в теплой и душной тесноте, тесно прижимаясь к мохнатым бокам больших пастушьих псов, рядом с загоном черного, как сажа, жеребца по прозвищу Воронок. Погреб Айша тоже прибрала — натаскала внутрь сухих веток, выложила по полу, натолкла разбитых глиняных горшков, засыпала щели между ветками. На свою лежанку принесла из овина охапку соломы — чтоб спать было мягче.
В Альдоге ждал брат, но лихорадка еще не ушла насовсем — то давала о себе знать ломотой в коленях, то вылезала нежданной слабостью, то черными мушками мельтешила перед глазами. Приходилось обустраиваться пока тут в Одорище — так называлось село.
Чаще других к Айше в погреб наведывалась Милена. Забиралась, как маленькая, — с ногами на полок, рассматривала прихорошившееся жилье, вздыхала:
— Гляди, как ты тут споро все сладила. А скотина наша прям у тебя расцветает. Золотые у тебя руки…
Зависть в ее голосе была поддельной — привирала девка, хотела угодить новой подруге. Та не спорила — пусть говорит, что хочет, иной раз любое доброе человеческое слово приятно, пусть и притворное. Потом Милена обычно расспрашивала о травах, о том, как и чем какие болячки лечат, о наговорах на хворь, которые Айша знала с самого детства. Слушала дочка старосты внимательно, впитывала каждое слово. Не одобряла лишь одного — что псы остаются в Айшином жилище да охраняют его, будто собственную нору.
— К чему собак к погребу приучать? — недоумевала она. — Гляди, совсем псины спятили — уже не различают, где гость, где ворог…
В ответ Айша улыбалась, успокаивала:
— Так без них я с тоски сама перестану различать, кто где. С ними мне и веселее, и покойнее…
К вечеру Милена вновь наведалась к притке в гости. Принесла обернутый в платок горшок с вареной репой, поставила на пол у очага, влезла на полок. Репа была еще горячей — горшок дымился паром, Айша подоткнула юбку, уселась, скрестив ноги, перед угощением, приготовилась есть. Один из псов выбрался из угла, сунул морду Айше под бок. Айша оттолкнула его. Пес огорченно фыркнул, задрал заднюю лапу, почесался, всем видом изображая презрение, отправился в угол к собрату. Улегся там, поблескивая желтыми волчьими глазами.
— Ох, привадила ты их… Гляди, как бы не сожрали по ночи! — привычно пожурила оритку Милена.
— Не сожрут, — Айша заметила, как нервно перебирают подол пальцы гостьи, поинтересовалась: — Спешишь куда?
— Сестра родит скоро.
Айша кивнула, сунула в рот ложку репы, обожгла язык.
— Очень скоро, — повторила Милена. — Уже и схватки начались…
Что-то в ее голосе настораживало. Айша забыла про обожженный язык, уставилась на красавицу. Милена сидела, обхватив колени руками, смотрела на огонь. В огромных синих глазах отражались яркие блики, по лицу ползали тени, искривляя его в уродливую маску. Айше стало неприятно, по спине пробежал быстрый холодок, затаился в груди. Только теперь притка вспомнила, что не видела в селище ни одного ребенка.
— Милена, а здесь есть дети? — поинтересовалась она.
Красавица вздрогнула, выпрямилась. Пальцы рук смяли юбочный подол, на костяшках проступили белые пятна.
— Были, — гулко выдавила она.
Затаившийся холодок распустил коготки, принялся царапаться изнутри. Репа не лезла в рот. Айша отодвинула горшок, подперла подбородок ладонями:
— Куда ж делись?
— Умерли.
— Все?
— Bce! А твое-то какое дело? — Милена более не хотела разговаривать — резанула как ножом.
— Никакого, — согласилась Айша.
— Тогда и не расспрашивай, — Милена соскочила с полока, отряхнула поневу от налипшей соломы. — Еще есть будешь? Не то мне идти надо.
— Нет. Благодарствую. — Айша пододвинула к ней горшок. Красавица молча подняла горшок с пола, перекинула через него плат, выбралась из погреба. Айша смотрела, как она постепенно исчезает в дыре влаза, как сначала скрывается ее голова, потом плечи, потом ноги в теплых онучах и почти новых лаптях…
Ночью Айшу разбудил неясный шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47