Конечно, он не ошибся в ее мотивах; вопрос был в значительной мере предлогом, просто попыткой вызвать интерес. Но что в том плохого? Разве не предполагает такая попытка уважения к другому? Задавая свой вопрос, она меньше всего испытывала отвращение к Осдену; больше жалела его, несчастного, высокомерного и злобного ублюдка, Мистера Без Кожи, как прозвала его Оллеру. А на что он, собственно, рассчитывал, при своем-то поведении? На любовь?
- Просто для него невыносим любой, кто чувствует к нему жалость,- сказала Оллеру; она лежала на нижней койке, покрывая соски позолотой.
- В таком случае у него ни с кем не будет человеческих отношений. Все, что сделал этот его доктор Хаммергельд,- вывернул аутизм наизнанку.
- Вот бедняжка,- сказала Оллеру.- Томико, ты не возражаешь, если ночью сюда зайдет Харфекс?
- А самой пойти к Харфексу никак нельзя? Вечно мне приходится восседать в Общей с этой проклятой очищенной репой. Меня уже тошнит от него!
- Ты ведь ненавидишь его, верно? Видимо, он это чувствует. Но я спала с Харфексом и прошлой ночью, и Аснанифойл может возревновать, у них же общая каюта. Здесь было бы приличнее.
- Обслужи их обоих,- сказала Томико со всей грубостью оскорбленной благопристойности. Земная субкультура, к которой она принадлежала, восточноазиатская, была пуританской, и Томико хранила целомудрие.
- Но я хочу только одного за ночь,- с невинной безмятежностью ответила Оллеру. На Белдене, Планете-Саде, так и не изобрели ни колеса, ни целомудрия.
- Так попробуй Осдена,- фыркнула Томико. Нестабильность ее личности редко бывала столь явной, как сейчас; абсолютное неверие в себя проявлялось в деструктивной активности. Она потому и согласилась участвовать в этом деле, что, по всей вероятности, оно не имело никаких надежд на успех.
Маленькая белденка подняла расширившиеся глаза, застыла с кисточкой в руке:
- Томико, так говорить неприлично.
- Почему?
- Это было бы мерзко! Меня не влечет к Осдену!
- Вот уж не знала, что для тебя это так важно,- с деланным безразличием сказала Томико, хотя прекрасно все знала. Она собрала кое-какие бумаги и вышла из каюты, бросив: - Надеюсь, ты проделываешь это с Харфексом или на ком ты там остановишься, в последний раз. Мне надоело.
Оллеру заплакала, по маленьким позолоченным соскам полились слезы. Этой бы только пореветь. Сама Томико не плакала с тех пор, как ей исполнилось десять лет.
Так что корабль не был счастливой обителью, однако дело повернулось к лучшему, когда Аснанифойл со своими компьютерами добрался до Мира 4470. Вот он, темно-зеленый самоцвет, открывшийся, словно истина, на дне гравитационного колодца. Рос жадеитовый
диск, с которого они не сводили глаз, росло и чувство общности между ними. Теперь эгоизм и расчетливая жестокость Осдена работали на то, чтобы свести остальных воедино. "Может быть,- сказал Мэннон,- он послан в качестве грона для битья. Того, что земляне называют козлом отпущения. Может, по большому счету его присутствие будет полезным для всех".- И никто не возразил - настолько все они хотели сейчас быть добрыми друг к другу.
Они вышли на орбиту. На ночной стороне планеты не было огней, на континентах - линий или выступов, выдававших присутствие живых существ, способных к строительству.
- Людей здесь нет,- прошептал Харфекс.
- Само собой,- буркнул Осден; он отвернулся вместе со своим обзорным экраном и всунул голову в полите-новый пакет. Пластик, по его утверждению, отсекал эмпатический шум, доносящийся от коллег.- Мы в двух световых веках от пределов Хайнского Пространства, а вне его людей нет. Не думаете же вы, что Мироздание способно совершить одну и ту же чудовищную ошибку дважды?
Но всем остальным было не до него - они любовно разглядывали расстилавшуюся внизу жадеитовую необъятность, где есть жизнь, но жизнь без людей. Для них, не приспособленных к жизни в человеческом обществе, то, что открывалось их глазам, означало не изолированность, но покой. Да и Осден выглядел не столь безразличным, как всегда. Он хмурился.
Спуск в языках пламени к морю, воздушная разведка, посадка. Равнина с чем-то вроде травы с толстыми зелеными гибкими стеблями окружила корабль, задевая выдвинутые видеокамеры, марая объективы крохотными частицами пыльцы.
- Похоже, чистой воды фитосфера,- высказался Харфекс.- Осден, вы поймали что-нибудь чувствующее?
Все обернулись к Сенсору. Тот, потеряв интерес к экрану, готовил себе чай. Он не ответил. Он вообще редко отвечал на задаваемые вопросы.
Жесткая, как хитин, военная дисциплина была совершенно неприменима к таким вот экипажам сумасшедших ученых; принятая в них система отдачи распоряжений занимала некое промежуточное положение между парламентской процедурой и "порядком целования"
и могла бы свести с ума любого кадрового офицера. Однако по непостижимой логике Властей звание Координатора было присвоено доктору Хаито Томико, и теперь она впервые воспользовалась своими прерогативами.
- Сенсор Осден,- распорядилась она,- пожалуйста, ответьте Биологу Харфексу.
- Как я могу "поймать" что-то извне,- сказал, не оборачиваясь, Осден,- если эмоции девяти невротических гуманоидов кишат вокруг меня, как черви в банке? Когда у меня будет что сказать вам, я скажу. Я знаю, что обязан делать в качестве Сенсора. А вот если вы, Координатор Хаито, позволите себе вновь отдать мне приказ, я буду считать свои обязательства утратившими силу.
- Вот и хорошо, мистер Сенсор. Я полагаю, что впредь к приказам прибегать не придется.
Ее лягушачий голос звучал спокойно, но сидевший спиной к ней Осден, казалось, слегка содрогнулся от боли, будто волна потаенной злобы Томико была физическим телом, нанесшим ему удар.
Первое впечатление Биолога подтвердилось. Приступив к полевым работам, они не обнаружили животных даже среди микробиоты
. Здесь никто никого не ел. Все формы живого были фотосинтезирующими либо сапрофагами
, жили за счет света или смерти, но не за счет жизни. Растения, бесчисленные растения, и ни единого вида, известного экскурсантам из обители Человечества. Бесчисленные молчания. Разве что ветерок повеет, покачивая листья и ветви, теплый, шелестящий, насыщенный спорами и пыльцой, взметнет сладкую блекло-зеленую пыль над заросшими высокой травой прериями, пустошами без привычного вереска, нехожеными и невиданными лесами. Теплый печальный мир, печальный и безмятежный. Инспекторы, будто на пикнике, бродили по солнечным долинам, поросшим лиловыми папоротниками, тихо беседовали друг с другом. Они знали: их голоса нарушают молчание, длившееся тысячу миллионов лет, молчание ветра и листьев, листьев и ветра, что задует и уляжется и задует вновь. Они говорили тихо и все же говорили, на то они и люди.
- Бедный старина Осден,- сказала Дженни Чонь, Техник-Биолог, пилотируя гелиджет
в плановом маршруте в район Северного Полюса.- Аппаратура в мозгу - просто класс, а принимать нечего. Вот ведь невезуха.
- Он признался мне, что ненавидит растения,- хихикнула Оллеру.
- А ты думала, он полюбит их уже за то, что они, не в пример нам, не раздражают его?
- Не скажу, что я сам без ума от этих растений,- заявил Порлок, глядя вниз, на пурпурные волны Северного Полярного Леса.- Везде одно и то же. Ничего мыслящего. Ничего меняющегося. Человек, окажись он здесь один, свихнуться может.
- Но все это - живое,- сказала Дженни Чонь.- А все, что живет, Осден ненавидит.
- Ну, вообще-то он не такой уж и противный,- великодушно заметила Оллеру.
- Доводилось спать с ним, да, Оллеру? - покосился на нее Порлок.
- Похабники вы, земляне! - вскрикнула Оллеру, залившись слезами.
- Ей-то не доводилось,- не замедлила вступиться Дженни Чонь.- А вам, Порлок?
Химик натужно рассмеялся: "Ха-ха-ха!" На усах появились росинки слюны.
- Осден не может вынести прикосновения,- всхлипнула Оллеру.- Я однажды чуть дотронулась до него, просто случайно, а он отмахнулся от меня, будто я какая-то грязная… вещь. Все мы для него просто вещи.
- Он - сущее зло,- сказал Порлок странно изменившимся голосом, от которого обе женщины вздрогнули.- Дело кончится тем, что он перессорит нашу команду либо провалит ее работу - не одно, так другое. Запомните мои слова. Он не способен сосуществовать с другими людьми!
Они сели на Северном Полюсе. Над низкими холмами тлело полночное солнце. Невысокая сухая зеленовато-розовая мохоподобная трава разбегалась до горизонта во всех направлениях, и каждое из них было одним и тем же - южным. Подавленные невероятной тишиной, трое Инспекторов установили приборы и занялись делом - три судорожно копошащихся вируса на коже недвижного гиганта.
Никто не звал Осдена с собой ни пилотом, ни фотографом, ни регистратором, а сам он своих услуг никогда не предлагал, так что редко покидал базовый лагерь. Он обрабатывал на бортовых компьютерах данные Харфекса по ботанической таксономии
и помогал Эскуане, чья работа здесь сводилась к ремонту и профилактическому обслуживанию систем. Эскуана стал подолгу спать, по двадцать пять и более часов за тридцатидвухчасовые сутки, внезапно отключаясь за ремонтом радиооборудования или проверкой цепей управления гелиджета. Однажды Координатор специально осталась на базе посмотреть, что к чему. Больше никого не было, кроме подверженной эпилептическим припадкам Посуэт То - в этот день Мэннон начал курс лечения, погрузив ее в состояние превентивной кататонии. Томико вводила отчеты в банки данных и присматривала за Осденом и Эскуаной. Прошло два часа.
- Это соединение вы могли бы при желании паять припоем 860,- тихо и нерешительно сказал Эскуана.
- Ясное дело!
- Извините. Я просто посмотрел, вижу, у вас там 840-й…
- Уберу его, когда достану 860-й. Инженер, когда я не буду знать, как действовать, я сам обращусь к вам за советом.
Через минуту Томико оглянулась. Сомнений быть не могло: Эскуана спал глубоким сном - голова на столе, большой палец во рту.
- Осден!
Тот не ответил и не повернул мертвенно-бледного лица, только нетерпеливо передернулся.
- Вы не могли не знать о ранимости Эскуаны.
- Я не отвечаю за его психопатические реакции.
- Но за свои отвечаете. В том, чем мы здесь занимаемся, Эскуана - главная фигура, а вы нет. Раз вы не
в состоянии справиться со своей враждебностью, вам следует избегать общения с ним.
Осден положил инструменты и встал.
- С радостью! - воскликнул он злым скрипучим голосом.- Вам-то, наверно, и вообразить не дано, каково это - переживать безотчетный ужас Эскуаны. Быть вынужденным разделять его жуткую трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем на свете!
- Вы что, пытаетесь оправдать свою жестокость к нему? Я думала, у вас больше чувства собственного достоинства! - До Томико дошло, что ее трясет от злости.- Если ваша способность к эмпатии в самом деле вынуждает вас делить с Андером его страдания, почему же она никогда не вызывает в вас ни капли сострадания?
- Сострадание…- сказал Осден.- Сострадание… Что вы знаете о сострадании?
Она не сводила с него глаз, но он на нее смотреть не хотел.
- Не угодно ли, чтобы я описал словами ваши теперешние чувства по отношению ко мне? - спросил он.- Я смогу это сделать точнее, чем вы сами. Меня научили анализировать такие реакции по мере их приема. А я ведь и в самом деле принимаю их.
- Но как вы можете рассчитывать на теплые чувства с моей стороны, если ведете себя подобным образом?
- Да какую роль играет то, как я себя веду, курица ты безмозглая, думаешь, от этого что-нибудь меняется? Думаешь, средний человек - кладезь любви и благости? Весь мой выбор - быть ненавидимым или быть презираемым. Я не женщина и не трус и предпочитаю, чтобы меня ненавидели.
- Вздор это. Самоуничижение. У каждого человека есть…
- А я не каждый,- сказал Осден.- Есть все вы. И есть я. Я - один.
Пораженная этой внезапно открывшейся бездной солипсизма
, она некоторое время молчала; наконец, уже без злости и Жалости, будто ставя диагноз, произнесла:
- Вы можете себя убить, Осден.
- Недурной для вас выход, да, Хаито? - глумливо ухмыльнулся он.- Я депрессиям не подвержен, и сеп-пуку не мой удел. Так что вы мне предлагаете делать?
- Уйти. Пожалеть самого себя и нас. Возьмите аэрокар, портативный компьютер и отправляйтесь на подсчет разновидностей. В лес. За лес Харфекс еще даже не принимался. Выберите облесенный участок в сто квадратных метров, где-нибудь в пределах дальности радиосвязи. Но за пределами эмпатического приема. Докладывайте ежедневно в 8 и 24 часа.
Осден отбыл и пять дней подряд напоминал о себе только поступавшими дважды в сутки короткими сообщениями о том, что все нормально. Настроение в базовом лагере сменилось с быстротой театральных декораций. Эскуана бодрствовал по восемнадцать часов в сутки. По-суэт То взялась за свою небесную лютню и погрузилась в астральные созвучия (Осдена музыка доводила до бешенства). Мэннон, Харфекс, Дженни Чонь и Томико, все как один, отказались от транквилизаторов. Порлок в своей лаборатории перегонял нечто и сам же все выпивал, привычно страдая похмельем.
1 2 3 4 5 6