И поскорее…
Вот он, его звездный час, Шевчука… Вся его жизнь, вся незадавшаяся карьера — все для того, чтобы один-единственный раз оказаться в нужном месте в нужное время…
— А ты? — нерешительно спросил Бучко.
— Нам нужен кто-то… кто бы смог прикрыть ее от людей Аскольда.
Гарик! Подумал я. Гарик входит в Опекунский совет — он же Попечитель округа. Их Аскольд прижмет в первую очередь — при новом порядке прежние структуры будут просто не нужны. Должно быть, среди мажоров тоже нет единодушия — иначе Аскольду не понадобилась бы та кровавая баня… в качестве наглядного пособия… Господи Боже, никогда бы не подумал, что Гарик может оказаться спасителем человечества…
— Давай, Игорь! Шевелись…
— Кого ты собираешься сюда тащить? — недовольно спросил Бучко. — Мажора? Мало мне неприятностей…
— Люди Аскольда не лучше. — Я нагнулся было к своей куртке, но побоялся тревожить женщину; глаза у нее совсем закрылись. Я положил пальцы ей на запястье, пытаясь прощупать пульс… слабый пульс… паршиво… — Он своих гвардейцев уже несколько лет прикармливает… Думаешь, они тебя пожалеют?
Бучко резко повернулся на каблуках и кинулся вниз по лестнице. Женщина вдруг открыла глаза.
— Выдаст… меня… — Она с трудом выталкивала слова вместе с дыханием.
— Нет, — сказал я мягко, — он приведет Шевчука.
— Выдаст… — Она снова прикрыла глаза. Что-то легло мне в ладонь, крохотное, точно коробок спичек. — Это вам… посольство…
— Что?
— Американцы… пусть они… тут все… записи переговоров… Еще Роман…
На ладони у меня лежала кассета… магнитная кассета. Я и не знал, что подобное возможно — она была такая маленькая.
На миг в ее взгляде блеснул прежний огонь.
— Наша… Это мы сами…
Должно быть, у них и впрямь были свои мастерские, подумал я. И свои конструкторы.
— Хорошо, хорошо. Я попробую.
Я спрятал кассету в карман. Территория посольства отлично охраняется — причем, с обеих сторон. Но сейчас я готов был обещать что угодно — ей нельзя волноваться…
Дверь хлопнула. Я оставил раненую и выглянул в коридор — но это вернулся Бучко.
— Собирается, — пробурчал он, торопливо поднимаясь наверх. — Ну, что она?
— Еще держится. Побежал я, Игорь…
— Не нравится мне это, — мрачно сказал мне вслед Бучко, — ох, не нравится!
* * *
У кордона уже творилось черт знает что — толпа напирала с обеих сторон, а люди Аскольда, благоразумно защищенные шлемами и нагрудниками, удерживали ее, растянувшись двойной цепью. Пока еще в ход не пошли ни камни, брошенные из толпы, ни дубинки патрульных, но, похоже, ждать осталось недолго. Беспорядки могли вспыхнуть самопроизвольно — а может, Аскольд подогрел их, распустив слухи… кто теперь знает?
Я пробился сквозь толпу — кто-то ощутимо двинул меня кулаком в спину; я уже был чужаком, был оттуда, сверху, — и, очутившись у пропускного пункта, полез в карман за пропуском. Наткнулся на кассету и похолодел, наконец, извлек пластиковую карточку и протянул ее патрульному.
Тот кинул на нее рассеянный взгляд и посторонился.
Я прошел мимо с равнодушным, отсутствующим лицом. Спокойно, говорил я себе, спокойно, не торопись…
— Эй! — окликнул патрульный.
Я обернулся.
— Мой вам совет, — сказал тот негромко, — держитесь отсюда подальше…
Я печально сказал:
— Уже понял.
С внешней стороны кордона толпа была меньше и напирала она не с тем энтузиазмом. Я легко выбрался наружу — и вздрогнул, когда кто-то судорожно вцепился мне в локоть.
И тут же облегченно вздохнул.
— О, Господи! Себастиан.
И он все это время околачивался тут, поджидая меня! Я же проболтался на Подоле больше двух часов…
— Ну что? — Он уставился на меня лихорадочно блестевшими глазами. Мне потребовалось время, чтобы сообразить, о чем это он…
— Ах, это… Все это ерунда… Шевчук совершенно ни при чем.
— Точно?
— Абсолютно точно.
Я— то мог сказать это с полной уверенностью… Должно быть, и он это почувствовал, потому что явно расслабился.
— Тут такое творится…
— Да, — сказал я, — творится… Послушай, Себастиан…
Я двинулся вверх по улице, он тащился за мной как привязанный.
— Хочешь помочь нам? Людям? Действительно, помочь?
— Конечно! — пылко сказал он. И вдруг насторожился. — Если это не…
Здорово же он сам себя напугал…
— Не противозаконно? — услужливо подсказал я.
— Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…
Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:
— Никто и не пострадает. Напротив… Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.
— Преступление Против Человечества! — Я отчетливо услышал, как он это произнес — каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка… Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно…
— Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, — я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, — их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу — нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.
Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, — какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…
— Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?
— Все равно — кому. Хоть мажору, хоть человеку. Не важно.
Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку — говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…
Я вложил ему в ладонь кассету.
— Тогда действуй.
— А… Что там? — недоуменно спросил он.
— Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему — только американцу! И не говори никому…
— Да я понял.
— Надеюсь.
Он помолчал. Потом спросил:
— Это и, правда, так важно?
— Да, — устало согласился я, — правда. Ну, беги — не нужно, чтобы нас видели вместе…
Он так и рванул — аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там — может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит — навести на них контору… ладно, потом разберемся… Если будет время…
* * *
— Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, — сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой — крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
— Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
— Пока еще я на своем… А если это провокация?
— Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.
— Эта пленка? А где она — у тебя?
— Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
— Что? — Гарик явно заинтересовался. — В посольство?
— Ага.
— Ну и глупо… — сказал он без должной уверенности в голосе. — Пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов — это ж нелюди.
«Сам— то ты кто?» -чуть было не спросил я. Но сказал только:
— Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.
— Сдаешь ее мне, значит? — ядовито спросил он.
— Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона — я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец…
Но он сказал:
— Машину к подъезду. Шофер свободен — я поведу сам.
И уже мне:
— Ладно. Поехали.
… Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:
— Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами.
Он задумчиво продолжил:
— То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано… Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
— Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
— Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.
— А сколько народу он положил, ваш Петр?
— Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.
Я ухмыльнулся:
— Это, разумеется, говорит в его пользу…
Гарик, казалось, не слышал.
— Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить… Он ратовал за самоуправление — по крайней мере, местное, за централизацию…
— Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
— Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
— Вот это, — сухо сказал я, — меня и беспокоит.
Он покачал головой.
— Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше — и что? Чуть обстановка обостряется — мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли — приходите, мол, правьте! Детей своих продавали… да что там продавали — подкидывали, чтобы лишний рот не кормить…
— Хватит, Гарик… Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит… Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик — не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась — словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. — Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. — Особенно, учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…
— Может, — я перевел дыхание, — может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…
Гарик дернул крылом.
— У меня мало времени, Лесь.
— Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо — но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина — молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе — она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…
— Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? — произнес Гарик. — Рад познакомиться…
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
— Мне бы хотелось знать… — неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
— Кто это там? — раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *
— Ясно, — не глядя на меня, произнес Гарик, — я, пожалуй, пойду.
— Но, Георгий… — возразил я нерешительно.
— Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Вот он, его звездный час, Шевчука… Вся его жизнь, вся незадавшаяся карьера — все для того, чтобы один-единственный раз оказаться в нужном месте в нужное время…
— А ты? — нерешительно спросил Бучко.
— Нам нужен кто-то… кто бы смог прикрыть ее от людей Аскольда.
Гарик! Подумал я. Гарик входит в Опекунский совет — он же Попечитель округа. Их Аскольд прижмет в первую очередь — при новом порядке прежние структуры будут просто не нужны. Должно быть, среди мажоров тоже нет единодушия — иначе Аскольду не понадобилась бы та кровавая баня… в качестве наглядного пособия… Господи Боже, никогда бы не подумал, что Гарик может оказаться спасителем человечества…
— Давай, Игорь! Шевелись…
— Кого ты собираешься сюда тащить? — недовольно спросил Бучко. — Мажора? Мало мне неприятностей…
— Люди Аскольда не лучше. — Я нагнулся было к своей куртке, но побоялся тревожить женщину; глаза у нее совсем закрылись. Я положил пальцы ей на запястье, пытаясь прощупать пульс… слабый пульс… паршиво… — Он своих гвардейцев уже несколько лет прикармливает… Думаешь, они тебя пожалеют?
Бучко резко повернулся на каблуках и кинулся вниз по лестнице. Женщина вдруг открыла глаза.
— Выдаст… меня… — Она с трудом выталкивала слова вместе с дыханием.
— Нет, — сказал я мягко, — он приведет Шевчука.
— Выдаст… — Она снова прикрыла глаза. Что-то легло мне в ладонь, крохотное, точно коробок спичек. — Это вам… посольство…
— Что?
— Американцы… пусть они… тут все… записи переговоров… Еще Роман…
На ладони у меня лежала кассета… магнитная кассета. Я и не знал, что подобное возможно — она была такая маленькая.
На миг в ее взгляде блеснул прежний огонь.
— Наша… Это мы сами…
Должно быть, у них и впрямь были свои мастерские, подумал я. И свои конструкторы.
— Хорошо, хорошо. Я попробую.
Я спрятал кассету в карман. Территория посольства отлично охраняется — причем, с обеих сторон. Но сейчас я готов был обещать что угодно — ей нельзя волноваться…
Дверь хлопнула. Я оставил раненую и выглянул в коридор — но это вернулся Бучко.
— Собирается, — пробурчал он, торопливо поднимаясь наверх. — Ну, что она?
— Еще держится. Побежал я, Игорь…
— Не нравится мне это, — мрачно сказал мне вслед Бучко, — ох, не нравится!
* * *
У кордона уже творилось черт знает что — толпа напирала с обеих сторон, а люди Аскольда, благоразумно защищенные шлемами и нагрудниками, удерживали ее, растянувшись двойной цепью. Пока еще в ход не пошли ни камни, брошенные из толпы, ни дубинки патрульных, но, похоже, ждать осталось недолго. Беспорядки могли вспыхнуть самопроизвольно — а может, Аскольд подогрел их, распустив слухи… кто теперь знает?
Я пробился сквозь толпу — кто-то ощутимо двинул меня кулаком в спину; я уже был чужаком, был оттуда, сверху, — и, очутившись у пропускного пункта, полез в карман за пропуском. Наткнулся на кассету и похолодел, наконец, извлек пластиковую карточку и протянул ее патрульному.
Тот кинул на нее рассеянный взгляд и посторонился.
Я прошел мимо с равнодушным, отсутствующим лицом. Спокойно, говорил я себе, спокойно, не торопись…
— Эй! — окликнул патрульный.
Я обернулся.
— Мой вам совет, — сказал тот негромко, — держитесь отсюда подальше…
Я печально сказал:
— Уже понял.
С внешней стороны кордона толпа была меньше и напирала она не с тем энтузиазмом. Я легко выбрался наружу — и вздрогнул, когда кто-то судорожно вцепился мне в локоть.
И тут же облегченно вздохнул.
— О, Господи! Себастиан.
И он все это время околачивался тут, поджидая меня! Я же проболтался на Подоле больше двух часов…
— Ну что? — Он уставился на меня лихорадочно блестевшими глазами. Мне потребовалось время, чтобы сообразить, о чем это он…
— Ах, это… Все это ерунда… Шевчук совершенно ни при чем.
— Точно?
— Абсолютно точно.
Я— то мог сказать это с полной уверенностью… Должно быть, и он это почувствовал, потому что явно расслабился.
— Тут такое творится…
— Да, — сказал я, — творится… Послушай, Себастиан…
Я двинулся вверх по улице, он тащился за мной как привязанный.
— Хочешь помочь нам? Людям? Действительно, помочь?
— Конечно! — пылко сказал он. И вдруг насторожился. — Если это не…
Здорово же он сам себя напугал…
— Не противозаконно? — услужливо подсказал я.
— Да… нет… Просто я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал…
Куда уж больше, подумал я. А вслух сказал:
— Никто и не пострадает. Напротив… Если удастся… ты предотвратишь преступление. Против человечества.
— Преступление Против Человечества! — Я отчетливо услышал, как он это произнес — каждое слово с большой буквы. Господи, подумал я, да он же еще совсем мальчишка… Ну, ладно, не совсем мальчишка… Все равно…
— Мне случайно удалось раздобыть кое-какие очень серьезные материалы, — я говорил спокойно, стараясь сбить с него этот избыточный аффект, — их нужно передать в американское посольство. Сам я не могу — нужно кое-что сделать… Да и шансов у тебя больше.
Он задумался. Видно, пришел в себя и сейчас прикидывал варианты. Мажору легче связаться с посольскими, чем человеку, — какое-нибудь общество Евразийско-Американской дружбы или культурный центр, куда людям путь, в общем, заказан…
— Пожалуй… Да, наверное, это возможно. А кому передать?
— Все равно — кому. Хоть мажору, хоть человеку. Не важно.
Надеюсь, у них найдется оборудование, чтобы прослушать эту пленку — говорят, у американцев такая техника, что нам и не снилась…
Я вложил ему в ладонь кассету.
— Тогда действуй.
— А… Что там? — недоуменно спросил он.
— Неважно. Ты просто передай, и все. Но сам… не через кого-то, сам. Американцу. Понял? Не нашему — только американцу! И не говори никому…
— Да я понял.
— Надеюсь.
Он помолчал. Потом спросил:
— Это и, правда, так важно?
— Да, — устало согласился я, — правда. Ну, беги — не нужно, чтобы нас видели вместе…
Он так и рванул — аж крылья захлопали. А я поспешил в Центр. Хоть бы Гарик был еще там — может, его вызвали в какие-то высшие инстанции, раз такое творится. Шевчук мне этого не простит — навести на них контору… ладно, потом разберемся… Если будет время…
* * *
— Ты выдвигаешь очень серьезные обвинения, — сказал Гарик.
Окна в помещении были заклеены липкой лентой — крест-накрест. Они что ж, ожидают еще взрывов? Аскольд их припугнул?
Я сказал:
— Еще бы… А как бы ты поступил на моем месте? Позволил бы тащить себя на бойню?
Он пожал плечами.
— Пока еще я на своем… А если это провокация?
— Тебе решать, Георгий. Тем более, есть доказательства.
— Эта пленка? А где она — у тебя?
— Разумеется, нет. Не такой я дурак. Я передал ее американцам.
— Что? — Гарик явно заинтересовался. — В посольство?
— Ага.
— Ну и глупо… — сказал он без должной уверенности в голосе. — Пленка может быть подделкой… От них всего можно ожидать, от этих бандитов — это ж нелюди.
«Сам— то ты кто?» -чуть было не спросил я. Но сказал только:
— Эта женщина… если она еще жива… допросите ее.
— Сдаешь ее мне, значит? — ядовито спросил он.
— Лучше тебе, чем Аскольду. Какой у меня выбор?
Как всегда, подумал я, как всегда; между большей и меньшей подлостью.
Он молчал. Потом стал накручивать диск телефона — я ждал, прикусив губу. А если я ошибался, и он под крылом Аскольда? Тогда все… конец…
Но он сказал:
— Машину к подъезду. Шофер свободен — я поведу сам.
И уже мне:
— Ладно. Поехали.
… Я забрался в машину. Какое-то время Гарик рулил молча, потом повернулся ко мне:
— Так что, вы там из Аскольда какого-то палача народов сделали?
Я пожал плечами.
Он задумчиво продолжил:
— То, что он предлагал… казалось разумным… В сущности, попечительские комитеты действуют нескоординировано… Порою нас прижимают из личных амбиций, из каких-то частных соображений.
— Он сосредоточил в своих руках слишком большую власть.
— Сама по себе власть еще не катастрофа. Вспомни, при Петре… Самодур? Самодержец, милый мой! В сущности, он же тогда положил начало Евразийскому Союзу.
— А сколько народу он положил, ваш Петр?
— Так он же грандов не меньше, чем людей, прижал.
Я ухмыльнулся:
— Это, разумеется, говорит в его пользу…
Гарик, казалось, не слышал.
— Я сам за Аскольда голосовал. Хотя мой комитет по его плану следовало упразднить… Он ратовал за самоуправление — по крайней мере, местное, за централизацию…
— Я не хочу централизованно отправляться в резервацию. Чтобы как в Китае? Нет уж, спасибо!
— Да откуда ты знаешь, как оно там в Китае? Никто же наверняка не знает.
— Вот это, — сухо сказал я, — меня и беспокоит.
Он покачал головой.
— Знаешь, что меня поражает? Чуть ли не тысячу лет живем бок о бок, а кое-где и больше — и что? Чуть обстановка обостряется — мы виноваты! Террористке, бабе этой истеричной, ты поверил. Что ты из нас захватчиков делаешь? Завоевателей? А то не знаешь, как оно было. Да предки ваши, чтобы от набегов спастись, сами к нам на коленях приползли — приходите, мол, правьте! Детей своих продавали… да что там продавали — подкидывали, чтобы лишний рот не кормить…
— Хватит, Гарик… Нечего тут мне пропагандировать… Без того тошно.
Высшее существо он из себя корчит… Благодетеля. Господи, да если бы не этот их странный облик — не помогли бы им никакие аэростаты… Ничего бы не помогло. Вырезали бы, они бы и пикнуть не успели…
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась — словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. — Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. — Особенно, учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…
— Может, — я перевел дыхание, — может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…
Гарик дернул крылом.
— У меня мало времени, Лесь.
— Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо — но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина — молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе — она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…
— Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? — произнес Гарик. — Рад познакомиться…
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
— Мне бы хотелось знать… — неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
— Кто это там? — раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *
— Ясно, — не глядя на меня, произнес Гарик, — я, пожалуй, пойду.
— Но, Георгий… — возразил я нерешительно.
— Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14