Ноги у Лизе-Лотты задрожали и неожиданно подломились в коленках. Она упала. Один из охранников дернул ее за руку – поднимайся! – но ноги ее не слушались. А солдат-палач застрелил последнего из обреченных и, снова передернув затвор пистолета, повернулся к ней. Он был очень юным и очень красивым, этот убийца. Блондин с яркими голубыми глазами и четкими, правильными чертами лица. Словно с агитационного плаката сошел… Лизе-Лотта видела мелкие капельки крови на перчатке его правой руки, на рукаве мундира. Свежая кровь – такая яркая… Через миг впитается – и будет уже не заметно. А сейчас – как россыпь кораллов. Охранник снова дернул ее за руку – но Лизе-Лотта была на гране обморока и подняться не могла. Она ждала, когда красивый блондин с пистолетом подойдет к ней и выстрелит ей в голову. Она была уверена, что так оно и будет… Через мгновение… Сейчас… Он действительно подошел и всмотрелся в ее перекошенное ужасом лицо. Яркие голубые глаза блондина удивленно распахнулись.
– Фрау Фишер? Фрау Шарлотта? Это вы! – воскликнул он и наклонился к Лизе-Лотте.
Уже теряя сознание, она успела заметить, что на лице юноши, на свежей румяной щеке краснеется несколько капелек крови – мелких, как бисер.
Она пришла в себя в маленькой комнате офицерского лазарета. Здесь была удобная кровать с чистым бельем, шкафчик, тумбочка. На тумбочке – вазочка с фруктами. Аромат фруктов Лизе-Лотта почувствовала прежде всего. Потом – боль в руке. Открыла глаза – над ней склонилась какая-то белая фигура. Когда туман перед глазами рассеялся, Лизе-Лотта разглядела медсестру, сосредоточенно вливающую ей в вену какую-то мутную жидкость из шприца. Потом медсестра отступила и к постели подошли двое: пожилой военный в белом халате, наброшенном поверх мундира, и тот самый юноша, который убивал евреев во дворе перед комендатурой.
– У нее глаза открыты! Она пришла в себя? – воскликнул юноша. – Фрау Шарлотта! Вы меня видите? Вы меня не узнаете? Я – Курт! Фрау Шарлотта! Я – Курт фон дер Вьезе! Почему она не отвечает?
– Возможно, сознание замутнено. Голод, нервное потрясение… Я буду наблюдать ее. Возможно, понадобится серьезное лечение.
– Но она не умрет? – волновался Курт фон дер Вьезе.
– Можно надеяться на благополучный исход. Но сказать что-нибудь наверняка невозможно, – спокойно ответил врач.
И, чуть поколебавшись, добавил:
– Вы уверены, что она не еврейка?
– Да. Я хорошо знаю ее деда. И мужа тоже… Знал, – Курт брезгливо скривился. – Можно считать, что это – несчастный случай. То, что она оказалась замужем за евреем, а потом… Медлила с разводом.
– Несчастный случай… Ну-ну, – неуверенно протянул врач. – Охранники, которые ее привели, говорили, что она шла к коменданту, хотела поговорить о том, что раскаивается и желает искупить… Очень вовремя маленькая фрау раскаялась!
– Вы хотите на Восточный фронт, доктор Зюсмильх? – любезно поинтересовался Курт фон дер Вьезе.
Врач удивленно обернулся.
– Я ведь могу очень просто вам это устроить! И, заметьте, никто говорить с вами даже не будет. Никто. Ни в Гестапо, ни в иных ведомствах. Вы – ничто. А станете и вовсе прахом… Когда окажетесь в окопах под Москвой. Или где-нибудь на болотах Белоруссии! – Курт фон дер Вьезе говорил очень спокойно, но нежное лицо его постепенно наливалось багровым гневным румянцем.
– Но я же… Я не… – залепетал врач, нервно одергивая мундир.
– Замолчите. И лечите эту даму как следует. Докладывайте мне о малейших переменах в ее состоянии. Я хочу увезти ее отсюда как можно скорее. Куда-нибудь в санаторий, где ей будет обеспечен должный уход и комфорт.
– Но она же была замужем за евреем! Она жила в гетто! – не выдержал врач. – Я не понимаю…
– А от вас и не требуется, чтобы вы понимали. Это – семейное дело. Вы слышали о докторе Гисслере? Фрау Шарлотта – его внучка.
Судя по выражению почтительного ужаса, промелькнувшему на лице доктора Зюсмильха, он был наслышан о докторе Гисслере!
Но что такого мог учинить ее дед, чтобы этот нацист его так боялся?!
А Курт фон дер Вьезе… Был такой славный мальчик! А стал – убийцей. Лизе-Лотта до сих пор никак не могла узнать в этом красивом юноше – того мальчика, которому она когда-то варила шоколад и давала уроки литературы. Он был красивым подростком… Пожалуй, из того подростка мог вырасти такой мужчина. Но все равно – слишком сильно изменился. Она не могла поверить, что тот Курт, которому она читала вслух Дюма и Конан-Дойля, мог расстреливать в затылок беззащитных людей.
Впрочем, сейчас ее мало тревожила виденная накануне жестокость. Она даже не боялась Курта, несмотря на его эсэсовскую форму и оружие, которое он мог в любой момент пустить в ход. Лизе-Лотта привыкла к состоянию не проходящей тревоги, а сейчас ей все было абсолютно безразлично. Не удивлял испуг врача при упоминании имени ее деда. И не пугало его недоверие по отношению к ее, Лизе-Лотты, раскаянию. Ей было все равно. Мысли текли вяло, неторопливо. Наверное, они дали ей какое-то сильное успокоительное…
Врач ушел.
Курт сел на край ее постели, взял ее за руку.
– Фрау Шарлотта! Теперь вы можете говорить… Вам совершенно нечего бояться! Я беру вас под свою личную защиту. Помните, когда-то я хотел служить вам, как рыцарь? Вот теперь это возможно! Конечно, я молод… Но карьера моя складывается блестяще. Я не просто пугал этого докторишку – я действительно могу отправить его на Восточный фронт в любой момент, как только захочу! И того охранника, который дергал вас за руку, тоже… Никто больше не посмеет безнаказно обидеть вас! Фрау Шарлотта, вы ведь меня слышите? Пожалуйста, не смотрите на меня так! Ответьте мне хоть что-нибудь! Фрау Шарлотта! Я три дня ждал, когда вы откроете глаза! Я так волновался!
– Три дня? – прошептала Лизе-Лотта.
Отчего-то эти слова пробудили в ее душе смутное эхо. Кто-то совсем недавно произносил эти слова – в другом контексте. Три дня… Да, конечно, это она сама сказала: «Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду!» А Аарон ответил ей: «Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен. Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама…»
И вот – она спасена.
И три дня прошло.
И «послезавтра» тоже прошло, «послезавтра» превратилось во «вчера»!
– Где Михель? Где мой мальчик? – вскрикнула Лизе-Лотта, резко садясь на постели.
И тут же перед глазами все поплыло – и она без сил упала на подушки.
Заботливое лицо Курта склонилось к ней:
– Не тревожьтесь, фрау Шарлотта. Я нашел мальчика и отправил его в Австрию. Я знал, что вам наверняка захочется, чтобы он был с вами. Все-таки вы его мать… Хотя это было просто преступно со стороны доктора Гисслера! Допустить чтобы вы – такая прекрасная, чистая, добрая, верная – чтобы вы стали матерью расово неполноценного ребенка.
– Когда я выходила замуж за Аарона, еще не было известно, что евреи – расово неполноценны, – вздохнула Лизе-Лотта.
– Да, я понимаю. Ужасное несчастье! – пылко откликнулся Курт и прижался губами к ее руке.
На мгновение Лизе-Лотте показалось, что Курт сочувствует ее утратам, но она быстро осознала свою ошибку – стоило только ему вновь заговорить!
– Вот так, фрау Шарлотта, они и действовали все эти века… Нет, не века, а целые тысячелетия! Направляли свои козни против самого уязвимого, что только есть у нации. Он все рассчитал, этот ваш Аарон. Он хотел завладеть научными открытиями доктора Гисслера, а когда понял, что ученику доктор Гисслер никогда не будет доверять до конца – решил стать родственником! Будь вы иной женщиной – он бы дважды подумал, зная беспримерную твердость принципов доктора Гисслера в отношении расовых вопросов.
Лизе-Лотта слушала Курта и слышала голос Аарона: «Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему».
Аарон наверняка уже мертв. Или – отправлен в лагерь. Они в гетто были достаточно наслышаны о таких лагерях… Кто-то, правда, не верил, считал, что все ужасы преувеличены. Но Лизе-Лотта верила. Потому что она всегда была пессимисткой и верила только в худшее. И весь жизненный опыт подтверждал правоту ее мировоззрения!
– Другая женщина оставила бы такого мужа сразу же после разоблачения крысиной сущности евреев, – продолжал Курт, сжимая ее руку. – Но вы – вы истинная христианка. Даже больше: вы – истинная немка, немецкая жена, такая, какими их видели в старину… Не одна из этих современных валькирий, а кроткая Гретхен с любящим и верным сердцем! Помните, вы мне читали? Гретхен ведь тоже любила Фауста несмотря на то, что он был негодяем, продавшим душу дьяволу! Любила его даже тогда, когда осознала его предательство! Даже в тюрьме, перед казнью, погубленная им, совершившая ради него столько преступлений… И все же в самый последний миг она нашла в себе силы отказаться от него – и от жизни – во имя веры!
Лизе-Лотта слушала Курта с испугом и недоумением. Во-первых, она не ожидала, что он может так красиво и складно говорить – и недоумевала, как же это из молчаливого и необразованного подростка получился такой… Такой изобретательный оратор. Превращение того белокурого мальчика в убийцу с забрызганным кровью лицом Лизе-Лотта воспринимала, как нечто более-менее естественное – и не такое случалось в том ненормальном мире, в котором приходилось им жить сейчас. Но вот его красноречие… Во-вторых, ее пугала странная экзальтация Курта: в глазах у юноши блестели слезы, он то краснел, то бледнел, левый уголок рта подергивался нервным тиком. И потом, он говорил так, словно обращался не к ней, а к самому себе! Словно себя пытался уверить в ее невиновности.
И еще она подумала: жаль, что она не прочла ему вторую часть «Фауста»… Жаль, что он не знает: Фауст продал душу дьяволу во имя спасения человечества. И был прощен Господом, и был принят в раю.
Впрочем, какое значение имеет теперь вся эта книжная чепуха? Главное – Михель. Если Курт не лжет и Михель действительно жив… Лизе-Лотта едва не поддалась порыву спросить у Курта: правда ли, что ее мальчика пощадили и спасли? Но вовремя остановила себя. Курт может обидеться. Он выглядит человеком возбудимым, склонным к истерии. А обижать его опасно.
И потому, когда Курт замолчал, Лизе-Лотта закрыла глаза и сделала вид, что заснула, избавившись таким образом от необходимости отвечать. Она плохо соображала сейчас из-за лекарств, которыми ее напичкали… Она боялась сказать что-нибудь неразумное. Или вцепиться Курту зубами в глотку. Отчего-то ей очень хотелось сделать это. Впервые в жизни она почувствовала в себе такое желание.
Она никак не могла забыть коралловые бусинки на его перчатке и на рукаве мундира…
И она отчего-то не чувствовала ни малейшей благодарности за спасение.
Во время болезни волосы Лизе-Лотты истончились и стали ломаться. Врач объяснил, что это – последствие пережитых потрясений. Оказывается, от потрясений можно даже облысеть. Или потерять все зубы.
Облысеть Лизе-Лотте не хотелось. Косы пришлось остричь – правда, теперь и косами-то эти крысиные хвостики было стыдно назвать! В палату пригласили парикмахера. Он пощелкал ножницами – и Лизе-Лотта с трудом узнала себя в поднесенном к лицу зеркале! Теперь коротенькие кудряшки кончались где-то на уровне скул. С короткой стрижкой она казалась почему-то не такой худой и не такой старой, какой она привыкла видеть себя. Курту стрижка понравилась. И Лизе-Лотту это несказанно огорчило. Лучше бы она оставила косы!
Когда Лизе-Лотта выздоровела настолько, что смогла самостоятельно передвигаться, Курт увез ее в Австрию. Туда, где уже месяц их ожидал малыш Михель. Перед отъездом Курт водил ее по ателье, покупал платья, туфельки, шляпки. Несмотря на войну, он почему-то мог добыть все, что угодно. Он обещал, что настоящий гардероб ей сошьют, когда приедут в Вену. Он был галантен и предупредителен, деликатен и пылок. Прямо-таки романтический возлюбленный из дамского романа середины прошлого столетия! С ним могло бы быть очень приятно и легко… И часто Лизе-Лотте хотелось ему довериться, хотя бы просто положить голову на плечо и выплакаться всласть. Но ее всегда останавливало воспоминание о брызгах свежей крови на его руке, на его румяном лице.
Курт приобрел несколько великолепных отрезов, но заявил, что шить из них платья они отдадут только в Вене, потому что здесь, в этой пыльной провинции, только загубят великолепную ткань. Он обещал, что Лизе-Лотте понравится Вена и тот милый санаторий в горах, где она будет «отдыхать» после пережитого. Катание на лодке, на лошадях, неторопливые прогулки, танцы… И в Вене очень легко будет найти хорошие французские вина, великолепный шоколад!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Фрау Фишер? Фрау Шарлотта? Это вы! – воскликнул он и наклонился к Лизе-Лотте.
Уже теряя сознание, она успела заметить, что на лице юноши, на свежей румяной щеке краснеется несколько капелек крови – мелких, как бисер.
Она пришла в себя в маленькой комнате офицерского лазарета. Здесь была удобная кровать с чистым бельем, шкафчик, тумбочка. На тумбочке – вазочка с фруктами. Аромат фруктов Лизе-Лотта почувствовала прежде всего. Потом – боль в руке. Открыла глаза – над ней склонилась какая-то белая фигура. Когда туман перед глазами рассеялся, Лизе-Лотта разглядела медсестру, сосредоточенно вливающую ей в вену какую-то мутную жидкость из шприца. Потом медсестра отступила и к постели подошли двое: пожилой военный в белом халате, наброшенном поверх мундира, и тот самый юноша, который убивал евреев во дворе перед комендатурой.
– У нее глаза открыты! Она пришла в себя? – воскликнул юноша. – Фрау Шарлотта! Вы меня видите? Вы меня не узнаете? Я – Курт! Фрау Шарлотта! Я – Курт фон дер Вьезе! Почему она не отвечает?
– Возможно, сознание замутнено. Голод, нервное потрясение… Я буду наблюдать ее. Возможно, понадобится серьезное лечение.
– Но она не умрет? – волновался Курт фон дер Вьезе.
– Можно надеяться на благополучный исход. Но сказать что-нибудь наверняка невозможно, – спокойно ответил врач.
И, чуть поколебавшись, добавил:
– Вы уверены, что она не еврейка?
– Да. Я хорошо знаю ее деда. И мужа тоже… Знал, – Курт брезгливо скривился. – Можно считать, что это – несчастный случай. То, что она оказалась замужем за евреем, а потом… Медлила с разводом.
– Несчастный случай… Ну-ну, – неуверенно протянул врач. – Охранники, которые ее привели, говорили, что она шла к коменданту, хотела поговорить о том, что раскаивается и желает искупить… Очень вовремя маленькая фрау раскаялась!
– Вы хотите на Восточный фронт, доктор Зюсмильх? – любезно поинтересовался Курт фон дер Вьезе.
Врач удивленно обернулся.
– Я ведь могу очень просто вам это устроить! И, заметьте, никто говорить с вами даже не будет. Никто. Ни в Гестапо, ни в иных ведомствах. Вы – ничто. А станете и вовсе прахом… Когда окажетесь в окопах под Москвой. Или где-нибудь на болотах Белоруссии! – Курт фон дер Вьезе говорил очень спокойно, но нежное лицо его постепенно наливалось багровым гневным румянцем.
– Но я же… Я не… – залепетал врач, нервно одергивая мундир.
– Замолчите. И лечите эту даму как следует. Докладывайте мне о малейших переменах в ее состоянии. Я хочу увезти ее отсюда как можно скорее. Куда-нибудь в санаторий, где ей будет обеспечен должный уход и комфорт.
– Но она же была замужем за евреем! Она жила в гетто! – не выдержал врач. – Я не понимаю…
– А от вас и не требуется, чтобы вы понимали. Это – семейное дело. Вы слышали о докторе Гисслере? Фрау Шарлотта – его внучка.
Судя по выражению почтительного ужаса, промелькнувшему на лице доктора Зюсмильха, он был наслышан о докторе Гисслере!
Но что такого мог учинить ее дед, чтобы этот нацист его так боялся?!
А Курт фон дер Вьезе… Был такой славный мальчик! А стал – убийцей. Лизе-Лотта до сих пор никак не могла узнать в этом красивом юноше – того мальчика, которому она когда-то варила шоколад и давала уроки литературы. Он был красивым подростком… Пожалуй, из того подростка мог вырасти такой мужчина. Но все равно – слишком сильно изменился. Она не могла поверить, что тот Курт, которому она читала вслух Дюма и Конан-Дойля, мог расстреливать в затылок беззащитных людей.
Впрочем, сейчас ее мало тревожила виденная накануне жестокость. Она даже не боялась Курта, несмотря на его эсэсовскую форму и оружие, которое он мог в любой момент пустить в ход. Лизе-Лотта привыкла к состоянию не проходящей тревоги, а сейчас ей все было абсолютно безразлично. Не удивлял испуг врача при упоминании имени ее деда. И не пугало его недоверие по отношению к ее, Лизе-Лотты, раскаянию. Ей было все равно. Мысли текли вяло, неторопливо. Наверное, они дали ей какое-то сильное успокоительное…
Врач ушел.
Курт сел на край ее постели, взял ее за руку.
– Фрау Шарлотта! Теперь вы можете говорить… Вам совершенно нечего бояться! Я беру вас под свою личную защиту. Помните, когда-то я хотел служить вам, как рыцарь? Вот теперь это возможно! Конечно, я молод… Но карьера моя складывается блестяще. Я не просто пугал этого докторишку – я действительно могу отправить его на Восточный фронт в любой момент, как только захочу! И того охранника, который дергал вас за руку, тоже… Никто больше не посмеет безнаказно обидеть вас! Фрау Шарлотта, вы ведь меня слышите? Пожалуйста, не смотрите на меня так! Ответьте мне хоть что-нибудь! Фрау Шарлотта! Я три дня ждал, когда вы откроете глаза! Я так волновался!
– Три дня? – прошептала Лизе-Лотта.
Отчего-то эти слова пробудили в ее душе смутное эхо. Кто-то совсем недавно произносил эти слова – в другом контексте. Три дня… Да, конечно, это она сама сказала: «Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду!» А Аарон ответил ей: «Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен. Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама…»
И вот – она спасена.
И три дня прошло.
И «послезавтра» тоже прошло, «послезавтра» превратилось во «вчера»!
– Где Михель? Где мой мальчик? – вскрикнула Лизе-Лотта, резко садясь на постели.
И тут же перед глазами все поплыло – и она без сил упала на подушки.
Заботливое лицо Курта склонилось к ней:
– Не тревожьтесь, фрау Шарлотта. Я нашел мальчика и отправил его в Австрию. Я знал, что вам наверняка захочется, чтобы он был с вами. Все-таки вы его мать… Хотя это было просто преступно со стороны доктора Гисслера! Допустить чтобы вы – такая прекрасная, чистая, добрая, верная – чтобы вы стали матерью расово неполноценного ребенка.
– Когда я выходила замуж за Аарона, еще не было известно, что евреи – расово неполноценны, – вздохнула Лизе-Лотта.
– Да, я понимаю. Ужасное несчастье! – пылко откликнулся Курт и прижался губами к ее руке.
На мгновение Лизе-Лотте показалось, что Курт сочувствует ее утратам, но она быстро осознала свою ошибку – стоило только ему вновь заговорить!
– Вот так, фрау Шарлотта, они и действовали все эти века… Нет, не века, а целые тысячелетия! Направляли свои козни против самого уязвимого, что только есть у нации. Он все рассчитал, этот ваш Аарон. Он хотел завладеть научными открытиями доктора Гисслера, а когда понял, что ученику доктор Гисслер никогда не будет доверять до конца – решил стать родственником! Будь вы иной женщиной – он бы дважды подумал, зная беспримерную твердость принципов доктора Гисслера в отношении расовых вопросов.
Лизе-Лотта слушала Курта и слышала голос Аарона: «Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему».
Аарон наверняка уже мертв. Или – отправлен в лагерь. Они в гетто были достаточно наслышаны о таких лагерях… Кто-то, правда, не верил, считал, что все ужасы преувеличены. Но Лизе-Лотта верила. Потому что она всегда была пессимисткой и верила только в худшее. И весь жизненный опыт подтверждал правоту ее мировоззрения!
– Другая женщина оставила бы такого мужа сразу же после разоблачения крысиной сущности евреев, – продолжал Курт, сжимая ее руку. – Но вы – вы истинная христианка. Даже больше: вы – истинная немка, немецкая жена, такая, какими их видели в старину… Не одна из этих современных валькирий, а кроткая Гретхен с любящим и верным сердцем! Помните, вы мне читали? Гретхен ведь тоже любила Фауста несмотря на то, что он был негодяем, продавшим душу дьяволу! Любила его даже тогда, когда осознала его предательство! Даже в тюрьме, перед казнью, погубленная им, совершившая ради него столько преступлений… И все же в самый последний миг она нашла в себе силы отказаться от него – и от жизни – во имя веры!
Лизе-Лотта слушала Курта с испугом и недоумением. Во-первых, она не ожидала, что он может так красиво и складно говорить – и недоумевала, как же это из молчаливого и необразованного подростка получился такой… Такой изобретательный оратор. Превращение того белокурого мальчика в убийцу с забрызганным кровью лицом Лизе-Лотта воспринимала, как нечто более-менее естественное – и не такое случалось в том ненормальном мире, в котором приходилось им жить сейчас. Но вот его красноречие… Во-вторых, ее пугала странная экзальтация Курта: в глазах у юноши блестели слезы, он то краснел, то бледнел, левый уголок рта подергивался нервным тиком. И потом, он говорил так, словно обращался не к ней, а к самому себе! Словно себя пытался уверить в ее невиновности.
И еще она подумала: жаль, что она не прочла ему вторую часть «Фауста»… Жаль, что он не знает: Фауст продал душу дьяволу во имя спасения человечества. И был прощен Господом, и был принят в раю.
Впрочем, какое значение имеет теперь вся эта книжная чепуха? Главное – Михель. Если Курт не лжет и Михель действительно жив… Лизе-Лотта едва не поддалась порыву спросить у Курта: правда ли, что ее мальчика пощадили и спасли? Но вовремя остановила себя. Курт может обидеться. Он выглядит человеком возбудимым, склонным к истерии. А обижать его опасно.
И потому, когда Курт замолчал, Лизе-Лотта закрыла глаза и сделала вид, что заснула, избавившись таким образом от необходимости отвечать. Она плохо соображала сейчас из-за лекарств, которыми ее напичкали… Она боялась сказать что-нибудь неразумное. Или вцепиться Курту зубами в глотку. Отчего-то ей очень хотелось сделать это. Впервые в жизни она почувствовала в себе такое желание.
Она никак не могла забыть коралловые бусинки на его перчатке и на рукаве мундира…
И она отчего-то не чувствовала ни малейшей благодарности за спасение.
Во время болезни волосы Лизе-Лотты истончились и стали ломаться. Врач объяснил, что это – последствие пережитых потрясений. Оказывается, от потрясений можно даже облысеть. Или потерять все зубы.
Облысеть Лизе-Лотте не хотелось. Косы пришлось остричь – правда, теперь и косами-то эти крысиные хвостики было стыдно назвать! В палату пригласили парикмахера. Он пощелкал ножницами – и Лизе-Лотта с трудом узнала себя в поднесенном к лицу зеркале! Теперь коротенькие кудряшки кончались где-то на уровне скул. С короткой стрижкой она казалась почему-то не такой худой и не такой старой, какой она привыкла видеть себя. Курту стрижка понравилась. И Лизе-Лотту это несказанно огорчило. Лучше бы она оставила косы!
Когда Лизе-Лотта выздоровела настолько, что смогла самостоятельно передвигаться, Курт увез ее в Австрию. Туда, где уже месяц их ожидал малыш Михель. Перед отъездом Курт водил ее по ателье, покупал платья, туфельки, шляпки. Несмотря на войну, он почему-то мог добыть все, что угодно. Он обещал, что настоящий гардероб ей сошьют, когда приедут в Вену. Он был галантен и предупредителен, деликатен и пылок. Прямо-таки романтический возлюбленный из дамского романа середины прошлого столетия! С ним могло бы быть очень приятно и легко… И часто Лизе-Лотте хотелось ему довериться, хотя бы просто положить голову на плечо и выплакаться всласть. Но ее всегда останавливало воспоминание о брызгах свежей крови на его руке, на его румяном лице.
Курт приобрел несколько великолепных отрезов, но заявил, что шить из них платья они отдадут только в Вене, потому что здесь, в этой пыльной провинции, только загубят великолепную ткань. Он обещал, что Лизе-Лотте понравится Вена и тот милый санаторий в горах, где она будет «отдыхать» после пережитого. Катание на лодке, на лошадях, неторопливые прогулки, танцы… И в Вене очень легко будет найти хорошие французские вина, великолепный шоколад!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60