Мы ругаем себя за то, что у нас на уме, за гнев и сомнение, за страх и отвращение. Именно это осуждение умом самого себя порождает в нас чувство отделенности от себя и от других. Ум постоянно оценивает наше поведение и участие и редко уступает настолько, что мы сливаемся со своими переживаниями, становимся с жизнью одним целым.
Я встречал нескольких очень светлых людей, но, кажется, я не видел человека, который был бы полностью свободен от гнева. Быть без гнева означает не иметь желаний и стереотипов по поводу того, какой должна быть жизнь. Нет желаний – нет и разочарования. Нет разочарования – нет гнева. Однако это тоже модель, которая, если мы к ней привяжемся, может привести к разочарованию и заблуждению. Если ум не привязывается к жизни, какой бы она ни была, у нас нет страха. Наш гнев представляет собой спонтанный взрыв, который случается, когда действительность начинает противоречить нашим представлениям о ней.
Наши модели, наши идеи о том, кто мы и каким, как предполагается, является мир, становятся нашей клеткой. Каждое представление превращается в препятствие на пути принятия истины. Каждая идея о вещах ограничивает нашу способность переживать все в реальном виде. Мы не можем выйти за пределы своей идеи о мире и реально прикоснуться к миру. Когда мы уходим от наших моделей и представлений, мы чувствуем угрозу и начинаем защищаться. Столкновение с реальностью, которая не согласуется с нашим имиджем, с нашими ожиданиями, смущает и расстраивает нас. Мы не знаем, кем в действительности являемся, потому что думаем о себе в терминах своих идей и старых моделей. Мир постоянно являет нам истину. Мы же постоянно отворачиваемся от нее. Наши переживания всегда причиняют нам боль.
Когда мы сталкиваемся с реальностью, которая не удовлетворяет нашему представлению о состоянии вещей, у нас начинается паника. Мы ищем место, чтобы укрыться. Часто я вижу, как люди, умирая, все еще пытаются прятаться. Я подозреваю, что многие умерли, так и не раскрывшись. Такие люди относились к жизни и смерти так, будто это что-то внешнее по отношению к ним. Подобно этому, они связывают гнев, страх и другие эмоции с окружающим миром, предполагая, что все неприятности приходят к ним извне, а сами они становятся жертвами своих чувств и мыслей, а не пространством, в котором имеют место эти проявления ума. Ценой потери реальности мы покупаем безопасность пребывания в клетке. И неважно, насколько она тесная. И неважно, сколько страданий нам причиняет отрыв от жизни.
Наш страх смерти прямо пропорционален страху жизни. Думая об умирании, мы представляем себе потерю того, что называется «мной». Мы желаем всеми силами защитить свою личность, хотя, за вычетом постоянно меняющейся идеи, у нас почти нет доказательств реальности «я». Мы боимся, что в смерти потеряем свое «я», способность быть «собой». И мы замечаем, что чем сильнее наше представление о «я», тем глубже наше отмежевание от жизни и тем сильнее страх смерти. Чем больше мы пытаемся защищать это представление, тем меньше мы переживаем то, что лежит за его пределами. Чем больше сил мы вкладываем в защиту своего «я», тем больше у нас того, что мы боимся потерять, и тем меньше мы открыты для глубинного восприятия того, что умирает, и того, что реально существует. Чем больше мы скрываемся, выжидаем, откладываем жизнь, тем больше мы боимся смерти.
Защищая свое драгоценное «я», мы отталкиваем от себя жизнь и удивляемся ее бессмысленности.
Мы не можем быть свободными, пока у нас есть что терять. Если мы считаем проявления ума враждебными, мы пугаемся, думая, что у нас в уме действительно не все в порядке. И мы не видим, что здесь нет ничего особенного – что наш ум просто-напросто обусловлен прошлым. Мы не видим, что все эти пугающие нас состояния сознания могут быть переработаны с тем, чтобы превратиться в удобрения, стать катализаторами дальнейшего роста. Это означает, что мы сможем позволить этим материалам разложиться и стать удобрением для нашего дальнейшего роста только тогда, когда найдем в своем сердце место для самих себя. Мы должны развить в себе сострадание, позволяющее мгновению быть таким, каково оно есть, мы должны увидеть его в чистом свете осознания, ни на мгновение не откладывая истину.
Фактически, мы часто относимся к себе как к разрезной картинке, в которой недостает многих частей. С недоумением мы смотрим на очень искаженный и неправильный образ себя, который построили сами. Мы смотрим на этот образ себя и замечаем только его фрагменты, только поверхностные разделения и частности. Мы удивляемся: «Кто же на самом деле этот я?» Сосредоточиваясь на нашей фрагментарности и отождествляя себя с ней, мы начинаем бояться самих себя. Но когда мы позволяем себе проникнуть глубже, работаем над тем, чтобы осознать это все, отпустить свою ущербность и подавленность, тогда части больше не скрывают от нас вида всей картины. Это напоминает погружение в спокойные морские глубины, когда на поверхности моря разыгрался шторм.
Проникая в безмятежность, царящую под поверхностью, мы обнаруживаем, что чувство вины, гнев и весь ассортимент ментальных феноменов не столь страшны, чтобы их бояться. Мы воображаем, что все подавленное нами представляет собой наше подлинное лицо. Однако начиная признавать эти качества, мы привносим в них осознание, открываемся им, понимаем их связь с условиями, в которых находимся мы и другие люди, – все это дает нам возможность пойти глубже, к тому, что лежит в основе этой на первый взгляд подлинной реальности. Пока мы отталкиваем от себя какую-то часть нас самих, мы не можем пойти глубже. «Самопознание – это одно расстройство», – сказал однажды один мой испуганный приятель. А тибетский учитель так выразился о прохождении уровня подавленных переживаний: «Здесь одна неприятность следует за другой». Большинство людей боятся столкнуться со всем тем, что они подавили, потому что думают, что это худшая часть их самих. Они опасаются запретных проявлений своего естества, которые были задвинуты ими за порог осознания для того, чтобы защитить свой имидж.
Но мы видим, что мы не должны подавлять ничего. Ведь подавляя, мы исключаем из сознания то, что нам кажется неприемлемым. В ходе подавления мы порабощаем себя. Мы снова и снова откладываем начало полноценной жизни. Ничто не выйдет из юдоли мрака, пока не будет вынесено на свет осознания. Подавление устраняет из сознания нежелательные проявления, делает их недостижимыми. При этом все, что мотивировало наше поведение, по-прежнему присутствует, однако мы не имеем к нему доступа, потому что оно оказывается за порогом осознания. Поэтому каждая эмоция должна быть в свое время признана, ей нужно позволить существовать без осуждения и страха в чистом восприятии, где мы можем видеть ее в подлинном виде – как мимолетное безличностное состояние сознания. Мы воображаем, что пойманы в безвыходной ситуации, что жизнь – это наказание, а не дар.
Каждый раз, когда мы отождествляем гнев со своим «я» или думаем, что сомнение и вина – наши нежелательные проявления, мы подавляем эти состояния сознания и не можем пойти глубже. Как только вы называете что-либо собой, вы останавливаетесь на этом. Это ваша глубина проникновения. Это этаж, на котором вы выходите из лифта. Но если вы остаетесь открытыми гневу, просто позволяя ему быть, вы уходите глубже. Вы начинаете чувствовать пространство, из которого эти феномены возникают и в которое они затем возвращаются. Когда вы начинаете чувствовать пространство, в котором витает гнев, вы перестаете отождествлять себя с ним. Вы наблюдаете за ним, но не теряетесь в нем.
Мы прекращаем думать об этих состояниях сознания как о «себе» и начинаем открываться целостности, в которой происходят эти события, – открываться неосуждающему, несудящему, исключительно сострадательному пространству, к которому мы имеем доступ в сердце и которое не привязывается и не отрицает ни одного проявления сознания. Это пространство составляет суть самого сознания. Оно не называет себя Сюзан, Фред, Ондри или Стивен. Оно просто есть. Это пространство чистого бытия. Это основание того, что мы имеем в виду, когда говорим «Я есть». Это осознание, которое мы по ошибке называем «я».
Мы так привыкли к тому, чтобы смотреть на себя со стороны, что забыли спросить, кто смотрит.
Мы осознаем свою естественную пространственность так редко, что начали верить, что зависимы от проявлений своего сознания. Когда в нашем уме возникает путаница, мы отождествляемся со своим ущербным представлением о себе. Мы теряем свою естественную пространственность. Рассуждая о смерти, мы думаем о потере самих себя. Мы думаем, что после смерти не сможем больше быть тем или иным надуманным образом себя. Но, присматриваясь к себе, мы замечаем, что всякий раз, когда мы говорим «Я есть это» или «Я есть то», в какой-то мере нами движет иллюзия. Когда «Я есть» чистого бытия привязывается к одному или другому аспекту мира, появляется чувство искусственности, незавершенности и искажения истины. Когда мы говорим «Я счастлив» или «Мне грустно», «Я красив» или «Я справедлив», мы видим, что то, к чему мы привязываем это «Я есть», постоянно меняется; что в одно мгновение мы можем быть счастливы, в следующее – горды, в следующее – рассуждать о своей гордыне, затем – смутиться, затем – снова, вспомнив о себе, вернуться к своему «Я есть» из чистого бытия.
«Я есть это» и «Я есть то» – в этих высказываниях есть что-то неискреннее. Поскольку в этой изменчивой вселенной нет ничего, что я бы мог достаточно долго считать собой, во мне нет ни одного проявления, которое я бы мог по праву назвать собой. Фактически, большую часть времени мы притворяемся кем-то просто потому, что мы привыкли притворяться. Мы замечаем, что, когда мы просто говорим «Я есть», присутствует только пространство, только бытие. Мы чувствуем, что это «я» не указывает на что-то отдельное, внешнее по отношению к нам, на наше тело или ум. Речь идет о чувстве присутствия, о бытии. Когда вы говорите «Я есть» и когда я говорю «Я есть», мы имеем в виду одно бытие. Мы указываем на одно и то же. Подлинное «я» всех людей едино. Оно становится отдельным и воинственным, только когда мы ассоциируем его с этим или тем. Когда вы говорите «Я есть это», универсальность бытия оказывается потерянной. Когда вы говорите «Я есть эта радость, этот страх, этот ум или это тело», истина рассыпается на кусочки, как вдребезги разбитое зеркало. Единое уступает место множественности.
Мы постоянно пытаемся стать кем-то или чем-то. «Я есть это» дает нам понять, что я не есть то. Однако, если в вашем уме есть зависть, страх или вина, как вам включить эти качества в свой имидж? И можете ли вы не держаться за это воображаемое «я» настолько долго, чтобы открыться содержимому мгновения, каким бы оно ни было? Как можно открыться и выйти за пределы того, что грек Зорба назвал «великой катастрофой»? Ведь если вы от чего-то скрываетесь, встреча с ним оборачивается для вас катастрофой. Что нужно делать, чтобы, когда приходит ревность или зависть, не закрыть своего сердца, а начать исследовать глубины сознания и увидеть, насколько изолирующими могут быть эти тяжелые эмоции и как быстро они возвращают нас к представлению о «я»? Как редко мы выходим за пределы эмоций, как редко мы понимаем, что их не нужно ни проявлять, ни выражать, как редко мы чувствуем себя пространственностью самого бытия.
Как, видя навязчивую реакцию ума на его собственные проявления, мы можем не чувствовать участия к существу, которое ежеминутно преследуют различные страдания? Мы не даем себе проявить сострадание. Мы обращаемся с собой так, как никогда не стали бы поступать с другими. Мы считаем, что с собой можно делать что угодно, потому что утратили чувство, какими мы должны быть. Мы забыли, что в нас тоже есть зерно истины.
Забвение этого причиняет нам великие страдания. Когда мы говорим о своем горе, мы, в основном, имеем в виду именно это. Потерю контакта со своей подлинной природой. Мы настолько подавлены, так много аспектов нас были признаны неприемлемыми и пугающими, что когда эти качества проявляются, мы подминаем их под себя, но все же сохраняем ощущение, что это хитросплетение страстей является «нашим тайным обликом». Поскольку нежелательные состояния сознания очень плохо согласуются с нашими представлениями, они становятся новыми прутьями в решетке нашей клетки. После каждого подавления наша клетка становится все теснее.
Мы развиваем неведение, когда не позволяем осознанию соприкоснуться с тем, что лежит в глубине нашей «индустриальной свалки».
Мы боимся, что там окажется наша «подлинная природа», потому что не видим, как гнев, страх и ревность удаляют нас от живой истины. Но не верьте тому, что говорю вам я, что говорит вам Кришнамурти, Будда или Иисус. Откройте это сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51