Она вынула из сумочки сложенный клочок бумаги и протянула мне. – Это обычный почерк Никки, но по всему видно, она страшно спешила.
Послание было нацарапано по-английски на обратной стороне конверта.
– Что там написано? – спросил я. Селима бросила на меня взгляд и быстро опустила глаза.
– Только: "На помощь. Быстрее. Марид". Вот почему мы так поступили.
Обычная ошибка. Мы решили, что ты виновен в том, что с ней случилось, – что бы там ни произошло. Теперь я знаю, что ты помог ей, договорившись с этой скотиной Абдуллой, и она задолжала тебе деньги. Наша девочка хотела, чтобы мы сообщили тебе, что она нуждается в помощи, но времени хватило только на несколько слов.
Наверное, ей повезло, что вообще удалось их нацарапать.
Я подумал о кошмаре, который они мне устроили; о том, как несколько часов пролежал без сознания; о мучительной боли, которая до сих пор еще дает себя знать; о бесконечно долгом и страшном ожидании в госпитале; о бешеной злости на Никки и тысяче киамов, потерянных по ее вине. Я сложил все это и попытался разом выбросить из памяти. Нет, не получается. Внутри все так же кипела неведомая прежде ярость, но теперь, кажется, я лишился объекта ненависти… Я посмотрел на Селиму.
– Ладно, забудем об этом.
Нашу гостью никак не тронуло мое великодушие и благородство. Сначала было немного обидно: могла бы хоть как-то показать, что ценит подобный жест, – но потом я вспомнил, что имею дело с Черной Вдовой.
– Не все проблемы решены, Марид, – напомнила мне Селима. – Я все еще тревожусь за Никки.
– Но, в принципе, то, что написано в письме, вполне может оказаться правдой, – сказал я, разливая чай. – А улики, о которых ты говорила, объясняются вполне невинными причинами.
На самом деле, я не верил в это. Просто хотел немного успокоить Селиму.
Она взяла чашку и сжала ее в ладонях.
– Не знаю, что теперь делать.
– Возможно, какой-то тронутый тип решил всех вас укокошить, – предположила Ясмин, – и лучше на время спрятаться.
– Я думала об этом, – отозвалась Селима. Теория Ясмин казалась мне не очень убедительной. Тамико и Деви убиты совершенно разными способами. Конечно, здесь мог орудовать убийца, наделенный творческим воображением; несмотря на старые полицейские изречения насчет "неповторимого почерка", я не понимал, что запрещает нашему маньяку разнообразить методы. Но свои соображения оставил при себе.
– Ты можешь пожить в моей квартире, – сказала Ясмин, – а я переберусь к Мариду.
Селима и я были одинаково ошарашены таким предложением.
– Спасибо, ты очень добра, – ответила Селима, – я подумаю об этом, моя сладенькая, но сначала хочу Попробовать несколько других вариантов. Я дам тебе знать.
– С тобой ничего не случится, если будешь просто все время настороже, предупредил я. – Несколько дней не занимайся своей работой, не связывайся с незнакомыми людьми…
Селима кивнула. Она протянула мне чай, который даже не пригубила.
– Я должна идти. Надеюсь, теперь между нами не осталось никаких обид.
– Сейчас у тебя есть заботы посерьезнее, Селима. Мы никогда не были в особо дружеских отношениях. Кто знает;, возможно, эти страшные события в конце концов сблизят нас.
– Слишком высокую цену пришлось заплатить, – ответила Селима.
Да, это точно. Она хотела что-то добавить, но передумала, повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Я стоял возле плиты с тремя непочатыми чашками.
– Ты будешь пить чай?
– Нет, – сказала Ясмин. – Я тоже, – и вылил чай в раковину.
– Одно из двух, – задумчиво пробормотала Ясмин, – либо где-то бродит один совершенно сдвинутый ублюдок, либо, что еще хуже, два разных поганца убивают людей почти одновременно. Знаешь, даже страшно идти на работу.
Я сел рядом и погладил благоухающие духами полосы.
– На работе бояться нечего. Главное, помни, что я сказал Селиме: не связывайся с клиентом, которого не встречала раньше. Оставайся здесь, со мной, вместо того чтобы в одиночку добираться до дома.
Ясмин слабо улыбнулась:
– Я не могу водить сюда клиентов.
– Да, это точно, – подхватил я значительно. – Вообще, забудь о таких вещах, пока убийцу не поймают. У меня хватит денег, чтобы какое-то время содержать нас обоих.
Она обняла меня за пояс и положила голову на плечо.
– Ты парень что надо.
– Да и ты ничего, когда не храпишь, как ифрит, – ответил я.
В наказание Ясмин провела своими длинными кроваво-красными ногтями по моей спине. Потом мы плюхнулись на подушки и порезвились еще полчасика.
Я вытащил Ясмин из постели примерно в половине третьего, заставил немного перекусить в промежутке между душем и одеванием и чуть ли не силой выталкивал из дома, чтобы ее опять не оштрафовали за опоздание: полтинник есть полтинник, не уставал я повторять ей.
– Ну что ты дергаешься? Все бумажки в пятьдесят киамов совершенно одинаковы. Отберут одну, принесу домой другую, тебе-то какая разница?
Никак не могу растолковать своей подруге, что если она немного организует себя и перестанет опаздывать, то будет приносить в наше гнездышко две бумажки вместо одной.
Ясмин спросила, что я собираюсь делать вечером. Она немного завидовала тому, что я уже заработал достаточно хрустиков, чтобы протянуть несколько недель, и мог позволить себе целыми днями сидеть в какой-нибудь кофейне, болтая о том о сем, обмениваясь сплетнями с дружками разных танцовщиц и девочек. Я заверил Ясмин, что тоже займусь делом.
– Хочу выяснить, что это за история с Никки.
– Ты что, не поверил Селиме? – удивилась Ясмин.
– Я давно ее знаю. В подобных ситуациях она всегда преувеличивает. Могу поспорить, что Никки сейчас в полной безопасности нежится в роскошном доме парня по имени Сейполт. Селиме надо было выдумать эффектную историю, чтобы ее жизнь казалась необычной и насыщенной.
Ясмин окинула меня недоверчивым взглядом.
– Селиме не приходится выдумывать никаких историй. Ее жизнь и так достаточно необычна и полна опасностей. Нельзя ведь "преувеличить" простреленную насквозь башку? Убийство есть убийство" Марид.
С такими доводами трудно спорить, но мне не хотелось баловать ее подобным признанием.
– Иди работать, – сказал я ей, поцеловал, обнял и выпихнул за дверь.
Снова я остался один. Совсем один… Это слово сегодня звучало как-то неприятно; наступившая тишина не радовала. Кажется, я предпочел бы шумную толпу и суету вокруг. Плохой признак для отшельника, и уж совсем тревожный для агента-одиночки, крутого парня, живущего ради схваток и постоянной опасности, одним словом, для уверенного в себе профессионала, которым я себя воображал. Когда тишина начинает действовать на нервы, обнаруживаешь, что, оказывается, ты вовсе не супергерой. Конечно, я знал немало очень опасных типов и провернул немало опасных дел. Я оставался в центре событий и был акулой, а не одним из пескарей, да и собратья-хищники признавали меня за своего. Проблема в том, что, когда ко мне переедет Ясмин, жизнь станет довольно приятной, что не очень соответствует образу одинокого волка.
Я повторял это себе, пока подбривал бороду, любуясь своей физиономией в зеркале ванной. Пытался.убедить себя в чем-то, но, когда наконец добился цели, вывод меня не обрадовал: я немногого добился за последние несколько дней; уже трое, совсем недалеко от меня, попали в наш морг. Одних я знал, других нет.
Если так будет продолжаться, жизнь Ясмин окажется в опасности.
Черт возьми, в опасности окажется моя жизнь!
Я заявил Ясмин, что у Селимы нет никаких оснований тревожиться. Ложь.
Когда Черная Вдова рассказывала нам свою историю, я вспомнил загадочный звонок, неожиданно кем-то прерванный, задыхающийся голос: "Марид? Ты должен…" Раньше у меня не было твердой уверенности, что звонила Никки, но сейчас я знал это и чувствовал себя виноватым, потому что тогда даже не попытался ничего сделать.
Если Никки хоть как-то пострадала, придется нести эту вину в своей душе до конца жизни.
Я облачился в белую галабийю (Галабийя-просторное длинное одеяние, которое носят кочевники-бедуиры, крестьяне, иногда – городские жители), надел традиционный арабский головной убор, белоснежную кафию, и закрепил ткань веревкой "укаль", сунул ноги в сандалии. Теперь я выглядел как типичный неотесанный феллах, приехавший в город из деревни, – таких здесь великое множество. Думаю, подобным образом я одевался всего раз десять за все годы жизни в Будайине. Всегда предпочитал европейский стиль, и в юности, в Алжире, и позже, когда отправился на Восток. Сейчас я не походил на алжирца: надо было, чтобы меня принимали за здешнего крестьянина-феллаха. Неплохо; разве что рыжеватая борода портила впечатление, но вряд ли немцу это что-то скажет.
Выход из дома, пробираясь к воротам по Улице, я ни разу не обратил на себя внимания знакомых, ни один меня не окликнул – никто не мог себе представить Марида Одрана в галабийе. Я чувствовал себя невидимкой, а это сразу создает иллюзию силы и власти над окружающими. Растерянность и подавленность испарились, вернулась прежняя уверенность, помноженная на самомнение. Я снова стал крутым профессионалом, с которым лучше не связываться.
Сразу за Восточными воротами тянулся широкий бульвар Иль-Джамил, по обеим сторонам его высились пальмы. Два потока машин разделяла широкая полоса – на ней высажены цветущие кусты. Круглый год здесь полыхали все новые и новые краски, воздух был всегда напоен свежим ароматом, и каждый невольно поворачивал голову, привлеченный броскими пятнами соцветий в море зелени: нежно-розовым, огненно-пунцовым, роскошным лиловато-пурпурным, шафранно-желтым, девственно белоснежным, голубым, – бесконечным, как само небо, разнообразием оттенков…
Высоко над головами людей, спрятавшись среди листвы и на крышах домов, щебетали певчие птицы, жаворонки – целая пернатая армия. Глядя на всю эту красоту, хотелось вознести хвалу Аллаху за бесценный дар. Я на мгновение замедлил шаг.
Выйдя за пределы Будайина в своем истинном обличье, – араба с парой киамов за душой, неграмотного, почти без всяких возможностей и перспектив, – я не ожидал, что это вызовет у меня такой прилив эмоций. Глядя на феллахов, спешащих по своим делам, я чувствовал, что нас снова связывают нерушимые узы. Это включало – по крайней мере, в данный момент – и религиозные обязанности мусульманина, которыми я так долго пренебрегал. Я твердо пообещал себе, что исправлюсь и, как только смогу, займусь самоусовершенствованием. Сначала надо найти Никки.
Пройдя два квартала по направлению к мечети Шимаал, на север от Восточных ворот, я увидел Билла. Так и знал, что найду его рядом с огороженной частью города, сидящего за рулем своего такси и, как всегда, озирающего прохожих с любопытством и холодным страхом во взгляде. Билл – парень почти моего роста, но более мускулистый. Его плечи сплошь испещрены зелено-голубой татуировкой, такой старой, что линии расплылись, и разглядеть рисунок было трудно; не могу сказать даже, что там изображено. Он не брился, не стриг волос песочного цвета уже много лет и выглядел, словно какой-нибудь иудейский патриарх. Кожа в тех местах, где Билл подставлял ее солнцу, пока раскатывал по городу, загорела до ярко-красного цвета. На огненно-алом лице, как две лампочки, сверкали бледно-голубые глаза, с маниакальной настойчивостью буравящие взглядом собеседника, так что я обычно не выдерживал и отворачивался. Конечно, Билл был законченным психом, но сознательным: свое безумие он взлелеял сам, так же тщательно и продуманно, как, скажем, Ясмин перед пластической операцией подобрала себе высокие скулы, придающие ей такой сексуальный вид.
Я познакомился с Биллом, когда впервые приехал в город. Он уже успел научиться жить среди изгоев, различных человеческих отбросов и трущобных головорезов Будайина и помог мне вписаться в это сомнительное общество. Билл родился в Соединенных Штатах Америки – да-да, лет ему было порядочно, – в области, ныне ставшей Суверенным Краем Великих Пустынь. Когда произошла балканизация США и они распались на несколько враждующих наций, Билл навеки покинул свою родину. Не представляю, как он умудрился продержаться, пока не усвоил здешний образ жизни; сам Билл не помнит этого. Каким-то немыслимым образом он наскреб денег на одну-единственную модификацию своего тела. Вместо того чтобы вделать розетку в мозг, как поступили многие потерянные души нашего квартала, Билл выбрал гораздо более изощренный и пугающий способ получить забвение: ему удалили одно легкое, заменив искусственной железой, периодически выбрасывающей в кровь порцию какого-то психоделического наркотика четвертого поколения. Билл не мог сказать, какой именно препарат он выбрал, но, судя по его бессвязно-напыщенной манере выражаться и интенсивности галлюцинаций, это был рибопропилметионин – РПМ, либо аксетилированный неокортицин.
И то, и другое нельзя запросто купить на улице: на них нет желающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46