— Ну вот всё и выяснилось, — сказал директор и успокоился было.
А как только успокоился, ему тут же сообщили, что приезжий инспектор не только Миногу отпустил, но и сам ведёт себя странно, и костёр на берегу исправно горит каждую ночь.
— Надо с этим кончать, — сказал директор и созвонился с Сергеем Ивановичем.
— Мы сами хотели прийти, — сказал Сергей Иванович. — И Фонина прихвачу.
— Если её оправдают, я добьюсь, чтобы её выселили из города, — сказал директор, заканчивая разговор.
Но оказалось, что разговор ещё и не начинался.
— Вот вы строите завод электронного оборудования, — сказал Фонин. — А какими приборами человека определить?
— К чему вы клоните? — спросил директор.
— А я не клоню… Я впрямую… Вот человек делает чего-нибудь поперёк всех, всех злит… А глядишь — на круг выходит — от этого человека польза… Бывает?
— Бывает… Если человек новатор.
— Так ведь это он потом новатор, — сказал Сергей Иванович. — Когда докажет… А пока не доказал, как узнать, новатор он или озорник?
— У него ж язык есть?.. Он же объяснить может, за чем он, как вы выражаетесь, поперёк идёт?
— Язык-то у неё есть, — сказал Фонин. — Это точно… Ещё и характер будь здоров.
— Вы о ком? — спросил директор.
— Да вот всё о соседке вашей, о Копыловой…
— Ну нет… Эту женщину мы обсуждать не будем.
— Факт… Чего её обсуждать… Она сама себя обсудила… У этой женщины характер такой, что её язык невесть что болтает… А пуще всего про себя…
— А почему мы должны ей не верить?
— Мало что она болтает… А у нас свои-то головы на плечах есть или нет! Баба город спасла — враг она этому городу или нет? Должны мы это взять в зачёт или как?
— Копылова город спасла? — спросил директор.
— Ага.
— Это в каком же смысле?
— А в таком смысле, что люди в нём живы, потому что Копылова костёр зажгла.
— Костёр? — воскликнул директор.
— Ежели б эта Минога костёр не зажгла, я б не в начальники вышел, а в покойники, — сказал Сергей Иванович.
— Какой костёр, я вас спрашиваю?!
— А чего это вы? Кричите, понимаешь…
— А потому что каждую ночь костёр кто-то зажигает. Пожарники ругаются.
— На берегу?
— На берегу… Значит, это она?.. Прелестно. — Директор взял трубку и открыл рот, чтобы приказать.
— Погоди… — сказал Фонин. — Погоди.
— В милицию надо звонить, — сказал директор.
— Погоди… Если это она зажгла, мы что-то опять не то делаем…
Директор с недоумением положил трубку. И дальше директору рассказали про костёр.
— Герр Зибель город заминировал… Во-от… А всех жителей на берег согнал в концлагерь… Уходя, город взорвать хотел, а жителей под нашу бомбёжку поставить.
— Каким образом?
— А таким образом, что собирался возле концлагеря костёр разжечь… Вот бы наша авиация и отбомбилась… на людей-то.
— Так… — сказал директор.
— Объявил: вы, дескать, швайны, сигналы своим самолётам подавали, костёр жгли… теперь сами от своих подыхайте… Ну, мы в отряде об этом его плане не знали… Мы знали только, что город заминирован, и, чтоб не дать городу погибнуть, налёт готовили на склад этот, где у них пульт был… во-от… А кто-то взял да и раньше Зибеля костёр разжёг возле этого склада… Наша авиация прилетела и стала фугаски кидать. Полгорода на минах подняло… Мы так смекнули — предательство… Миногу схватили…
— Она?
— А кто же? Конечно, она… Хотели было к стенке поставить… а тут толпы по улицам бегут… детишки кричат… Ну, всё и выяснилось… Дома-то, выходит, подорвались, а люди живы… Все до единого… Вот и рассудите: спасла она город или нет?.. Людей-то, выходит, герр Зибель сам в сторонку отвёл… Вот теперь и суди, кто прав был: мы или она?
— Ну это ясно…
— Это теперь ясно… А тогда видим — дома взрываются… А что людей в них нет — нам невдомёк… Герр Зибель чисто всё сделал. А она ещё чище. Наши и не знали ничего…
— А она-то откуда узнала?
— Как откуда? Она тогда с Васькой крутила, а Ваську мы сами в полицаи назначили.
— Так почему он вам не сообщил?
— Говорил, не успел.
— Проверяли?
— А как проверишь?
— Она была в партизанском отряде? — спросил директор.
— Нет… Кто ж её такую возьмёт? С ней никакого сладу не было… Вы ж сами знаете.
— Знаю… — сказал директор.
Инспектор Громобоев был очень плохой инспектор.
Нам довелось пересмотреть уйму кинофильмов и прочитать отчаянное количество детективных романов, и хуже Громобоева по своим деловым качествам мы инспектора не нашли. В жизни бывали, а в детективном искусстве все инспектора были лучше его по своим деловым качествам. Потому что деловых качеств у Громобоева не было.
Нет, честно! Начиная с великого Шерлока Холмса и кончая новыми, технически оснащёнными детективами, все они обладали множеством деловых качеств. Им в работе противостояли простаки и Ватсоны или же ретивые карьеристы, но все они не тянули рядом с главным героем. Одни не понимали ничего и ахали, а у других появлялись неправильные версии. Главный же герой зорко смотрел и мучительно думал. Иногда он обладал железной волей, иногда нет. Иногда это был человек яркий, иногда бесцветный — это не имело значения. Но он обладал деловыми качествами.
У Громобоева деловых качеств не было. Поэтому за него работали другие. Поэтому, в сущности, Громобоев был эксплуататором. И славы своей он достиг, будучи эксплуататором.
Но так как для истины безразлично, каким способом её открывают, то в результате дело оказывалось выясненным, несмотря на дурацкий метод, и Громобоеву поручали новое дело.
Он приезжал на новое место, кушал, спал, вовлекался в посторонние дела и так долго бездействовал, что заинтересованные лица начинали в отчаянии расследовать дело сами и доводить его почти до конца, а в конце приходил Громобоев и снимал пенки.
Поэтому он был эксплуататором, и слава его была награбленным добром.
Но если возмущённым жителям удавалось устроить так, что его отзывали за очевидную бессодержательность, то дело сразу останавливалось и результатов не было. Оно ещё некоторое время катилось по инерции, подталкиваемое горячими руками деловых людей, потом останавливалось и дымило почему-то, хотя все боялись признаться себе, что оно останавливалось из-за отсутствия Громобоева.
Поэтому следующие два-три раза ему не мешали довести своё дело до конца глупым образом и получали запоминающиеся результаты. Но потом снова вмешивались сообразительные люди, и дело глохло.
И ещё была замечена одна странность. Когда Громобоев приезжал в какую-нибудь местность, там возникала ветреная погода.
А потом вечер наступил, и Минога сказала:
— Иди, Аичка…
Минога сказала:
— Иди, Аичка, в кафе.
— Зачем?
— Сейчас иди. Мне одной побыть надо, а тебе — вдвоём.
— С кем?
— Он в кафе сидит.
— Кто?
— На месте узнаешь.
— А почему ты думаешь, что он на месте сидит в кафе?
— А где ему сейчас быть?.. Ветер такой, и рабочий день весь вышел… Где ещё ему быть?.. Оденься только на выход.
— А зачем мне это всё?
— Мне надо.
А тем временем директор один сидел в кабинете и из окна смотрел на город, которого он не знал.
Вы угадали. Он решил пойти в кафе.
Внизу прошёл трудолюбивый Громобоев, и где-то ветер загремел сорванным с крыши железом. И опять никто не обратил внимания на это совпадение.
Когда директор пришёл в кафе, там уже сидела Аичка, которую теперь знали как учительницу. И потому по местной скромности она сидела за столиком одна. А как только директор её увидел, ему захотелось убежать. Но он этого сделать не смог.
Он сел за соседний столик, увидел под столом её коленки, и поднял на неё глаза, и заметил, что она поглядела ему в глаза и отвернулась.
И директор пересел к ней, потому что ему было тридцать два года. Этим поступком он вызвал общее возмущение, потому что из посетителей кафе его никто ещё не знал в лицо.
А через полтора часа уже происходил нижеследующий разговор, но это уже после того, как директор вернулся от радиолы-автомата, куда он кинул пятак, чтобы слушать долгоиграющую музыку.
За эти часа полтора они выпили шампанского и уже созрели для вмешательства судьбы.
— А ты вообще кто? — решила всё же спросить Аичка.
— Передовик производства, — сказал директор. — Беженец я. Из старой жизни. В новую. А ты?
— И я, — сказала Аичка.
И это была главная правда, которую они сказали во время этого разговора.
Давайте договоримся — подробности будем описывать, когда они помогают, а не мешают. Пейзажи, портреты, и кто с каким выражением лица что сказал, и какая погода. Что надо, то и расскажем, а что не рассказано, того и не надо. Бывают такие разговоры, что не до погоды.
— Что это играют? — спросила Аичка.
— «Мэкки Найф»… Элла Фицджералд, — сказал директор. — Негритянка огромная, толстая, великолепная… В ней жизни на десятерых.
— Да знаю я… Как ты считаешь, ты меня уже любишь? — спросила Аичка.
— Наверное, да.
— Другие мне говорили — да.
— Они торопились.
— А ты?
— Я врать боюсь, — сказал директор. — Сегодня скажу «да», а завтра будет стыдно.
— Тебе не будет стыдно.
— Почему?
— Я завтра буду такая, как сегодня.
— Это серьёзный аргумент.
— Ты знаешь… девчонки хотят каждый день быть другими… А я буду такая, как сегодня… Ты не бойся, ты не соскучишься…
— Это я уже чувствую, — сказал директор. — Если б ты знала, как мне надоело любовное враньё, — сказал директор. — Я хочу, чтоб ты была ты, а я был я… И этого бы хватило надолго.
— На всю жизнь? — оживлённо спросила Аичка.
— Желательно не меньше.
— Тогда сразу разбежимся. Я тебя обманула. Я нарочно всё подстроила.
— Не ври… В чём ты меня обманула?
— Мне захотелось доказать себе, что я кое-что стою…
— Ну?
— Что ну?.. Доказала… Надела тонкий чулок и юбку покороче… Глаза подвела стрелочкой… Всё как надо… Меня предупреждали: захочешь влюбить в себя — сама первая влюбишься…
— А ведь тебя за это убить мало.
— Как хочешь, — равнодушно сказала Аичка.
— Что же будем делать?
— Ты материалист?
— Ага.
— Ну вот и я… Противно, что если б я надела юбку подлиннее, то никакой любви бы не было… Представляешь? Величина любви обратно пропорциональна длине юбки… Ну что молчишь, передовик производства?
Директор наконец засмеялся.
— Смеяться, право, не грешно… Это я проходила.
— Слушай… я смеюсь потому, что у меня на душе полегчало.
— Почему?
— Ты можешь подождать до утра?
— А чего ждать?
— А ещё лучше недельку… Если через неделю я буду чувствовать то, что сейчас… ты тоже увидишь, чего я стою… Мы поженимся.
— Мне неинтересно, — сказала Аичка.
— Спокойно! Я говорю… А ты молчишь… Кто тебя спрашивает?.. Никто тебя не спрашивает.
— А что же мы будем делать дальше?
— Как что?.. Если всё пройдёт хорошо, будем жениться… Мы будем жениться всю жизнь. А потом внук будут нам подражать. Дурацкое дело нехитрое.
— Я тебя терпеть не могу.
— С чего ты взяла?.. Девушка, пожалуйста, счёт.
— Ты с ума сошел? Да?
— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
— Что?
— У тебя на среднем пальце чернильная клякса. Ты диктанты писала?
— Нет… Накладные… Я работаю на складе.
— Двадцать четыре рубля тридцать семь копеек, — сказала официантка Соня.
— За двадцать четыре рубля я купил жену, представляешь? — спросил директор.
— Ты ненормальный, да? — радостно спросила Аичка.
— Вот как теперь эти дела делаются… — сказала официантка Соня, задумчиво глядя им вслед.
Вот такие дела произошли в этом городе. Мне рассказал об этом заезжий художник, я — вам. Моё дело сторона.
Громобоев вытянул ноги и откинулся в кресле. На лицо он положил журнал мод под названием «Божур» и тихонько захрапел.
И тут же послышалась какая-то возня за дверью и даже топот.
— Это кто там? — спросила Минога.
— Это мы.
— Аичка?
— Тётя, познакомься… Он на мне жениться хочет, — сказала Аичка и ввела директора.
— Кто ж тебя не захочет? У тебя юбка короткая, — сказала Минога.
Аичка посмотрела на своего незнакомца. Оба они были беженцы из своей прежней жизни.
— Он говорит, что не поэтому, — не согласилась Аичка. — Он говорит, что потому, что у меня на среднем пальце клякса чернильная… Он думал, что я диктанты пишу, а я сказала, что накладные… Он говорит, что его это не смущает… Он всё время врёт…
— Так ведь и ты врёшь, — сказала Минога.
Директор, улыбаясь криво, разглядывал комнату, потихоньку соображал, что попал в дом к той самой Миноге, которая…
В кресле похрапывал полноватый человек без пиджака. Аичка лепетала нервно и с вызовом:
— …Он говорит, что мне теперь отступать некуда, потому что за меня двадцать четыре рубля в ресторане заплатил… округлённо — двадцать пять рублей… Он говорит, что он на меня потратился…
— Это ты говоришь, — сказала Минога. — Он покамест помалкивает.
— Я не помалкиваю, — сказал директор. — Я посмеиваюсь.
— А ну брысь отсюда… — сказала Аичка директору.
— Поди-ка сюда, — сказала Минога директору. — К свету поближе.
— Кого же мне слушаться? — спросил директор.
— Себя, — ответила Минога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11