– Теперь, пожалуй, можно и рассказать… что я считаю этим толчком…
Он расстегнул ворот. Теперь было видно, как он устал.
– Бытие определяет сознание, так? – сказал он – Так. Социальные изменения привели к раскрепощению сознания, так? Так. Тогда обнаружились резервы, о которых не подозревали… множество талантов. А почему не все?… Ведь творчество – наиболее естественное поведение человека. Я предлагаю свою версию. Если она не универсальна, если она годится только для состоявшегося коммунизма, значит надо помочь ему состояться… Я считаю, что толчком к вдохновению служит нежность… Что?… – испуганно спросил он. – Я кого-нибудь обидел?
Никто ему не ответил.
– Это мне пришло в голову, когда запустили в космос собаку Лайку и она погибла. Слушайте, – сказал приезжий, – прошли войны, после которых трупы сгребали бульдозерами, а люди вдруг стали болеть о собачонке, которую в жизни не замечали… Что это было? Они поняли, что Лайка неповторима, будут другие, но этой не будет. И взвыли от тоски… Что это? Сентиментальность? Нет. Это была нежность. Новое чувство, нарождающееся в своем массовом варианте… И тогда я решил – если мне удастся с помощью рассказов об этих великанах вызвать нежность к одной спасенной от коллекции ящерице – значит, ничего не потеряно, и человек может. А если может один, значит может и другой, а если другие могут, то они могут многое, практически, наверное, все… Почему? Я давно уже знал, что талантливыми могут быть все, кроме больных медицинских кретинов… Что такое неталантливый человек? Это человек, талант которого лежит не в той области, в которой он трудится. В плохом физике спит гениальный повар, и так далее… Почему он не в той области? Раньше его загоняли туда социальные условия, смертельная необходимость. Выбивались только силачи и догадавшиеся. Почему же талантливы не все, когда внешних помех так мало?… Потому что человек чаще всего не знает, где зарыт его талант. Почему он этого не знает? Потому что он не свободен внутри себя, а творчество-это высшая степень бессознательной свободы. Почему же он угнетен, даже не подозревая об этом? Потому что он не сталкивается с нежностью… А почему? А потому, что мы все влияем друг на друга не только сознательно, но и бессознательно. И если мы кому-то говорим не чувствуя, то партнер это чувствует не говоря… И его охватывает страх ненужности, и он не может свободно догадаться, кто он есть. Потому что найти себя – это найти свою нужность не себе… Только у силача хватает уверенности, что он кому-то пригодится, и хватает сил дождаться. Даже после смерти своей. Но ведь физически сильнее, чем он есть, может стать каждый. То же самое и с талантом… Слова тут не помогут. О нежности, то есть о нужности другому, о радости для него догадываются по глазам. Все молчали.
– Не может быть, чтобы так просто, – сказал ученый.
– Может! Я чувствую – может! – сказала актриса.
– Я поверю только эксперименту… – сказал ученый.
– Пожалуйста, – сказал приезжий. – Давайте позовем Семину!
– Семину?…
– Эх вы… – сказал приезжий. – Люди будущего… Вспомните, сколько она делала для вас всю жизнь… Она старалась быть красивой, пока это ей удавалось, она терпела ваше невнимание, пока не устала… Неужели вы не видели, какой красавицей она могла быть… Вот, специалист по одежде.
– Да-да-да… – сказал специалист по одежде. – Она мне открыла глаза… В следующем весенне-летнем сезоне все девушки будут носить фартуки с искусственными пятнами, да-да…
– Ну!… – сказал приезжий и возбужденно оглядел всех. – Чувствуете вы к ней что-нибудь, кроме любопытства?…
– Зовите ее… – хрипло сказал ученый. – Быстрей… Что же вы сидите?…
– Нет. Я не гожусь, – сказал приезжий. – Во мне она уверена, а вам не поверит. Нужен незнакомый ей человек.
Специалист по одежде выскочил наружу.
Все ждали. Вдалеке мерно тикали часы.
Вернулся специалист по одежде.
Он вел ее за руку и смотрел на нее глазами, как у Лайки.
Она, не понимая, оглядывала всех, и все видели, как в ней нарастает какой-то трепет.
– Муза, чего бы вам хотелось сейчас больше всего? – спросил приезжий. – Ничего не бойтесь… Вы же мне верите.
Все ждали.
– Я бы хотела танцевать…
– Музыку… – сказал приезжий. И кто-то включил старую радиолу.
– Девочка, – сказал приезжий, – давайте докажем, что мы люди.
А Муза закрыла глаза.
Она стояла неподвижно посреди кафе. Радиола заиграла танец, легкий и старомодный.
– Никакой подсознательной музыки, – сказал приезжий. – Никаких ультразвуков… Нормальный танец… Никаких микроскопов и бормашин…
– Нет… – сказала официантка Семина.
– Муза! Танцуй! – крикнул приезжий. – Не предавай! Танцуй, Мусенька!
– Сейчас? – спросила девушка.
– Да, сейчас!
– Я сейчас… – сказала девушка. – Я сейчас… Она опустила руки вниз, согнулась, потом одним движением скинула вверх свое платье. Она осталась в каноническом костюме для художественной гимнастики. Она развела руки в стороны и подняла голову к луне.
Она начала танец.
Мне в бокал подливали вино…
– пела пластинка. –
Мне обманом клевали глаза,
Обучали терпеть. Но одно
Мне забыли о счастье сказать.
Что оно словно парус ничей,
Что око словно шорок огня,
Что оно словно стон трубачей,
Поднимающих в топот коня, –
– пела пластинка. –
– Когда люди смотрят на танцовщицу, они понимают, как выглядит счастье… – сказал ученый. – Да… вы правы…
– пела пластинка. –
Ты приходишь в чужое кафе…
Обоняешь чужую еду,
Слезы льешь на фальшивой строфе
И смеешься у всех на виду.
Мне нужна красота позарез,
Чтоб до слез, чтоб до звезд, чтобы гордо!
Опускается солнце за лес,
Словно бог с перерезанным горлом…
– пела пластинка. –
…Ах, танец, танец, что ты с людьми делаешь?… Ах, танец, танец, немой разговор…
Танец закончился… Девушка стояла молча…
Знаменитый ученый был неподвижен. Потом он вытер лицо. Встал. И сделал несколько странных шагов. И не сразу можно было понять, что он танцует. Неловко. Под музыку, которую слышал он один. И тогда к нему подошла актриса и начала танцевать с ним – почти так же хорошо, как Семина Муза, – и ученый старался изо всех сил. И затанцевали все. Все придорожное кафе. И танец перекинулся в переулки…
И в общем танце и сутолоке никто не расслышал негромкого звука. Крак! – раздался звук, но его никто не расслышал. Кроме приезжего.
Он побелел. Потом нагнулся и поднял раздавленный спичечный коробок, в котором лежала маленькая убитая ящерица.
Приезжий взялся рукой за сердце и тихо. пошел прочь от танцующего кафе.
Но этого тоже никто не заметил.
ПУСТЬ ОН ПРИДЕТ!
Бетховен идет по светлой ночной дороге. Осень и ночь. Черные дубы под ветром. Тучи на светлом фосфорическом фоне. Разрывы белых облаков. Лужи на каменистой тропе. Ветер.
Только что прошел дождь. Мрачно и бодро. Ритмичное хлюпанье ног в тишине. Идет господин Людвиг и грозно мычит мотив. И ему аккомпанирует вой налетающего ветра. И тогда господин Людвиг включает его в свой мотив. И идет дальше по лужам, которые сечет ветер. То он подыгрывает природе, то природа подыгрывает ему. Словно тарелка оркестровая, грохнула вывеска знакомого трактира. Господин Людвиг останавливается. Вой ветра раздается в водосточной трубе. И господин Людвиг его подхватывает. Он подхватывает и бьет вывеску кулаком, и хозяин высовывается из оконца на грохот и крестится и – видит звон колоколов, качаемых ветром, черная фигура с развевающимися волосами бьет кулаком в его вывеску и рычит непонятную мелодию. И господин Людвиг опять идет по лужам, по каменистой дороге. И свежий ветер гонит облака по небу и развевает его волосы – соль с перцем. Он откидывает красную крышку рояля и начинает играть то, что потом будет называться «Аппассионатой», и идет, не глядя на дорогу, и ни разу не спотыкается на выбоинах.

– Послушайте, что я сейчас пишу, Джульетта, – говорит он и играет мощно и светло. – Слышите, это схватка эмоции и воли… Гнев души, которая не совладала со страстью… Видите, я иду и спорю с ветром…
Он огляделся и увидел, что никакого ветра нет. Он опять все выдумал. Но уже стемнело. Улица пуста, и он один идет в полутьме. Все придумано – пышно и цветисто. Страсть, порожденная мыслью. Всего лишь. И не больше. Но это не страшно. Значит, дождь и ветер будут позднее. Он всегда раньше других чувствовал в воздухе электричество и ошибался только в сроках. Сделали из него забаву, черт побери, а ведь могли иметь друга, потому что он их любил, несмотря на украшения, платья, кареты, которыми они хотели загородиться от дороги, от бездомья, как будто есть другое богатство, кроме того, которое можно унести с собой. Теперь она пишет письма! А где она была, когда его обессиливала страсть? Когда он кричал. Она уверяла его, что любит музыку, неужели ей било непонятно, что такое эта Лунная соната?…
– Музыка – это вино, – страстно сказал он и продолжал писать письмо. – Это вино, воодушевляющее к новым произведениям… И я Вакх, который готовит людям это великолепное вино и опьяняет их дух. Я не имею друзей и должен жить наедине с собой. Но я знаю, что бог мне ближе в моем искусстве, чем другим… И мне вовсе не страшно за мою музыку, ей не угрожает злой рок; кому она делается понятной, тот должен стать свободным… – он оборачивается и говорит чопорно и неожиданно. – Один из моих основных принципов – это невозможность состоять с женой другого человека в иных отношениях, чем простая дружба.
– Как это сухо, Людвиг, – говорит она. – Как это тяжеловесно, эта немецкая страстность, возникающая из педантизма… Вы убеждены, что ложная мысль не может породить хорошую музыку, но ведь ложная мысль может вызвать отрицание и стать истиной или по крайней мере частью ее? А разве музыка не лучшая часть истины?
– Я много страдал и от вас и от княжеской сволочи, и я знаю вас слишком хорошо – вы не могли додуматься до этой мысли, ибо вы бесплодны, так как всего боитесь. Поэтому я утверждаю, что до этой мысли додумался я, а не вы, Джульетта.
– Какая разница, – небрежно ответила она.
– Людвиг, это ты? – тихо окликает его мужской голос.
Бетховен не слышит.
– Я тебя здесь поджидаю давно, – громко говорит худой человек. – Идем ко мне… Я тебя давно поджидаю.
– Нет, я не могу… Я не достал денег… – отвечает Бетховен.
Голоса их преувеличенно громко звучат на пустых улицах, где черные дома и еще светлое небо.
– Ты не подумай, что я из-за денег, – говорит худой. – Это из-за дочери… Я ей рассказал про тебя, п она не хочет спать… Понимаешь, Людвиг, дочь – это все, что у меня есть на этом свете… Если бы не она… Пойдем, Людвиг, не отказывай мне… Видишь, дождь начинается…
– Ну хорошо, идем, – говорит Бетховен, глядя на тяжелые капли, которые падают на дорогу.
И он идет вслед за худым.
…Они входят в бедную, чистую комнату, освещенную свечой, и их встречает худая девочка с огромными глазами.
– Ну вот, Анна, – бодро говорит худой. – Это господин Людвиг ван Бетховен.
– Здравствуй. Анна. Вот я пришел, но мне сказали, что ты не хочешь ложиться спать.
– Здравствуйте, господин Людвиг… Папа говорит, что вы умеете играть на любом рояле… Это правда?
– Умею, девочка…
Бетховен замечает рояль, открывает крышку и трогает клавишу пальцем.
– Это мать-покойница наша начинала ее учить… Мы тогда хорошо жили… Теперь все… А, глупость… – говорит худой.
– Скажи, Анна, для чего тебе играть на рояле?
– Папа говорит, чтобы развивать пальцы… А на пашем рояле вы тоже умеете играть, господин Людвиг?
– Умею, Анна. По я не умею развивать пальцы. Я умею только рассказывать разные истории…
– Вы мне расскажете? – спрашивает Анна и опускает голову.
– А ты после этого будешь спать? Буду! – отвечает девочка я поднимает голову.
– Ну тогда слушай, – говорит Бетховен и садится за рояль. – Жил-был… кто-то, – говорит он и начинает брать аккорды. – И с ним случилась такая история… Слушай… Значит, так… Когда этот кто-то был еще мальчиком, все удивлялись тому, какой он умный, и все хвалили его за это, и он радовался… Слышишь?… Это он радуется… Но он был бедный, – говорит Бетховен и берет минорный аккорд.
– Как ты? – спрашивает Анна, с жалостью глядя на него.
– Как многие… – отвечает Бетховен. – И вот он стал замечать, что, несмотря на то, что он умней и честней других мальчиков, другие живут счастливее, чем он. И когда он вырос, то самая красивая девушка вышла замуж не за него, а за другого.
– Я выйду за тебя замуж, – говорит девочка. – Ты подожди.
– Хорошо, я подожду, – говорит Бетховен. – И тогда этот кто-то сказал… слушай, – и начинается совсем другая, бетховенская музыка. – Он сказал:
«Это несправедливо!» Да, он сказал так. Слышишь? Это он говорит… Но он был бедный, и над ним посмеялись – слышишь? Но он сказал: «Я не боюсь вас и буду биться с вами до самой моей смерти…» И тогда все враги поднялись на него, и стала темная ночь, когда начался бой… И их было много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12